Это была именно та красота, созерцание которой, бог весть откуда, вселяет в вас уверенность, что вы видите черты правильные, что волосы, глаза, нос, рот, шея, грудь и все движения молодого
тела слились вместе в один цельный, гармонический аккорд, n котором природа не ошиблась ни на одну малейшую черту; вам кажется почему-то, что у идеально красивой женщины должен быть именно такой нос, как у Маши, прямой и с небольшой горбинкой, такие большие темные глаза, такие же длинные ресницы, такой же томный взгляд, что ее черные кудрявые волосы и брови так же идут к нежному белому цвету лба и щек, как зеленый камыш к тихой речке; белая шея Маши и ее молодая грудь слабо развиты, но чтобы суметь изваять их, вам кажется, нужно обладать громадным творческим талантом.
Неточные совпадения
И потому все желания
сливались в одно — желание избавиться от всех страданий и их источника,
тела.
— Ведь я не картину покупаю, а простираюсь пред женщиной, с которой не только мое бренное
тело, но и голодная душа моя жаждет
слиться.
И,
сливаясь в единое, миллионнорукое
тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, мы подносим ложки ко рту и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну…
Артист поднял смычок и — все мгновенно смолкло. Заколебавшаяся толпа
слилась опять в одно неподвижное
тело. Потекли другие звуки, величавые, торжественные; от этих звуков спина слушателя выпрямлялась, голова поднималась, нос вздергивался выше: они пробуждали в сердце гордость, рождали мечты о славе. Оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул толпы, как народная молва…
За нею столь же медленно, тесной кучей — точно одно
тело — плывут музыканты, — медные трубы жутко вытянуты вперед, просительно подняты к темному небу и рычат, вздыхают; гнусаво, точно невыспавшиеся монахи, поют кларнеты, и, словно старый злой патер, гудит фагот; мстительно жалуется корнет-а-пистон, ему безнадежно вторят валторны, печально молится баритон, и, охая, глухо гудит большой барабан, отбивая такт угрюмого марша, а вместе с дробной, сухой трелью маленького
сливается шорох сотен ног по камням.
Четыре фигуры, окутанные тьмою, плотно
слились в одно большое
тело и долго но могут разъединиться. Потом молча разорвались: трое тихонько поплыли к огням города, один быстро пошел вперед, на запад, где вечерняя заря уже погасла и в синем небе разгорелось много ярких звезд.
Лежала она вверх грудью, подложив руки под голову; распущенные тёмные волосы её,
сливаясь с чёрным блеском лака, вросли в крышку; чем ближе она подвигалась к столу, тем более чётко выделялись формы её
тела и назойливее лезли в глаза пучки волос под мышками, на животе.
Тощий, сутулый поп пришёл вечером, тихонько сел в угол; он всегда засовывал длинное
тело своё глубоко в углы, где потемнее, тесней; он как будто прятался от стыда. Его фигура в старенькой тёмной рясе почти
сливалась с тёмной кожей кресла, на сумрачном фоне тускло выступало только пятно лица его; стеклянной пылью блестели на волосах висков капельки растаявшего снега, и, как всегда, он зажал реденькую, но длинную бороду свою в костлявый кулак.
Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех
слились в одну. Общая мировая душа — это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей
слились с инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь.
Гавриле стало жутко. Ему хотелось, чтобы хозяин воротился скорее. Шум в трактире
сливался в одну ноту, и казалось, что это рычит какое-то огромное животное, оно, обладая сотней разнообразных голосов, раздраженно, слепо рвется вон из этой каменной ямы и не находит выхода на волю… Гаврила чувствовал, как в его
тело всасывается что-то опьяняющее и тягостное, от чего у него кружилась голова и туманились глаза, любопытно и со страхом бегавшие по трактиру…
Прислушиваясь к первым взрывам аплодисментов, крикам «браво!», звукам оркестра, — он постепенно как бы оживал, воодушевлялся, и стоило режиссеру крикнуть: «Клоуны, вперед!..» — он стремительно вылетал на арену, опережая товарищей; и уже с этой минуты, посреди взрывов хохота и восторженных «браво!» неумолкаемо раздавались его плаксивые возгласы, и быстро, до ослепления, кувыркалось его
тело,
сливаясь при свете газа в одно круговое непрерывное сверкание…
Облитые потом, грязные и напряженные лица с растрепанными волосами, приставшими к мокрым лбам, коричневые шеи, дрожащие от напряжения плечи — все эти
тела, едва прикрытые разноцветными рваными рубахами и портами, насыщали воздух вокруг себя горячими испарениями и,
слившись в одну тяжелую массу мускулов, неуклюже возились во влажной атмосфере, пропитанной зноем юга и густым запахом пота.
Вавило играет песню: отчаянно взмахивает головой, на высоких, скорбных нотах — прижимает руки к сердцу, тоскливо смотрит в небо и безнадежно разводит руками, все его движения ладно
сливаются со словами песни. Лицо у него ежеминутно меняется: оно и грустно и нахмурено, то сурово, то мягко, и бледнеет и загорается румянцем. Он поет всем
телом и, точно пьянея от песни, качается на ногах.
Им несомненно утверждается та истина, что душа не внешней связью соединяется с
телом, не случайно в него положена, не уголок какой-нибудь занимает в нём, — а
сливается с ним необходимо, прочно и неразрывно, проникает его всё и повсюду так, что без неё, без этой силы одушевляющей, невозможно вообразить себе живой человеческий организм <и наоборот>.
Для философского понимания телесности эти различия несущественны, и
тела разных «планов»
сливаются в общем понятии
тела.].
Обретая себя в Церкви и
сливаясь с нею, человек, без различия своего индивидуального пола, находит себя в женственной стихии своей души и ощущает себя «
телом Христовым».
Некоторую аналогию может дать нам опыт нашего собственного
тела, поскольку оно согласно велениям и нуждам духа,
сливается с ним воедино [По учению йогов, сознательное овладение инстинктивными функциями
тела может быть помощью соответственного режима и упражнений доведено значительно дальше, нежели это имеет место теперь у большинства людей.
По мере того, как она поднималась на гору, легкий, едва заметный ветерок обхватывал ее крепче и, приминая покрывавшую ее серую пушистую шаль к ее молодому, стройному
телу, обрисовывал ее фигуру мягкими плавкими линиями, благодаря которым контур точно
сливался с воздухом и исчезал в этом слиянии.
Шум, ропот, визг, вопли убиваемых, заздравные окрики, гик, смех и стон умирающих — все
слилось вместе в одну страшную какофонию. Ничком и навзничь лежавшие
тела убитых, поднятые булавы и секиры на новые жертвы, толпа обезумевших палачей, мчавшихся: кто без шапки, кто нараспашку с засученными рукавами, обрызганными кровью руками, которая капала с них, — все это представляло поразительную картину.
Всё, что́ он видел вокруг себя,
слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого
тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день, это же
тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге.