Неточные совпадения
Так он жил, не зная и не видя возможности знать, что он такое и для чего живет на свете, и мучаясь этим незнанием до такой степени, что боялся
самоубийства, и вместе с
тем твердо прокладывая свою особенную, определенную дорогу в жизни.
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не
тем человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько дней
тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на
самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него — роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил
самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или
того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
— Это попытка возвратиться в дураки, — храбро ответил Самгин, подметив в лице, в глазах Туробоева нечто общее с Макаровым, каким
тот был до покушения на
самоубийство.
От этого и диван в гостиной давным-давно весь в пятнах, от этого и кожаное кресло Ильи Ивановича только называется кожаным, а в самом-то деле оно — не
то мочальное, не
то веревочное: кожи-то осталось только на спинке один клочок, а остальная уж пять лет как развалилась в куски и слезла; оттого же, может быть, и ворота все кривы, и крыльцо шатается. Но заплатить за что-нибудь, хоть самонужнейшее, вдруг двести, триста, пятьсот рублей казалось им чуть не
самоубийством.
—
Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе,
то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, —
тем доходнее твоя молитва будет о нем.
— А как вы, Макар Иванович, смотрите на грех
самоубийства? — спросил я его по
тому же поводу.
Когда же де Петр Ильич, все еще не хотевший верить ему, пригрозил, что он пойдет и кому-нибудь расскажет, чтобы пресечь
самоубийство,
то сам-де Митя, осклабляясь, ответил ему: «Не успеешь».
Что означало это битье себя по груди по этому месту и на что он
тем хотел указать — это была пока еще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и
самоубийство, он так уж решил, если не достанет
тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и
тем снять с своей груди, «с
того места груди» позор, который он носил на ней и который так давил его совесть.
Ибо всякий-то теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между
тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное
самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение.
Все люди дельные и живые перешли на сторону Белинского, только упорные формалисты и педанты отдалились; одни из них дошли до
того немецкого
самоубийства наукой, схоластической и мертвой, что потеряли всякий жизненный интерес и сами потерялись без вести.
Не знаю, завидовал ли я его судьбе, — вероятно, немножко, — но я был горд
тем, что она избрала меня своим поверенным, и воображал (по Вертеру), что это одна из
тех трагических страстей, которая будет иметь великую развязку, сопровождаемую
самоубийством, ядом и кинжалом; мне даже приходило в голову идти к нему и все рассказать.
Это запрещение, отнимавшее у сахалинца всякую надежду на лучшую жизнь, внушало людям ненависть к Сахалину и, как репрессивная мера, могло только увеличить число побегов, преступлений и
самоубийств; ее призрачной практичности приносилась в жертву сама справедливость, так как сахалинским ссыльным было запрещаемо
то, что позволялось сибирским.
Теперь уже не катают каторжных в бочках и нельзя засечь человека или довести его до
самоубийства без
того, чтобы это не возмутило здешнего общества и об этом не заговорили бы по Амуру и по всей Сибири.
Тайный, внутренний инстинкт привел его на
то место, где он разошелся сегодня с Николаевым. Ромашов в это время думал о
самоубийстве, но думал без решимости и без страха, с каким-то скрытым, приятно-самолюбивым чувством. Обычная, неугомонная фантазия растворила весь ужас этой мысли, украсив и расцветив ее яркими картинами.
Можно подумать, что моя все-таки уже не очень молодая героиня только и знала в своей актерской жизни, что дебютировала и дебютировала и всегда неудачно, пока не додебютировалась до
самоубийства…» И вот опять стало в подсознание Александрова прокрадываться
то темное пятно,
та неведомая болячка,
та давно знакомая досадная неловкость, которые он испытывал порою, перечитывая в двадцатый раз свою рукопись.
На таких-то пружинах и подпорках он и соорудил свою сюиту (он не знал значения этого иностранного слова), сюиту «Последний дебют». В ней говорилось о
тех вещах и чувствах, которых восемнадцатилетний юноша никогда не видел и не знал: театральный мир и трагическая любовь к
самоубийствам. Скелет рассказа был такой...
«Загадочная смерть. Вчера вечером, около семи часов, покончил жизнь
самоубийством чиновник контрольной палаты Г. С. Желтков. Судя по данным следствия, смерть покойного произошла по причине растраты казенных денег. Так, по крайней мере, самоубийца упоминает в своем письме. Ввиду
того что показаниями свидетелей установлена в этом акте его личная воля, решено не отправлять труп в анатомический театр».
— Как где и в чем? — воскликнул
тот. — Разве не я допустил родного моего племянника совершить над собой
самоубийство?
