Неточные совпадения
Болотные птички копошились на блестящих
росою и клавших длинную
тень кустиках у ручья.
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя под гору по лощине и на гору под самую опушку леса. Солнце зашло за лес.
Роса уже пала, и косцы только на горке были на солнце, а в низу, по которому поднимался пар, и на той стороне шли в свежей, росистой
тени. Работа кипела.
Не мысли, но
тени этих мыслей
выросли в душе Грэя, пока он смотрел картину.
Когда б не от него
расти помеха мне,
Я в год бы сделалось красою сей стране,
И
тенью бы моей покрылась вся долина...
«Не понимает, бедная, — роптал он, — что казнить за фантазию — это все равно что казнить человека за то, что у него
тень велика: зачем покрывает целое поле,
растет выше здания!
В этом переулке совсем не видно было домов, зато
росло гораздо больше травы, в
тени лежало гораздо более свиней и собак, нежели в других улицах.
Направо, у крепости,
растет мелкая трава; там бегают с криком ребятишки; в
тени лежат буйволы, с ужаснейшими, закинутыми на спину рогами, или стоят по горло в воде.
В траве, около высоких муравейников, под легкой
тенью вырезных красивых листьев папоротника, цвели фиалки и ландыши,
росли сыроежки, волвянки, грузди, дубовики, красные мухоморы; на лужайках, между широкими кустами, алела земляника…
Но вот наступает вечер. Заря запылала пожаром и обхватила полнеба. Солнце садится. Воздух вблизи как-то особенно прозрачен, словно стеклянный; вдали ложится мягкий пар, теплый на вид; вместе с
росой падает алый блеск на поляны, еще недавно облитые потоками жидкого золота; от деревьев, от кустов, от высоких стогов сена побежали длинные
тени… Солнце село; звезда зажглась и дрожит в огнистом море заката…
На другой день было еще темно, когда я вместе с казаком Белоножкиным вышел с бивака. Скоро начало светать; лунный свет поблек; ночные
тени исчезли; появились более мягкие тона. По вершинам деревьев пробежал утренний ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось по небу все выше и выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за гор и разом осветили весь лес, кусты и траву, обильно смоченные
росой.
Идем скорей! Бледнеют
тени ночи.
Смотри, заря чуть видною полоской
Прорезала восточный неба край,
Растет она, яснее, ширясь: это
Проснулся день и раскрывает веки
Светящих глаз. Пойдем! Пора приспела
Встречать восход Ярила-Солнца. Гордо
Перед толпой покажет Солнцу Лель
Любимую свою подругу.
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы
росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные
тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш.
Время от времени играющие мановением руки подзывали лакеев, которые бесшумно, как
тени,
вырастали неведомо откуда перед барином, молчаливо делающим какой-то, им двоим известный, жест.
Газета тогда в глухой провинции была редкость, гласность заменялась слухами, толками, догадками, вообще — «превратными толкованиями». Где-то в верхах готовилась реформа, грядущее кидало свою
тень, проникавшую глубоко в толщу общества и народа; в этой
тени вставали и двигались призраки, фоном жизни становилась неуверенность. Крупные черты будущего были неведомы, мелочи
вырастали в крупные события.
Хороша такая урема: огромные деревья любят простор,
растут не часто, под ними и около них, по размеру
тени, нет молодых древесных побегов; и потому вся на виду величавая красота их.
Зарость или порость, то есть молодой лес приятен на взгляд, особенно издали. Зелень его листьев свежа и весела, но в нем мало
тени, он тонок и так бывает част, что сквозь него не пройдешь. Со временем большая часть дерев посохнет от тесноты, и только сильнейшие овладеют всею питательностью почвы и тогда начнут
расти не только в вышину, но и в толщину.
После полудня погода испортилась. Небо стало быстро заволакиваться тучами, солнечный свет сделался рассеянным,
тени на земле исчезли, и все живое попряталось и притаилось. Где-то на юго-востоке
росла буря. Предвестники ее неслышными, зловещими волнами спускались на землю, обволакивая отдаленные горы, деревья в лесу и утесы на берегу моря.
Вместе с молодежью прошелся он по аллеям: липы немного постарели и
выросли в последние восемь лет,
тень их стала гуще; зато все кусты поднялись, малинник вошел в силу, орешник совсем заглох, и отовсюду пахло свежим дромом, лесом, травою, сиренью.
Долго стоял Коваль на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли
вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую
тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
Тонкие, кривые ножки
вырастали на
тени, по мере удаления от свечки причудливо растягивались и не обрезывались, а как-то смешивались с темнотою, словно пощупывая там что-то или кого-то подкарауливая.
Дорога широкой дикой лентой вьется впереди, между полями засохшего жнивья и блестящей
росою зелени; кое-где при дороге попадается угрюмая ракита или молодая березка с мелкими клейкими листьями, бросая длинную неподвижную
тень на засохшие глинистые колеи и мелкую зеленую траву дороги…
Но тотчас же, как и давеча у Шлейферши, все загудело, застонало, вскочило с места и свернулось в какой-то пестрый, движущийся, крикливый клубок. Веткин, прыгая со стола, задел головой висячую лампу; она закачалась огромными плавными зигзагами, и
тени от беснующихся людей, то
вырастая, как великаны, то исчезая под пол, зловеще спутались и заметались по белым стенам и по потолку.
Кроме того, по всему этому склону
росли в наклоненном положении огромные кедры, в
тени которых стояла не то часовня, не то хижина, где, по словам старожилов, спасался будто бы некогда какой-то старец, но другие объясняли проще, говоря, что прежний владелец — большой между прочим шутник и забавник — нарочно старался придать этой хижине дикий вид и посадил деревянную куклу, изображающую пустынножителя, которая, когда кто входил в хижину, имела свойство вставать и кланяться, чем пугала некоторых дам до обморока, доставляя тем хозяину неимоверное удовольствие.
Внизу молодой куст малины, почти сухой, без листьев, искривившись, тянется к солнцу; зеленая игловатая трава и молодой лопух, пробившись сквозь прошлогодний лист, увлаженные
росой, сочно зеленеют в вечной
тени, как будто и не знают о том, как на листьях яблони ярко играет солнце.
Тогда все получало для меня другой смысл: и вид старых берез, блестевших с одной стороны на лунном небе своими кудрявыми ветвями, с другой — мрачно застилавших кусты и дорогу своими черными
тенями, и спокойный, пышный, равномерно, как звук, возраставший блеск пруда, и лунный блеск капель
росы на цветах перед галереей, тоже кладущих поперек серой рабатки свои грациозные
тени, и звук перепела за прудом, и голос человека с большой дороги, и тихий, чуть слышный скрип двух старых берез друг о друга, и жужжание комара над ухом под одеялом, и падение зацепившегося за ветку яблока на сухие листья, и прыжки лягушек, которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели на месяце своими зеленоватыми спинками, — все это получало для меня странный смысл — смысл слишком большой красоты и какого-то недоконченного счастия.
Сени и лестницу я прошел, еще не проснувшись хорошенько, но в передней замок двери, задвижка, косая половица, ларь, старый подсвечник, закапанный салом по-старому,
тени от кривой, холодной, только что зажженной светильни сальной свечи, всегда пыльное, не выставлявшееся двойное окно, за которым, как я помнил,
росла рябина, — все это так было знакомо, так полно воспоминаний, так дружно между собой, как будто соединено одной мыслью, что я вдруг почувствовал на себе ласку этого милого старого дома.
— Вы ошиблись, — сказал он, — греки под этой загадкой разумели
тень, которая поутру бывает велика, в полдень мала, а к вечеру снова
вырастает.
Ночь близко; свежее воздух, тише гул, деревянные дома пухнут,
растут, одеваются
тенями.
Эта вера по привычке — одно из наиболее печальных и вредных явлений нашей жизни; в области этой веры, как в
тени каменной стены, все новое
растет медленно, искаженно,
вырастает худосочным. В этой темной вере слишком мало лучей любви, слишком много обиды, озлобления и зависти, всегда дружной с ненавистью. Огонь этой веры — фосфорический блеск гниения.
Надо мною звенит хвойный лес, отряхая с зеленых лап капли
росы; в
тени, под деревьями, на узорных листьях папоротника сверкает серебряной парчой иней утреннего заморозка. Порыжевшая трава примята дождями, склоненные к земле стебли неподвижны, но когда на них падает светлый луч — заметен легкий трепет в травах, быть может, последнее усилие жизни.
Около дома, на дворе, куда выходило крыльцо,
росла крапива, густая, высокая. Преполовенская слегка улыбнулась, и последняя
тень недовольства сбежала с ее белого и полного лица. Она попрежнему стала приветлива и любезна с Варварою. Обида будет отомщена и без ссоры. Вместе пошли они в сад пережидать хозяйкино нашествие.
Был август, на ветле блестело много жёлтых листьев, два из них, узенькие и острые, легли на спину Ключарева. Над городом давно поднялось солнце, но здесь, в сыром углу огорода, земля была покрыта седыми каплями
росы и чёрной, холодной
тенью сарая.
Живая ткань облаков рождает чудовищ, лучи солнца вонзаются в их мохнатые тела подобно окровавленным мечам; вот встал в небесах тёмный исполин, протягивая к земле красные руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное тело, возникает в облаках синий змий и тонет, сгорает в реке пламени;
выросли сумрачные горы, поглощая свет и бросив на холмы тяжкие
тени; вспыхнул в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную землю, точно говоря...
Воздух был свеж, полон особого внутреннего запаха;
роса тяжелыми, беловатыми массами подавалась назад, оставляя за собою миллионы блестящих капель; пурпуровое освещение и непривычные
тени придавали что-то новое, странно изящное деревьям, крестьянским избам, всему окружающему; птицы пели на разные голоса; небо было чисто.
Но прошло немного времени,
роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как
тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
Переулок был весь в садах, и у заборов
росли липы, бросавшие теперь при луне широкую
тень, так что заборы и ворота на одной стороне совершенно утопали в потемках; слышался оттуда шепот женских голосов, сдержанный смех, и кто-то тихо-тихо играл на балалайке.
— Ты! — укоризненно шептала Матица. — Ты ходишь тут, как важный барин…
Растёшь себе, как молодой дубок… ни
тени от тебя, ни жёлудя…
Он пошёл переулками, а когда видел, что встречу идут люди, то переходил на другую сторону улицы и старался спрятаться в
тень. У него родилось и упорно
росло предчувствие встречи с Яковом, Ольгой или с кем-либо другим из их компании.
Тихо Вадим приближался к церкви; сквозь длинные окна сияли многочисленные свечи и на тусклых стеклах мелькали колеблющиеся
тени богомольцев; но во дворе монастырском всё было тихо; в
тени, окруженные высокою полынью и рябиновыми кустами, белели памятники усопших с надписями и крестами; свежая
роса упадала на них, и вечерние мошки жужжали кругом; у колодца стоял павлин, распуша радужный хвост, неподвижен, как новый памятник; не знаю, с какою целью, но эта птица находится почти во всех монастырях!
Никита зашёл на кладбище, проститься с могилой отца, встал на колени пред нею и задумался, не молясь, — вот как повернулась жизнь! Когда за спиною его взошло солнце и на омытый
росою дёрн могилы легла широкая, угловатая
тень, похожая формой своей на конуру злого пса Тулуна, Никита, поклонясь в землю, сказал...
Вот этот мальчишка действительно
рос, как плесень, как вечерняя
тень, и, мелькая вороватым чертёнком, всё чаще попадался на глаза.
На клоке марли на столе лежал шприц и несколько ампул с желтым маслом. Плач конторщика донесся из-за двери, дверь прикрыли, фигура женщины в белом
выросла у меня за плечами. В спальне был полумрак, лампу сбоку завесили зеленым клоком. В зеленоватой
тени лежало на подушке лицо бумажного цвета. Светлые волосы прядями обвисли и разметались. Нос заострился, и ноздри были забиты розоватой от крови ватой.
— Сердечная сумка, надо полагать, задета, — шепнула Марья Власьевна, цепко взялась за край стола и стала всматриваться в бескровные веки раненого (глаза его были закрыты).
Тени серо-фиолетовые, как
тени заката, все ярче стали зацветать в углублениях у крыльев носа, и мелкий, точно ртутный, пот
росой выступал на
тенях.
Молодые деревья
росли очень тесно, ничей топор еще не коснулся до их стройных стволов; негустая, но почти сплошная
тень ложилась от мелких листьев на мягкую и тонкую траву, всю испещренную золотыми головками куриной слепоты, белыми точками лесных колокольчиков и малиновыми крестиками гвоздики.
Но под плетнями в
тенях и по канавкам уже ботвели полынь и крапива, которые с
росой за нужду елися.
И не боясь, что камень упадет,
В его
тени, храним от непогод,
Пленительней, чем голубые очи
У нежных дев ледяной полуночи,
Склоняясь в жар на длинный стебелек,
Растет воспоминания цветок!..
Между стволов и ветвей просвечивали багровые пятна горизонта, и на его ярком фоне деревья казались ещё более мрачными, истощёнными. По аллее, уходившей от террасы в сумрачную даль, медленно двигались густые
тени, и с каждой минутой
росла тишина, навевая какие-то смутные фантазии. Воображение, поддаваясь чарам вечера, рисовало из
теней силуэт одной знакомой женщины и его самого рядом с ней. Они молча шли вдоль по аллее туда, вдаль, она прижималась к нему, и он чувствовал теплоту её тела.
Она привыкла к тому, что эти мысли приходили к ней, когда она с большой аллеи сворачивала влево на узкую тропинку; тут в густой
тени слив и вишен сухие ветки царапали ей плечи и шею, паутина садилась на лицо, а в мыслях
вырастал образ маленького человечка неопределенного пола, с неясными чертами, и начинало казаться, что не паутина ласково щекочет лицо и шею, а этот человечек; когда же в конце тропинки показывался жидкий плетень, а за ним пузатые ульи с черепяными крышками, когда в неподвижном, застоявшемся воздухе начинало пахнуть и сеном и медом и слышалось кроткое жужжанье пчел, маленький человечек совсем овладевал Ольгой Михайловной.
Потом розовые лучи разлились по небу с восточной стороны и, смешавшись с сумерками, заиграли на зубцах частокола. Это розовое сияние упало вниз на землю, где прежде лежала густая
тень, мягко легло на дерево колодца, на прибитую
росою пыль, заиграло в капельках на траве и разливалось все обильнее и дальше.
Блажен, кто
вырос в сумраке лесов,
Как тополь дик и свеж, в
тени зеленой
Играющих и шепчущих листов,
Под кровом скал, откуда ключ студеный
По дну из камней радужных цветов
Струей гремучей прыгает сверкая,
И где над ним береза вековая
Стоит, как призрак позднею порой,
Когда едва кой-где сучок гнилой
Трещит вдали, и мрак между ветвями
Отвсюду смотрит черными очами!