Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну,
да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить
сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий (запальчиво).Как ни
се ни
то? Как вы смеете назвать его ни
тем ни
сем,
да еще и черт знает чем? Я вас под арест…
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до
сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не
то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна,
да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Ни разу не пришло ему на мысль: а что, кабы
сим благополучным людям
да кровь пустить? напротив
того, наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже задавал себе вопрос: не потому ли люди
сии и благополучны, что никакого сорта законы не тревожат их?
Как-то в жарком разговоре, а может быть, несколько и выпивши, Чичиков назвал другого чиновника поповичем, а
тот, хотя действительно был попович, неизвестно почему обиделся жестоко и ответил ему тут же сильно и необыкновенно резко, именно вот как: «Нет, врешь, я статский советник, а не попович, а вот ты так попович!» И потом еще прибавил ему в пику для большей досады: «
Да вот, мол, что!» Хотя он отбрил таким образом его кругом, обратив на него им же приданное название, и хотя выражение «вот, мол, что!» могло быть сильно, но, недовольный
сим, он послал еще на него тайный донос.
— Ну, расспросите у него, вы увидите, что… [В рукописи четыре слова не разобрано.] Это всезнай, такой всезнай, какого вы нигде не найдете. Он мало
того что знает, какую почву что любит, знает, какое соседство для кого нужно, поблизости какого леса нужно
сеять какой хлеб. У нас у всех земля трескается от засух, а у него нет. Он рассчитает, насколько нужно влажности, столько и дерева разведет; у него все играет две-три роли: лес лесом, а полю удобренье от листьев
да от тени. И это во всем так.
Что Ноздрев лгун отъявленный, это было известно всем, и вовсе не было в диковинку слышать от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни была пошла новость, но лишь бы она была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя бы именно для
того только, чтобы сказать: «Посмотрите, какую ложь распустили!» — а другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя после скажет сам: «
Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая никакого внимания!» — и вслед за
тем сей же час отправится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет весь город, и все смертные, сколько их ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить.
Сие глубокое творенье
Завез кочующий купец
Однажды к ним в уединенье
И для Татьяны наконец
Его с разрозненной Мальвиной
Он уступил за три с полтиной,
В придачу взяв еще за них
Собранье басен площадных,
Грамматику, две Петриады,
Да Мармонтеля третий
том.
Мартын Задека стал потом
Любимец Тани… Он отрады
Во всех печалях ей дарит
И безотлучно с нею спит.
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель,
то каким же образом ты до
сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел?
Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Да! лучше выбросить! — повторял он, опять садясь на диван, — и сейчас,
сию минуту, не медля!..» Но вместо
того голова его опять склонилась на подушку; опять оледенил его нестерпимый озноб; опять он потащил на себя шинель.
Да и
то статский советник Клопшток, Иван Иванович, — изволили слышать? — не только денег за шитье полдюжины голландских рубах до
сих пор не отдал, но даже с обидой погнал ее, затопав ногами и обозвав неприлично, под видом, будто бы рубашечный ворот сшит не по мерке и косяком.
— Иду. Сейчас.
Да, чтоб избежать этого стыда, я и хотел утопиться, Дуня, но подумал, уже стоя над водой, что если я считал себя до
сей поры сильным,
то пусть же я и стыда теперь не убоюсь, — сказал он, забегая наперед. — Это гордость, Дуня?
Сидел в мое время один смиреннейший арестант целый год в остроге, на печи по ночам все Библию читал, ну и зачитался,
да зачитался, знаете, совсем,
да так, что ни с
того ни с
сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды с его стороны.
Вожеватов. Не глупа, а хитрости нет, не в матушку. У
той все хитрость
да лесть, а эта вдруг, ни с
того ни с
сего, и скажет, что не надо.
Клим, давно заметив эту его привычку, на
сей раз почувствовал, что Дронов не находит для историка темных красок
да и говорит о нем равнодушно, без оживления, характерного во всех
тех случаях, когда он мог обильно напудрить человека пылью своей злости.
— В кусочки,
да! Хлебушка у них — ни поесть, ни
посеять. А в магазее хлеб есть, лежит. Просили они на посев — не вышло, отказали им. Вот они и решили самосильно взять хлеб силою бунта, значит. Они еще в среду хотели дело это сделать,
да приехал земской, напугал. К
тому же и день будний, не соберешь весь-то народ, а сегодня — воскресенье.
Там есть и добрая волшебница, являющаяся у нас иногда в виде щуки, которая изберет себе какого-нибудь любимца, тихого, безобидного, другими словами, какого-нибудь лентяя, которого все обижают,
да и осыпает его, ни с
того ни с
сего, разным добром, а он знай кушает себе
да наряжается в готовое платье, а потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне.
