Неточные совпадения
Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем
пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего
тела, даже в складки шлафрока.
Когда обливаешься вечером, в темноте, водой, прямо из океана, искры сыплются, бегут, скользят по
телу и
пропадают под ногами, на палубе.
Нижний храм, иссеченный в горе, имел форму параллелограмма, гроба,
тела; его наружность представляла тяжелый портал, поддерживаемый почти египетскими колоннами; он
пропадал в горе, в дикой, необработанной природе.
— Пан-ымаешь, вниз головой со скалы, в кусты нырнул, загремел по камням, сам, сам слышал… Меня за него чуть под суд не отдали… Приказано было мне достать его живым или мертвым… Мы и мертвого не нашли… Знаем, что убился, пробовал спускаться,
тело искать, нельзя спускаться, обрыв, а внизу глубина, дна не видно… Так и написали в рапорте, что убился в бездонной
пропасти… Чуть под суд не отдали.
— Ах, да… вот! Представь себе! у нас вчера целый содом случился. С утра мой прапорщик
пропал. Завтракать подали — нет его; обедать ждали-ждали — нет как нет! Уж поздно вечером, как я из моей tournee [поездки (франц.)] воротилась, пошли к нему в комнату, смотрим, а там на столе записка лежит. «Не обвиняйте никого в моей смерти. Умираю, потому что результатов не вижу.
Тело мое найдете на чердаке»… Можешь себе представить мое чувство!
Столько жизни
пропало без следа… что ж я люблю теперь… в чем
тела нет, нет жизни; ни тени нет, ни звука слабого…
— И я скажу то же самое, — примолвил Зарядьев, закуривая новую трубку табаку. — Мне случалось видеть трусов в деле — господи боже мой! как их коробит, сердечных! Ну, словно душа с
телом расстается! На войне наш брат умирает только однажды; а они, бедные, каждый день читают себе отходную. Зато уж в мирное время… тьфу ты,
пропасть! храбрятся так, что и боже упаси!
Глаза мои смыкались от усталости; и прежде, чем Андрей окончил свой ужин, я спал уже крепким сном. Не знаю, долго ли он продолжался, только вдруг я почувствовал, что меня будят. Я проснулся — вокруг все темно; подле меня, за дощатой перегородкой, смешанные голоса, и кто-то шепчет: «Тише!.. бога ради, тише! Не говорите ни слова». Это был мой Андрей, который, дрожа всем
телом, продолжал мне шептать на ухо: «Ну, сударь,
пропали мы!..»
Нижняя челюсть девушки задергалась, она словно давилась, потом обвисла,
тело напряглось под одеялом, как бы замерло, потом ослабело. И последняя нитка
пропала у меня под пальцами.
Слетка вынашивать всегда гораздо труднее, а если попадется прошлогодний ястреб и охотник захочет, за неимением других, его непременно выносить, то это требует много времени, хлопот и беспокойств, да и неблагонадежно. Такой ястреб не может ловить отлично хорошо уже потому, что его всегда надо держать в черном
теле, следовательно несколько слабым, а из
тела (то есть сытый, жирный) он ловить не станет и при первом удобном случае улетит и
пропадет.
«Надо одуматься, остепениться», — говорил он себе и вместе с тем не мог удержаться и всё гнал лошадь, не замечая того, что он ехал теперь уже по ветру, а не против него.
Тело его, особенно в шагу, где оно было открыто и касалось седелки, зябло и болело, руки и ноги его дрожали, и дыхание было прерывисто. Он видит, что
пропадает среди этой ужасной снежной пустыни, и не видит никакого средства спасения.
Кора у деревьев — те же жилы у человека: чрез жилы кровь ходит по человеку — и чрез кору сок ходит по дереву и поднимается в сучья, листья и цвет. Можно из дерева выдолбить все нутро, как это бывает у старых лозин, но только бы кора была жива — и дерево будет жить; но если кора
пропадет, дерево
пропало. Если человеку подрезать жилы, он умрет, во-первых, потому, что кровь вытечет, а во-вторых, потому, что крови не будет уже ходу по
телу.
Нет такого крепкого и здорового
тела, которое никогда не болело бы; нет таких богатств, которые бы не
пропадали; нет такой власти, которая не кончалась бы. Всё это непрочно. Если человек положит жизнь свою в том, чтобы быть здоровым, богатым, важным человеком, если даже он и получит то, чего добивается, он все-таки будет беспокоиться, бояться и огорчаться, потому что будет видеть, как всё то, во что он положил жизнь, уходит от него, будет видеть, что он сам понемногу стареется и приближается к смерти.
Глубокая
пропасть ложится теперь между
телом человеческим и душою. Для Эмпедокла
тело — только «мясная одежда» души. Божественная душа слишком благородна для этого мира видимости; лишь выйдя из него, она будет вести жизнь полную и истинную. Для Пифагора душа сброшена на землю с божественной высоты и в наказание заключена в темницу
тела. Возникает учение о переселении душ, для древнего эллина чуждое и дико-непонятное. Земная жизнь воспринимается как «луг бедствий».
Как серны, переносятся они через
пропасти и скачут с обрывов, не разбиваясь; бьются в конвульсиях;
тела их принимают самые невероятные позы, как будто все законы тяжести вдруг исчезли; такие позы мы теперь можем видеть в атласах, изображающих больных из клиники Шарко.
Вкусный запах мгновенно перестает щекотать мое
тело, и иллюзия
пропадает… Теперь я все понимаю!
И я вижу, как из толпы выделяется солдат и решительно направляется в нашу сторону. На минуту он
пропадает во рву, а когда вылезает оттуда и снова идет, шаги его нетверды, и что-то последнее чувствуется в его попытках собрать свое разбрасывающееся
тело. Он идет так прямо на меня, что сквозь тяжелую дрему, охватившую мозг, я пугаюсь и спрашиваю...
Оказывается, что нет:
тело, вещество не может
пропасть никогда, нигде, ни одна частичка.