Неточные совпадения
«Куда могла она пойти, что она с собою сделала?» — восклицал я в
тоске бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая фигура
исчезла. Я крикнул: «Ася!» Дикий голос мой испугал меня самого — но никто не отозвался…
Это странно, но мне казалось, что я вынесу
тоску, очень мне свойственную, вынесу и ужас, но от печали, если поддамся ей, я совершенно растаю и
исчезну.
Но вот Жонкиер и Братья остались далеко назади и
исчезли впотьмах — навсегда для меня; шум бьющихся волн, в котором слышалась бессильная, злобная
тоска, мало-помалу затих…
До сих пор умел находить во всех положениях жизни и для себя и для других веселую мысль, — теперь как-то эта способность
исчезла; надеюсь, что это временный туман, он должен рассеяться, иначе
тоска.
Метеор промелькнул и
исчез. Только очень немногие продолжают видеть в Имяреке человека, более нежели когда-либо нуждающегося в сочувствии. Но и у этих немногих — дела. Дела загромоздили весь досуг; не осталось ни одной свободной минуты. Он один, Имярек, совсем свободен; для него одного предоставлен бесконечный досуг, формулируемый словами: забвенье, скука,
тоска.
Лиза ждала его целый день с трепетом удовольствия, а потом сердце у ней сжалось; она оробела, сама не зная отчего, стала грустна и почти не желала прихода Александра. Когда же урочный час настал, а Александра не было, нетерпение ее превратилось в томительную
тоску. С последним лучом солнца
исчезла всякая надежда; она заплакала.
Затем, хотя в продолжение дальнейших перемен он и успевал придать своему лицу спокойное выражение, но с первым же тостом эта напускная твердость
исчезала, глаза вновь наполнялись слезами, а голос, отвечавший на напутственные пожелания, звучал бесконечной
тоскою, почти напоминавшею предсмертную агонию.
Она опять
исчезла, и он один, как горький сирота, скитается по опустелым улицам московским или в мучительной
тоске сидит посреди пирующих врагов и слышит с ужасом громкие восклицания...
Он уже привык к разнородным впечатлениям, и хотя они волновали, злили его, но с ними всё же лучше было жить. Их приносили люди. А теперь люди
исчезли куда-то, — остались одни покупатели. Потом ощущение одиночества и
тоска о хорошей жизни снова утопали в равнодушии ко всему, и снова дни тянулись медленно, в какой-то давящей духоте.
Сашка, казалось, совсем не изменился и не постарел за свое отсутствие: время и бедствия так же мало действовали на его наружность, как и на лепного Гамбринуса, охранителя и покровителя пивной. Но мадам Иванова с чуткостью сердечной женщины заметила, что из глаз Сашки не только не
исчезло выражение ужаса и
тоски, которые она видела в них при прощании, но стало еще глубже и значительнее. Сашка по-прежнему паясничал, подмигивал и собирал на лбу морщины, но мадам Иванова чувствовала, что он притворяется.
Беспокойство и начало
тоски, тревожившие меня в деревне, вдруг, как волшебством, совершенно
исчезли.
Внезапно, вместе с чувством
тоски и потери дыхания, им овладели тошнота и слабость. Все позеленело в его глазах, потом стало темнеть и проваливаться в глубокую черную пропасть. В его мозгу резким, высоким звуком — точно там лопнула тонкая струна — кто-то явственно и раздельно крикнул: бу-ме-ранг! Потом все
исчезло: и мысль, и сознание, и боль, и
тоска. И это случилось так же просто и быстро, как если бы кто дунул на свечу, горевшую в темной комнате, и погасил ее…
Иногда удавалось Акулине вырваться под каким-нибудь предлогом на минуту из дому; не нарадуется, бывало, своему счастью, не утерпит — выбежит за ворота, и грусть как бы
исчезнет, и
тоска сойдет с сердца.
Во дни таких подвигов его красивое законченное лицо становилось плоским, некоторые черты как бы
исчезали с него, на губах являлась растерянная, глуповатая улыбка, а глаза, воспаленные бессонницей, наливались мутной влагой и смотрели на всё злобно, с тупой животной
тоской.
