Неточные совпадения
Правда, что
тон ее был такой же, как и
тон Сафо; так же, как и за Сафо, за ней ходили, как пришитые, и пожирали ее глазами два поклонника, один молодой, другой старик; но
в ней было что-то такое, что было выше того, что ее окружало, —
в ней был блеск настоящей
воды бриллианта среди стекол.
«И опять-таки мы все воротились бы домой! — думал я, дополняя свою грезу: берег близко, рукой подать; не
утонули бы мы, а я еще немного и плавать умею». Опять неопытность! Уметь плавать
в тихой
воде,
в речках, да еще
в купальнях, и плавать по морским, расходившимся волнам — это неизмеримая, как я убедился после, разница.
В последнем случае редкий матрос, привычный пловец, выплывает.
Но откуда же было взять сто тысяч? Казенное добро, говорят, ни на огне не горит, ни
в воде не
тонет, — оно только крадется, могли бы мы прибавить. Чего тут задумываться — сейчас генерал-адъютанта на почтовых
в Москву разбирать дело.
Как-то вечером Матвей, при нас показывая Саше что-то на плотине, поскользнулся и упал
в воду с мелкой стороны. Саша перепугался, бросился к нему, когда он вышел, вцепился
в него ручонками и повторял сквозь слезы: «Не ходи, не ходи, ты
утонешь!» Никто не думал, что эта детская ласка будет для Матвея последняя и что
в словах Саши заключалось для него страшное пророчество.
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера
в одной рубашке; он был перепуган и кричал: «
Тонет!
тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны, уральский казак сбежал с Воробьевых гор, бросился
в воду, исчез и через минуту явился с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег, говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
Старик страшно бунтовал, разбил графин с
водой и кончил слезами. Замараев увел его под руку
в свой кабинет, усадил на диван и заговорил самым убедительным
тоном...
Она ослабевает мало-помалу и уже не может сопротивляться течению и уходит
в затоны или же стоит за карчей, уткнувшись мордой
в берег; здесь ее можно брать прямо руками, и даже медведь достает ее из
воды лапой.
Если бы вы
утонули, то я бы бросился за вами
в воду.
По мере того как одна сторона зеленого дуба темнеет и впадает
в коричневый
тон, другая согревается, краснеет; иглистые ели и сосны становятся синими,
в воде вырастает другой, опрокинутый лес; босые мальчики загоняют дойных коров с мелодическими звонками на шеях; пробегают крестьянки
в черных спензерах и яркоцветных юбочках, а на решетчатой скамейке
в высокой швейцарской шляпе и серой куртке сидит отец и ведет горячие споры с соседом или заезжим гостем из Люцерна или Женевы.
Целую неделю потом Стрелов ходил точно опущенный
в воду и при докладе генералу говорил печально и как-то особенно глубоко вздыхал.
В то же время девица Евпраксея сделалась сурова и неприступна. Прочая прислуга, вся подобранная Стреловым, приняла какой-то особенный
тон, не то жалостливый, не то пренебрежительный. Словом сказать,
в доме воцарился странный порядок,
в котором генерал очутился
в роли школьника, с которым, за фискальство или другую подлость, положено не говорить.
Май уж на исходе.
В этот год он как-то особенно тепел и радошен; деревья давно оделись густою зеленью, которая не успела еще утратить свою яркость и приобрести летние тусклые
тоны.
В воздухе, однако ж, слышится еще весенняя свежесть; реки еще через край полны
воды, а земля хранит еще свою плодотворную влажность на благо и крепость всякому злаку растущему.
Утром воины беспрекословно исполнили приказание вождя. И когда они, несмотря на адский ружейный огонь, подплыли почти к самому острову, то из
воды послышался страшный треск, весь остров покосился набок и стал
тонуть. Напрасно европейцы молили о пощаде. Все они погибли под ударами томагавков или нашли смерть
в озере. К вечеру же
вода выбросила труп Черной Пантеры. У него под
водою не хватило дыхания, и он, перепилив корень,
утонул. И с тех пор старые жрецы поют
в назидание юношам, и так далее и так далее.
— Да этого черномазый-то и сам не скрывает! — подхватила Аграфена Васильевна. — У нас
в доме хвастался: «Дураки, говорит,
в воде тонут, а умные из нее сухоньки выходят!»
— Что нам деется! Мы ноне — казенные. Ни
в огне не горим, ни
в воде не
тонем, — пошутили и они
в тон мне. И, на секунду пригорюнившись,
в один голос прибавили...
— Есть еще адамова голова, коло болот растет, разрешает роды и подарки приносит. Есть голубец болотный; коли хочешь идти на медведя, выпей взвару голубца, и никакой медведь тебя не тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь из земли выдергивать, она стонет и ревет, словно человек, а наденешь на себя, никогда
в воде не
утонешь.
В унынье тяжком и глубоком
Она подходит — и
в слезах
На
воды шумные взглянула,
Ударила, рыдая,
в грудь,
В волнах решилась
утонуть —
Однако
в воды не прыгнула
И дале продолжала путь.
— Уто-онет, все едино
утонет, потому — поддевка на нем!
В длинной одеже — обязательно
утонешь. Напримерно — бабы, отчего они скорее мужика
тонут? От юбок. Баба, как попала
в воду, так сейчас и на дно, гирей-пудовкой… Глядите — вот и потонул, я зря не скажу…
Хозяин хохочет, а я — хотя и знаю, что пароходы не
тонут на глубоких местах, — не могу убедить
в этом женщин. Старуха уверена, что пароход не плавает по
воде, а идет, упираясь колесами
в дно реки, как телега по земле.
Рядом с полкой — большое окно, две рамы, разъединенные стойкой; бездонная синяя пустота смотрит
в окно, кажется, что дом, кухня, я — все висит на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, все сорвется
в синюю, холодную дыру и полетит куда-то мимо звезд,
в мертвой тишине, без шума, как
тонет камень, брошенный
в воду. Долго я лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку на бок, ожидая страшного конца жизни.
В эти минуты светозарный Феб быстро выкатил на своей огненной колеснице еще выше на небо; совсем разредевший туман словно весь пропитало янтарным
тоном. Картина обагрилась багрецом и лазурью, и
в этом ярком, могучем освещении, весь облитый лучами солнца,
в волнах реки показался нагой богатырь с буйною гривой черных волос на большой голове. Он плыл против течения
воды, сидя на достойном его могучем красном коне, который мощно рассекал широкою грудью волну и сердито храпел темно-огненными ноздрями.
Прошлый год у него на грядах некая дурочка Настя, обольщенная проходящим солдатом, родила младенца и сама, кинувшись
в воду,
утонула.
Справа — развалины флигеля и мёртвый барский дом, слева — тихий монастырь, и отовсюду
в маленькую одинокую душу просачивалась скука, убивавшая желания; они
тонули в ней, как солнечные лучи
в тёплой
воде нагретого ими болота.
Между тем машинально я шел все дальше. Лес редел понемногу, почва опускалась и становилась кочковатой. След, оттиснутый на снегу моей ногой, быстро темнел и наливался
водой. Несколько раз я уже проваливался по колена. Мне приходилось перепрыгивать с кочки на кочку;
в покрывавшем их густом буром мху ноги
тонули, точно
в мягком ковре.
Кругом них мелькали
в воде утопающие, к ним тянулись руки с мольбой о помощи, их звал последний крик отчаяния; но они думали только о собственном спасении и отталкивали цеплявшиеся за них руки, чтобы не
утонуть самим
в бездонной глубине.
«Тра-та-та, тра-та-та» еще
в ушах,
в памяти, а уж и города давно не видать и солнышко
в воде тонет, всю Волгу вызолотило…
— Ахти! — вскричал Алексей. — Сорвался… упал
в воду!.. Ах, батюшки!..
тонет, сердечный!..
Есть еще наплавки, получаемые из-за границы, сделанные из одного гусиного толстого пера и устроенные точно так же, как сейчас описанные мною наплавки; но они пригодны только для удочки наплавной, без грузила, ибо слишком легки; притом толстый конец пера,
в котором утверждается петелька, обыкновенно заклеивается сургучом или особенною смолою; если
вода как-нибудь туда проникнет, то наполнит пустоту пера, и наплавок будет
тонуть; притом они не видки на
воде.
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и
в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных
в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно
утонуть десять раз
в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих
вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и
в ней — точно мысли
в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко
утопая в холодной высоте мутного неба, над прозрачною грядою перистых облаков; облака чуть окрашены
в розоватые краски и тихо сгорают
в огне первого луча, а на спокойном лоне моря их отражения, точно перламутр, всплывший из синей глубины
вод.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его
утонули в прозрачной зеленоватой
воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко
в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
— Известно, упал… Может, пьян был… А может, сам бросился… Есть и такие, которые сами… Возьмет да и бросится
в воду… И
утонет… Жизнь-то, брат, так устроена, что иная смерть для самого человека — праздник, а иная — для всех благодать!
Они возвращались из
затона после осмотра пароходов и, сидя
в огромном и покойном возке, дружелюбно и оживленно разговаривали о делах. Это было
в марте: под полозьями саней всхлипывала
вода, снег почти стаял, солнце сияло
в ясном небе весело и тепло.
Из них Димитрий на девятнадцатом году
утонул, купавшись
в жару
в холодном озере, отчего с ним
в воде сделались судороги, а князь Лев Львович на восемнадцатом году влюбился
в Варвару Никаноровну, которая, по ее собственным словам,
в четырнадцать лет «была довольно авантажна».
— Под Высоким-Камнем, сказывают, шесть барок убивших, — рассказывал один мастеровой
в розовой ситцевой рубашке. — Да под Печкой две… Страсть господня! У нас под Кыном две коломенки
затонули тоже. Так и поворачивает эта самая
вода!
— Как ветер ревет между деревьями! — сказал наконец Зарецкой. — А знаете ли что? Как станешь прислушиваться, то кажется, будто бы
в этом вое есть какая-то гармония. Слышите ли, какие переходы из
тона в тон? Вот он загудел басом; теперь свистит дишкантом… А это что?.. Ах, батюшки!.. Не правда ли, как будто вдали льется
вода? Слышите? настоящий водопад.
