Неточные совпадения
(Из записной книжки Н.В. Гоголя.)] жбаны с рыльцами и без рылец, побратимы, лукошки, мыкольники, [Мыкольник — лукошко для пучков
льна.] куда бабы кладут свои мочки и прочий дрязг, коробья́ из
тонкой гнутой осины, бураки из плетеной берестки и много всего, что идет на потребу богатой и бедной Руси.
Она вертела в пальцах
тонкий стебелек полевого цветка, легкая мантилья спустилась ей на локти, и широкие серые ленты шляпы
прильнули к ее груди.
В разных местах по горам носились облака. Там белое облако стояло неподвижно, как будто
прильнуло к земле, а там раскинулось по горе другое,
тонкое и прозрачное, как кисея, и сеяло дождь; гора опоясывалась радугами.
В самом деле,
тонкий, нежный, матовый цвет кожи, голубые глаза, с трепещущей влагой задумчивости, кудри мягкие, как
лен, легкие, грациозно вьющиеся и осеняющие нежное лицо; голос тихий.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого
тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой
лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Девушка торопливо протянула свою руку и почувствовала, с странным трепетом в душе, как к ее
тонким розовым пальцам
прильнуло горячее лицо набоба и его белокурые волосы обвили ее шелковой волной. Ее на мгновенье охватило торжествующее чувство удовлетворенной гордости: набоб пресмыкался у ее ног точно так же, как пресмыкались пред ним сотни других, таких же жалких людей.
Он принялся сперва расстегивать, потом стаскивать одну перчатку, стащил ее до половины и жадно
прильнул губами к забелевшей под нею
тонкой и нежной кисти.
На траве подле него сидела его дочь; против нее возвышался кленовый гребень с тучным пучком
льну, из которого тянула она левою рукою
тонкую, дрожащую нитку, между тем как в правой руке ее гудело и подпрыгивало веретено.
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая
тонкой, сухой шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка, маленькое острое ухо плотно
прильнуло к черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Снилась мне золотая Украина, ее реки, глубокие и чистые; седые глинистые берега, покрытые бледно-голубою каймою цветущего
льна; лица, лица, ненавистно-милые лица, стоившие стольких слез, стольких терзающих скорбей и гнетущего горя, и вдруг все это тряслось, редело, заменялось темным бором, в котором лохматою ведьмою носилась метель и с диким визгом обсыпала
тонкими, иглистыми снежинками лукавую фигуру лешего, а сам леший сидел где-то под сосною и, не обращая ни на что внимания, подковыривал пенькою старый лыковый лапоть.
Воздух ни теплый, ни свежий, а только пахучий и словно кисленький, чуть-чуть, приятно щипал глаза и щеки;
тонкая, как шелковинка, с белым клубочком посередине, длинная паутина плавно налетала и,
прильнув к стволу ружья, прямо вытягивалась по воздуху — знак постоянной, теплой погоды!
Рядом с ним сидел мальчик лет около восьми. Мне была видна только его наклоненная голова, с
тонкими, как
лен, белокурыми волосами. Старик, щуря сквозь очки свои подслеповатые глаза, водил указкой по странице лежавшей на столе книги, а мальчик с напряженным вниманием читал по складам. Когда ему не удавалось, старик поправлял его с ласковым терпением.
Мне ведь, говорит, все едино, что сланéц, что мочене́ц, что плау́н, что долгунéц [Лен-сланéц — первый сбор волокна, моченéц — второй, плаýн — волокно короткое, мягкое и
тонкое, долгунéц — длинные, но жесткие волокна.] — всякий Демид в мой кошель угодит.
Одинокие деревья гнулись от ветра, и их почерневшие листья то
льнули друг к другу, шепча и жалуясь, то, разметавшись в разные стороны, тоскливо трепетали и бились на
тонких ветвях.