И с самим человеком творилось столько непонятного: живет-живет человек долго и хорошо — ничего,
да вдруг заговорит такое непутное, или учнет кричать не своим голосом, или бродить сонный по ночам; другого, ни с
того ни с
сего, начнет коробить и бить оземь. А перед
тем как сделаться этому, только что курица прокричала петухом
да ворон прокаркал над крышей.
—
Да как же это я вдруг, ни с
того ни с
сего, на Выборгскую сторону…
— Хорошо добро: ни с
того ни с
сего взять чужие деньги, бриллианты,
да еще какую-нибудь Голендуху Парамоновну в придачу.
—
То и ладно,
то и ладно: значит, приспособился к потребностям государства, вкус угадал, город успокоивает. Теперь война, например, с врагами: все двери в отечестве на запор. Ни человек не пройдет, ни птица не пролетит, ни амбре никакого не получишь, ни кургузого одеяния, ни марго, ни бургонь — заговейся! А в
сем богоспасаемом граде источник мадеры не иссякнет у Ватрухина!
Да здравствует Ватрухин! Пожалуйте, сударыня, Татьяна Марковна, ручку!
Дал он мне срок и спрашивает: «Ну, что, старик, теперь скажешь?» А я восклонился и говорю ему: «Рече Господь:
да будет свет, и бысть свет», а он вдруг мне на
то: «А не бысть ли
тьма?» И так странно сказал
сие, даже не усмехнулся.
Возьми песочку
да посей на камушке; когда желт песочек у тебя на камушке
том взойдет, тогда и мечта твоя в мире сбудется, — вот как у нас говорится.
Гм… ну
да, конечно, подобное объяснение могло у них произойти… хотя мне, однако, известно, что там до
сих пор ничего никогда не было сказано или сделано ни с
той, ни с другой стороны…
Да и вообще до
сих пор, во всю жизнь, во всех мечтах моих о
том, как я буду обращаться с людьми, — у меня всегда выходило очень умно; чуть же на деле — всегда очень глупо.
А молва-то ходила и впрямь, что будто он к
сей вдовице, еще к девице, лет десять перед
тем подсылал и большим капиталом жертвовал (красива уж очень была), забывая, что грех
сей все едино что храм Божий разорить;
да ничего тогда не успел.
—
Да, — сказал архимандрит, — хоть и не о
том сие прямо сказано, а все же соприкасается. Беда, коли мерку свою потеряет человек, — пропадет
тот человек. А ты возмнил.
По Лене живут все русские поселенцы и, кроме
того, много якутов: оттого все русские и здесь говорят по-якутски, даже между собою. Все их сношения ограничиваются якутами
да редкими проезжими. Летом они занимаются хлебопашеством,
сеют рожь и ячмень, больше для своего употребления, потому что сбывать некуда.
Те, которые живут выше по Лене, могут сплавлять свои избытки по реке на золотые прииски, находящиеся между городами Киренском и Олекмой.
Да и множество сверх
того являлось подобных
сему признаков, по которым неповинного слугу и захватили.
А коли я именно в
тот же самый момент это все и испробовал и нарочно уже кричал
сей горе: подави
сих мучителей, — а
та не давила,
то как же, скажите, я бы в
то время не усомнился,
да еще в такой страшный час смертного великого страха?
Знаете, я вас до
сих пор почти не уважала…
то есть уважала,
да на равной ноге, а теперь буду на высшей уважать…
Опять-таки и
то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух,
да и
то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, —
то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие,
то неужели же всех
сих остальных,
то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь
тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Но вопрос
сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком, остался без ответа и почти незамеченным — разве лишь заметили его,
да и
то про себя, некоторые из присутствующих лишь в
том смысле, что ожидание тления и тлетворного духа от тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если не усмешки) относительно малой веры и легкомыслия изрекшего вопрос
сей.
—
Да за что мне любить-то вас? — не скрывая уже злобы, огрызнулся Ракитин. Двадцатипятирублевую кредитку он сунул в карман, и пред Алешей ему было решительно стыдно. Он рассчитывал получить плату после, так чтобы
тот и не узнал, а теперь от стыда озлился. До
сей минуты он находил весьма политичным не очень противоречить Грушеньке, несмотря на все ее щелчки, ибо видно было, что она имела над ним какую-то власть. Но теперь и он рассердился...
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул на него Митя, — ах, ты про суд! Ну, черт! Мы до
сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном с тобою молчал.
Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а
то, что в голове сидело,
то пропало. Что ты на меня с такою критикой в лице смотришь?
Да и многое из самых сильных чувств и движений природы нашей мы пока на земле не можем постичь, не соблазняйся и
сим и не думай, что
сие в чем-либо может тебе служить оправданием, ибо спросит с тебя судия вечный
то, что ты мог постичь, а не
то, чего не мог, сам убедишься в
том, ибо тогда все узришь правильно и спорить уже не станешь.
— Правда, вы не мне рассказывали; но вы рассказывали в компании, где и я находился, четвертого года это дело было. Я потому и упомянул, что рассказом
сим смешливым вы потрясли мою веру, Петр Александрович. Вы не знали о
сем, не ведали, а я воротился домой с потрясенною верой и с
тех пор все более и более сотрясаюсь.