— Терпеть не могу эту проклятую птицу, — ворчал он, заряжая винтовку. — Хлопот с ней не оберешься, да еще полезай за ней
в воду. Как раз
утонешь. Да и вкусу настоящего
в дикой утке никакого нет. Травой да тиной пахнет…
Воробей Воробеич пробовал заходить
в воду, — по колени зайдет, а дальше страшно делается. Так-то и
утонуть можно! Напьется Воробей Воробеич светлой речной водицы, а
в жаркие дни покупается где-нибудь на мелком месте, почистит перышки — и опять к себе на крышу. Вообще жили они дружно и любили поговорить о разных делах.
Я повторил сказанное уже
тоном приказания. Шакро ещё сильнее стал стукать меня своей головой
в грудь. Медлить было нельзя. Я оторвал от себя его руки одну за другой и стал толкать его
в воду, стараясь, чтоб он задел своими руками за верёвки. И тут произошло нечто, испугавшее меня больше всего
в эту ночь.
Поют похабную плясовую песню, и Шатунов умело, но равнодушно пускает густые, охающие ноты, — они как-то особенно ловко ложатся под все слова и звуки крикливо развратной песни, а порою она вся
тонет в голосе Шатунова, пропадая, как бойкий ручей
в темной стоячей
воде илистого пруда.
На солнозакате мы выбрались на берег реки Ключевой, которая здесь была очень не широка — сажен пять
в некоторых местах; летом ее вброд переезжают. Теперь на ней еще стоял лед, хотя на нем чернели широкие полыньи и от берегов во многих местах шли полосы живой текучей
воды. Место было порядочно дикое и глухое, хотя начали попадаться росчисти и покосы; тропа, наконец, вывела на деревенскую дорогу, по которой мы и въехали
в Сосунки, когда все кругом начало
тонуть в мутных вечерних сумерках.
Я знал, что он непременно исполнит свою угрозу, и у нас началась своеобразная охота, к которой наконец присоединился и ямщик.
В результате одна птица, именно та, которая пыталась улететь, —
утонула. Она нырнула из моих рук, и течением ее унесло под лед… Другая очутилась
в руках ямщика. Игнатович сильно вымок, и с рукавов его дохи лилась
вода.
Весь луг и кусты около реки
утонули в вешних
водах, и между Жуковом и тою стороной все пространство сплошь было занято громадным заливом, на котором там и сям вспархивали стаями дикие утки.
— Отец настоятель, — ворчал он про себя. — Скорбит о грехах мира. Нельзя, чорт возьми, и пошутить… Чорт бы побрал весь этот возвышенный
тон! И эти тоже… Идут, как
в воду опущенные… Согрешили… чувствуют…
В роскошной лени
утопал.
Еще поныне дышит нега
В пустых покоях и садах;
Играют
воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет на стенах.
Николай мысленно обругал её, вошёл
в сени и заглянул
в комнату: у постели, закрыв отца, держа его руку
в своей, стоял доктор
в белом пиджаке. Штаны на коленях у него вздулись, это делало его кривоногим, он выгнул спину колесом и смотрел на часы, держа их левой рукою; за столом сидел широкорожий, краснощёкий поп Афанасий, неуклюжий и большой, точно копна, постукивал пальцами по тарелке с
водой и следил, как
тонут в ней мухи.
Григорий, прислонясь к стене у двери, точно сквозь сон слушал, как больной громко втягивал
в себя
воду; потом услыхал предложение Чижика раздеть Кислякова и уложить его
в постель, потом раздался голос стряпки маляров. Её широкое лицо, с выражением страха и соболезнования, смотрело со двора
в окно, и она говорила плаксивым
тоном...
— Ты это спрашиваешь, Фома? Так, так! — склонил голову набок Иуда из Кариота и вдруг гневно обрушился: — Кто любит, тот не спрашивает, что делать! Он идет и делает все. Он плачет, он кусается, он душит врага и кости ломает у него! Кто любит! Когда твой сын
утопает, разве ты идешь
в город и спрашиваешь прохожих: «Что мне делать? мой сын
утопает!» — а не бросаешься сам
в воду и не
тонешь рядом с сыном. Кто любит!
— Светик мой царевич, — отвечала мать, — не протягивайся. Бочка лопнет, и ты
утонешь в соленой
воде.
И опять все
в его
тоне говорило, что профессор каждый день видит десятки таких плачущих и что для него эти слезы — просто капли соленой
воды, выделяемые из слезных железок расшатанными нервами.
Чем холоднее лед, тем он крепче. Как согреется лед, так он слабнет, сделается, как каша; что
в нем вмерзло, рукой можно вынуть; он проваливается под ногами и не удержит и фунта железа. Когда лед еще больше согреется, то он станет
водой. Из
воды всякую вещь легко вынуть, и
вода уже ничего не держит, кроме дерева. Если еще станешь согревать
воду, она еще меньше станет держать.
В холодной
воде легче плавать, чем
в теплой. А
в горячей
воде и дерево
тонет.