Минуты, часы безмолвною чередой пробегали над моею головой, и я спохватился, как незаметно подкрался тот роковой час, когда
тоска так властно овладевает сердцем, когда «чужая сторона» враждебно веет на него всем своим мраком и холодом, когда перед встревоженным воображением грозно встают неизмеримою, неодолимою далью все эти горы, леса, бесконечные степи, которые залегли между тобой и всем дорогим, далеким, потерянным, что так неотступно манит к себе и что в этот час как будто совсем
исчезает из виду, рея в сумрачной дали слабым угасающим огоньком умирающей надежды…
Возбуждение улеглось,
исчезли отрывки мыслей, и оставалась только
тоска. Петров лег на, постель, и
тоска, как живая, легла ему на грудь, впилась в сердце и замерла. И так лежали они в неразрывном безумном союзе, а за стеклом быстро падали тяжелые крупные капли, и светло было.
Григорий усердствовал — потный, ошеломлённый, с мутными глазами и с тяжёлым туманом в голове. Порой чувство личного бытия в нём совершенно
исчезало под давлением впечатлений, переживаемых им. Зелёные пятна под мутными глазами на землистых лицах, кости, точно обточенные болезнью, липкая, пахучая кожа, страшные судороги едва живых тел — всё это сжимало сердце
тоской и вызывало тошноту.
И для них
исчезло настоящее и будущее: и вечно печальный и жалкий отец, и грубая, невыносимая мать, и черный мрак обид, жестокостей, унижений и злобствующей
тоски.
Он
исчез в дверях, а я остался опять один с своею
тоскою. Я начал резюмировать разговор, который мы сейчас вели, — и вдруг покраснел. «Что я такое сейчас говорил? какие такие советы насчет десятирублевой бумажки подавал? — мучительно спрашивал я себя. — Господи! да неужто ж холопство имеет такую втягивающую силу!»
Мой страх
исчез. Мучительно-приятно
С томящей негой жгучая
тоскаВо мне в один оттенок непонятный
Смешалася. Нет в мире языка
То ощущенье передать; невнятно
Мне слышался как зов издалека,
Мне словно мир провиделся надзвездный —
И чуялась как будто близость бездны.
Как молния — бурную тьму ночи, постижение «тайны земной» только в редкие мгновения пронизывает душу Достоевского. Сверкнув, тайна
исчезает, мрак кругом еще чернее, ни отсвета нигде, и только горит в душе бесконечная
тоска по исчезнувшему свету.
Раз же оно
исчезло, — то вздор все клятвы и обеты, все самопрезрение и
тоска…
Прочь печаль, сомненья, слезы, —
Прояснилось солнце вновь!
Снова — грезы, грезы, грезы,
Снова прежняя любовь!
Га, судьба! В
тоске рыдая,
Я молился, жизнь кляня,
Чтоб опять любовь былая
Воротилась для меня.
Ты смеялась надо мною, —
Проклял я тебя тогда,
И отбил себе я с бою
То, что ты мне отняла.
Ну, смотри же: с прежней лаской
Смотрит взор тот на меня!
Все
исчезло вздорной сказкой, —
Все!.. Ура… Она моя!
Пускай мутный сумрак души, пускай ночные ужасы и денная
тоска. Зато в полумертвом сумраке — слепяще-яркие, испепеляющие душу вспышки. Перенасыщенная мука, недозволенное счастье.
Исчезает время и мир. И отлетают заслоняющие призраки. Смейся над ними и весело бросайся в темноту. Только там правда, неведомая и державная.
Конечно, мне и следовало так продолжать: я видел, как отшатнулась она, я видел, как дрожащими пальцами, почти падая, она искала вуалетку, я видел, что еще слово мужественной правды, и страшное видение
исчезнет, чтобы снова не вернуться никогда. Но кто-то чужой во мне — не я, не я! — произнес эту нелепую, смешную фразу, в которой звучало сквозь холод ее так много ревности и безнадежной
тоски...
Солдаты молча смотрели. Беспалов метался на земле, грудь тяжело дышала, как туго работающие мехи. Творилось странное и страшное: красивое, худощавое лицо Беспалова на глазах распухало и раздувалось, распухала и шея и все тело. Как будто кто-то накачивал его изнутри воздухом. На дне окопа в
тоске ерзало теперь чужое, неуклюже-толстое лицо, глаза
исчезли, и только узенькие щелки темнели меж беловатых пузырей вздувшихся век.