Да, Петр Александрович, вы великого падения были причиной! Это уж не Дидерот-с!
— О
да, всё…
то есть… почему же вы думаете, что я бы не понял? Там, конечно, много сальностей… Я, конечно, в состоянии понять, что это роман философский и написан, чтобы провести идею… — запутался уже совсем Коля. — Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, — вдруг оборвал он ни с
того ни с
сего.
—
То ли еще узрим,
то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до времени вслух о
сем не сообщать никому, «пока еще более подтвердится, ибо много в светских легкомыслия,
да и случай
сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но почти сам не веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Похоже было на
то, что джентльмен принадлежит к разряду бывших белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном праве; очевидно, видавший свет и порядочное общество, имевший когда-то связи и сохранивший их, пожалуй, и до
сих пор, но мало-помалу с обеднением после веселой жизни в молодости и недавней отмены крепостного права обратившийся вроде как бы в приживальщика хорошего тона, скитающегося по добрым старым знакомым, которые принимают его за уживчивый складный характер,
да еще и ввиду
того, что все же порядочный человек, которого даже и при ком угодно можно посадить у себя за стол, хотя, конечно, на скромное место.
— Я тебя любил, я люблю тебя без ума, без памяти — и как подумаю я теперь, что ты этак, ни с
того ни с
сего, здорово живешь, меня покидаешь
да по свету скитаться станешь — ну, и представляется мне, что не будь я голяк горемычный, не бросила ты бы меня!
Не знаю, чем я заслужил доверенность моего нового приятеля, — только он, ни с
того ни с
сего, как говорится, «взял»
да и рассказал мне довольно замечательный случай; а я вот и довожу теперь его рассказ до сведения благосклонного читателя.
Но и на новых местах их ожидали невзгоды. По неопытности они
посеяли хлеб внизу, в долине; первым же наводнением его смыло, вторым — унесло все сено; тигры поели весь скот и стали нападать на людей. Ружье у крестьян было только одно,
да и
то пистонное. Чтобы не умереть с голода, они нанялись в работники к китайцам с поденной платой 400 г чумизы в день. Расчет производили раз в месяц, и чумизу
ту за 68 км должны были доставлять на себе в котомках.
«Теперь» — это значит, когда ж?
да когда угодно с
той поры, как она поселилась в Сергиевской улице, и вот до
сих пор.
— На что же это по трактирам-то, дорого стоит,
да и так нехорошо женатому человеку. Если не скучно вам со старухой обедать — приходите-ка, а я, право, очень рада, что познакомилась с вами; спасибо вашему отцу, что прислал вас ко мне, вы очень интересный молодой человек, хорошо понимаете вещи, даром что молоды, вот мы с вами и потолкуем о
том о
сем, а
то, знаете, с этими куртизанами [царедворцами (от фр. courtisan).] скучно — все одно: об дворе
да кому орден дали — все пустое.
— Как это ты в тридцать лет не научился говорить?.. таскает — как это таскать дрова? — дрова носят, а не таскают. Ну, Данило, слава богу, господь сподобил меня еще раз тебя видеть. Прощаю тебе все грехи за
сей год и овес, который ты тратишь безмерно, и
то, что лошадей не чистишь, и ты меня прости. Потаскай еще дровец, пока силенка есть, ну, а теперь настает пост, так вина употребляй поменьше, в наши лета вредно,
да и грех.
За
тем да за
сем (как она выражалась) веселая барышня совсем позабыла выйти замуж и, только достигши тридцати лет, догадалась влюбиться в канцелярского чиновника уездного суда Слепушкина, который был моложе ее лет на шесть и умер чахоткой, года полтора спустя после свадьбы, оставив жену беременною. Мужа она страстно любила и все время, покуда его точил жестокий недуг, самоотверженно за ним ухаживала.
Старик, очевидно, в духе и собирается покалякать о
том, о
сем, а больше ни о чем. Но Анну Павловну так и подмывает уйти. Она не любит празднословия мужа,
да ей и некогда.
Того гляди, староста придет, надо доклад принять, на завтра распоряжение сделать. Поэтому она сидит как на иголках и в
ту минуту, как Василий Порфирыч произносит...
— Свадьбу? Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну,
да для именитого гостя… завтра вас поп и обвенчает. Черт с вами! Пусть комиссар увидит, что значит исправность! Ну, ребята, теперь спать! Ступайте по домам!.. Сегодняшний случай припомнил мне
то время, когда я… — При
сих словах голова пустил обыкновенный свой важный и значительный взгляд исподлобья.
— Э, кум! оно бы не годилось рассказывать на ночь;
да разве уже для
того, чтобы угодить тебе и добрым людям (при
сем обратился он к гостям), которым, я примечаю, столько же, как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж!