Неточные совпадения
Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По
улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в
тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
Ярким лунным вечером он поднимался по крутой
улице между двумя рядами одноэтажных домиков, разъединенных длинными заборами;
тесные группы деревьев, отягченные снегом, еще более разъединяли эти домики, как бы спрятанные в холмах снега.
Мы не верили глазам, глядя на
тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и
улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Парадное крыльцо выходило в
тесный и загроможденный службами двор, в который въезжали с
улицы через деревянные ворота.
— Лови! лови его! — кричало несколько хлопцев в
тесном конце
улицы, и Черевик почувствовал, что схвачен вдруг дюжими руками.
Тюрьма, помещавшаяся на
тесной, узенькой Чудновской
улице, скоро была переполнена этими пленниками, и для содержания просто «подозрительных» и «неблагонадежных» нанимали помещения у частных лиц.
Эта нелепая, темная жизнь недолго продолжалась; перед тем, как матери родить, меня отвели к деду. Он жил уже в Кунавине, занимая
тесную комнату с русской печью и двумя окнами на двор, в двухэтажном доме на песчаной
улице, опускавшейся под горку к ограде кладбища Напольной церкви.
А уже светало, ей было боязно и стыдно ждать, что кто-нибудь выйдет на
улицу, увидит ее, полунагую. Она сошла к болоту и села на землю под
тесной группой молодых осин. И так сидела долго, объятая ночью, неподвижно глядя во тьму широко раскрытыми глазами, и боязливо пела, баюкая уснувшего ребенка и обиженное сердце свое…
Соломон сумеет сохранить необходимую приязнь с повелителем Ассирии и в то же время, ради вечной дружбы с Хирамом Тирским, спасет от разграбления его царство, которое своими неисчислимыми богатствами, скрытыми в подвалах под узкими
улицами с
тесными домами, давно уже привлекает жадные взоры восточных владык.
И вот я в полутатарском городе, в
тесной квартирке одноэтажного дома. Домик одиноко торчал на пригорке, в конце узкой, бедной
улицы, одна из его стен выходила на пустырь пожарища, на пустыре густо разрослись сорные травы; в зарослях полыни, репейника и конского щавеля, в кустах бузины возвышались развалины кирпичного здания, под развалинами — обширный подвал, в нем жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне этот подвал, один из моих университетов.
Выстрелы летели теперь за Коротковым частые, веселые, как елочные хлопушки, и пули жикали то сбоку, то сверху. Рычащий, как кузнечный мех, Коротков стремился к гиганту — одиннадцатиэтажному зданию, выходящему боком на
улицу и фасадом в
тесный переулок. На самом углу стеклянная вывеска с надписью «Restoran i pivo» треснула звездой, и пожилой извозчик пересел с козел на мостовую с томным выражением лица и словами...
Те люди, которые однажды, растроганные общей чистой радостью и умиленные светом грядущего братства, шли по
улицам с пением, под символами завоеванной свободы, — те же самые люди шли теперь убивать, и шли не потому, что им было приказано, и не потому, что они питали вражду против евреев, с которыми часто вели
тесную дружбу, и даже не из-за корысти, которая была сомнительна, а потому, что грязный, хитрый дьявол, живущий в каждом человеке, шептал им на ухо: «Идите.
Улица становилась
тесней, воздух — еще более сырым, муэдзин кончил петь, замерло вдали цоканье подков о камни, — стало ожидающе тихо.
Скрепя сердце подходила она к воротам; а между тем вдалеке, по
улице, с веселыми песнями и кликами неслись купаться целые рои молодых девок: все, кто только был молод из них по деревне, спешили присоединиться к веселой толпе, и одна только Акулина-сиротинка утирала слезу да спешила запереть за собою дверь
тесной, душной лачуги…
На
улицу, к миру, выходили не для того, чтобы поделиться с ним своими мыслями, а чтобы урвать чужое, схватить его и, принеся домой, истереть, измельчить в голове, между привычными тяжелыми мыслями о буднях, которые медленно тянутся из года в год; каждый обывательский дом был темницей, где пойманное новое долго томилось в
тесном и темном плену, а потом, обессиленное, тихо умирало, ничего не рождая.
— Наших бьют! — взвыло окуровское мещанство. И закружились, заметались люди, точно сор осенний, схваченный вихрем. Большинство с воем кинулось в
улицы, падали, прыгали друг через друга, а около паперти закипел жаркий,
тесный бой.
Почти никто не напился пьян, домой пошли
тесными компаниями, говорили на
улице, понижая голоса, и нередко останавливались, прислушиваясь к чему-то. Шумел ветер голыми сучьями деревьей, моросил дождь, лаяли и выли озябшие, голодные собаки.
Антон идет за своим вожатым в темноте, не зная, куда его ведут; он знает только, что они не вышли из города и что они идут по
тесным, кривым
улицам, потому что беспрестанно готовы наткнуться на угол дома.