Затем она не заплакала, а заревела и ревела всю ночь до опухоли глаз, а потом на другой день принялась ездить по всем знакомым и расспрашивать о подробностях
самоубийства Валерьяна Николаича; но никто, конечно, не мог сообщить ей
того; однако вскоре потом к ней вдруг нежданно-негаданно явилась знакомая нам богомолка с усами, прямо из места своего жительства,
то есть из окрестностей Синькова.
То «ничто», которое в заправском
самоубийстве достигается мгновенным спуском курка, — тут, в этом особом
самоубийстве, которое называется «обновлением», достигается целым рядом суровых, почти аскетических усилий.
Это почти
то же, что
самоубийство.
Хотя перед
самоубийством человек проклинает свою жизнь, хотя он положительно знает, что для него смерть есть свобода, но орудие смерти все-таки дрожит в его руках, нож скользит по горлу, пистолет, вместо
того чтоб бить прямо в лоб, бьет ниже, уродует.
Удивляются на
то, что в Европе совершается ежегодно 60 000
самоубийств, только известных, записанных, и
то за исключением России и Турции; но надо удивляться не
тому, что
самоубийств совершается так много, а
тому, что их так мало.
«Полесье… глушь… лоно природы… простые нравы… первобытные натуры, — думал я, сидя в вагоне, — совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в
то время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке рассказ с двумя убийствами и одним
самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
Часто одни и
те же причины ведут к трущобной жизни и к
самоубийству. Человек загоняется в трущобы, потому что он не уживается с условиями жизни. Прелести трущобы, завлекающие широкую необузданную натуру, — это воля, независимость, равноправность. Там —
то преступление,
то нужда и голод связывают между собой сильного со слабым и взаимно уравнивают их. А все-таки трущоба — место не излюбленное, но неизбежное.
Но что Елена?.. Как она живет, и какое впечатление произвело на нее известие о
самоубийстве князи? Вот
те последние вопросы, на которые я должен ответить в моем рассказе. Весть о смерти князя Елене сообщил прежде всех Елпидифор Мартыныч и даже при этом не преминул объяснить ей, что князь, собственно, застрелился от любви к ней.
Но ехидная мысль: или
самоубийство, или…, раз забравшись в голову, наступает все больше и больше. Напрасно он хочет освободиться от нее при помощи рассуждений о
том, какое можно бы сделать полезное употребление из украденного капитала: она тут, она жжет и преследует его.
Общее значение (впрочем, все-таки весьма маленькое) этот личный протест мог бы иметь только тогда, если б он имел возможность отыскать для себя вполне яркое и образное выражение,
то есть когда бы все подготовлявшие
самоубийство причины могли быть выслежены и констатированы.
Но странное дело: помню, как прежде много раз я был близок к
самоубийству, как в
тот день даже, на железной дороге, мне это легко казалось, легко именно потому, что я думал, как я этим поражу ее.
Если бы явился не он,
то другой бы явился. Если бы не предлог ревности,
то другой. Я настаиваю на
том, что все мужья, живущие так, как я жил, должны или распутничать, или разойтись, или убить самих себя или своих жен, как я сделал. Если с кем этого не случилось,
то это особенно редкое исключение. Я ведь, прежде чем кончить, как я кончил, был несколько раз на краю
самоубийства, а она тоже отравлялась.
Оставшись одна, Домна Осиповна впала в мучительное раздумье, хоть в сущности она уже окончательно решила в мыслях своих сойтись с мужем, потому что лишиться пятисот тысяч было выше всяких нравственных сил ее и почти равнялось бы
самоубийству; но весь вопрос для нее состоял в
том, как ей поступить в этом случае с Бегушевым?
И только одно спасло его в эти дни от
самоубийства:
та желтая тошнота, тревога предчувствия, знак идущего, верная подруга незавершенной жизни, при появлении которой не верилось ни в университет, ни в свое лицо, ни в свои слова. Нужно только подождать, еще немного подождать: слишком грозен был зов взволнованной земли, чтобы остаться ему гласом вопиющего в пустыне.
Было следствие. Никто не мог понять и объяснить причины
самоубийства. Дядюшке даже ни разу не пришло в голову, что причина имела что-нибудь общего с
тем признанием, которое два месяца
тому назад ему делал Евгений.
В кружке, куда входили еще трое или четверо юношей, я был моложе всех и совершенно не подготовлен к изучению книги Дж. Стюарта Милля с примечаниями Чернышевского. Мы собирались в квартире ученика учительского института Миловского, — впоследствии он писал рассказы под псевдонимом Елеонский и, написав
томов пять, кончил
самоубийством, — как много людей, встреченных мною, ушло самовольно из жизни!
Горе
тому, кто не доигрался до последней талии, кто остановился на проигрыше: или он падает под тяжестию мучительного сомнения, снедаемый алканием горячей веры, или примет проигрыш за выигрыш и самодовольно примирится с своим увечьем; первое — путь к нравственному
самоубийству, второе — к бездушному атеизму.
Судебный следователь. И еще в
том, что уговорили своего мужа, подкупив его деньгами, совершить обман — подобие
самоубийства, с
тем чтобы освободиться от него.
Петрушин. Нет, сказать надо. Да вы не тревожьтесь. Теперь уж все дело в шляпе. Вы только скажите
то, что вы мне говорили, что, если вас судят, так только за
то, что вы не совершили
самоубийства,
то есть
того, что считается преступлением по закону и гражданскому и церковному.
— Кто бы Ты ни был, но если Ты есть и если существует что-нибудь разумнее
того, что теперь совершается,
то дозволь ему быть и здесь. Если же Ты мстишь мне за неразумное
самоубийство мое — безобразием и нелепостью дальнейшего бытия,
то знай, что никогда и никакому мучению, какое бы ни постигло меня, не сравниться с
тем презрением, которое я буду молча ощущать, хотя бы в продолжение миллионов лет мученичества!..
—
То, что я видел сейчас, хуже всякой простуды… Глаза эти, бледность… а! К неудавшейся любви, к неудавшейся попытке насолить вам прибавилось еще неудавшееся
самоубийство… Большее несчастье и вообразить себе трудно!.. Дорогой мой, если у вас есть хотя капля сострадания, если… если бы вы ее увидели… ну, отчего бы вам не прийти к ней? Вы любили ее! Если уже не любите,
то отчего бы и не пожертвовать ей своей свободой? Жизнь человеческая дорога, и за нее можно отдать… всё! Спасите жизнь!
— Боюсь, чтобы, в свою очередь, мне не пришлось пожалеть, что я судебный следователь, — сказал я. — Если граф не смешал убийства с
самоубийством и если действительно Ольга убита,
то достанется моим бедным нервам!
Подобно
тому как на высоте испытывается мучительное и головокружительное стремление вниз, так и все живое испытывает соблазн метафизического
самоубийства, стремление уйти из «распаленного круга бытия», и, однако, оно ни в ком и никогда не может дойти до конца, т. е. до полного осуществления, ибо творческое «да будет», почиющее на каждой твари, неистребимо всеми силами мира.
Нужно ли говорить, что
самоубийство есть всегда и всецело акт жизнеутверждения, хотя больной, капризный или своевольный; от него далеко отстоит
та воля к небытию, о которой бессильно вздыхает буддизм.
Все это как будто творится в каком-то совсем другом мире — не в
том, в котором Достоевский. В его же мире, если нет человеку бессмертия,
то есть только взаимная ненависть, злоба, одиночество и мрак. «
Самоубийство, — говорит Достоевский, — при потере идеи о бессмертии становится совершенно и неизбежно даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося в своем развитии над скотами» (так и сказано!).
Если не откроется выхода в безумие, в
самоубийство или убийство,
то остается только один выход — пошлость.
«Да, мне приснился тогда этот сон, мой сон третьего ноября! Они дразнят меня теперь
тем, что ведь это был только сон. Но неужели не все равно, сон или нет, если сон этот возвестил мне истину? Ведь если раз узнал истину и увидел ее,
то ведь знаешь, что она истина, и другой нет и не может быть. Ну, и пусть сон, и пусть, но эту жизнь, которую вы так превозносите, я хотел погасить
самоубийством, а сон мой, сон мой, — о, он возвестил мне новую, великую, обновленную, сильную жизнь! Слушайте»…
И вот
то и дело приходят неожиданные вести: «Свидригайлов застрелился!», «Ставрогин повесился!», «Крафт застрелился!», «Смердяков повесился!» Дух беспощадного самоистребления носится над этим миром неудержимо разваливающейся жизни. Романы Достоевского кишат
самоубийствами, словно
самоубийство — это нечто самое обыденное, естественное и необходимое в жизни людей.
Жизнь теряет для Левина всякий смысл. Его тянет к
самоубийству. Но рядом с этим наблюдается одно чрезвычайно странное явление. «Когда Левин думал о
том, что он такое и для чего он живет, он не находил ответа и приходил в отчаяние; но когда он переставал спрашивать себя об этом, он как будто знал, и что он такое, и для чего живет, потому что твердо и определенно действовал и жил; даже в это последнее время он гораздо тверже и определеннее жил, чем прежде».
Дуэль есть также некоторая форма
самоубийства, и она подлежит
тому же суду, что и
самоубийство.
Ее он не испугался. Как ни велик будет для его стариков удар —
самоубийство приемного сына, — но все-таки он не сравнится с
тем, через что они могут пройти, если его накажут в волости и сошлют…