Неточные совпадения
Словно чугунка подходит — горят
Чьи-то два круглые,
яркие ока,
Птицы какие-то
с шумом летят.
Был ясный морозный день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на
ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между русскими домиками
с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось, были разубраны в новые торжественные ризы.
И Анна обратила теперь в первый раз тот
яркий свет, при котором она видела всё, на свои отношения
с ним, о которых прежде она избегала думать.
Яркое солнце, веселый блеск зелени, звуки музыки были для нее естественною рамкой всех этих знакомых лиц и перемен к ухудшению или улучшению, за которыми она следила; но для князя свет и блеск июньского утра и звуки оркестра, игравшего модный веселый вальс, и особенно вид здоровенных служанок казались чем-то неприличным и уродливым в соединении
с этими собравшимися со всех концов Европы, уныло двигавшимися мертвецами.
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя
с другой стороны опять на край леса, он увидел на
ярком свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в желтом платье и
с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно
с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного поля и за полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
Из-за покрытой снегом крыши видны были узорчатый
с цепями крест и выше его — поднимающийся треугольник созвездия Возничего
с желтовато-яркою Капеллой.
Занятия его и хозяйством и книгой, в которой должны были быть изложены основания нового хозяйства, не были оставлены им; но как прежде эти занятия и мысли показались ему малы и ничтожны в сравнении
с мраком, покрывшим всю жизнь, так точно неважны и малы они казались теперь в сравнении
с тою облитою
ярким светом счастья предстоящею жизнью.
Утро было прекрасное: опрятные, веселые дома
с садиками, вид краснолицых, красноруких, налитых пивом, весело работающих немецких служанок и
яркое солнце веселили сердце; но чем ближе они подходили к водам, тем чаще встречались больные, и вид их казался еще плачевнее среди обычных условий благоустроенной немецкой жизни.
Уже совсем стемнело, и на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи стояли
с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим
с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его млечный путь
с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и
яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах.
Равномерно вздрагивая на стычках рельсов, вагон, в котором сидела Анна, прокатился мимо платформы, каменной стены, диска, мимо других вагонов; колеса плавнее и маслянее,
с легким звоном зазвучали по рельсам, окно осветилось
ярким вечерним солнцем, и ветерок заиграл занавеской.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз
с другими возами. Бабы
с граблями на плечах, блестя
яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять
с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Дойдя по узкой тропинке до нескошенной полянки, покрытой
с одной стороны сплошной
яркой Иван-да-Марьей, среди которой часто разрослись темнозеленые, высокие кусты чемерицы, Левин поместил своих гостей в густой свежей тени молодых осинок, на скамейке и обрубках, нарочно приготовленных для посетителей пчельника, боящихся пчел, а сам пошел на осек, чтобы принести детям и большим хлеба, огурцов и свежего меда.
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё выскочило из его головы; он
с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало
ярким светом в его воображении.
Анна уже была одета в светлое шелковое
с бархатом платье, которое она сшила в Париже,
с открытою грудью, и
с белым дорогим кружевом на голове, обрамлявшим ее лицо и особенно выгодно выставлявшим ее
яркую красоту.
С такой неровностью в характере,
с такими крупными,
яркими противуположностями, он должен был неминуемо встретить по службе кучу неприятностей, вследствие которых и вышел в отставку, обвиняя во всем какую-то враждебную партию и не имея великодушия обвинить в чем-либо себя самого.
Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну
с Ольгою; проворно
Онегин
с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал
И руку жмет — и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец
ярче. Ленский мой
Всё видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но
ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань:
Ты заплатил безумству дань.
Они поют, и,
с небреженьем
Внимая звонкий голос их,
Ждала Татьяна
с нетерпеньем,
Чтоб трепет сердца в ней затих,
Чтобы прошло ланит пыланье.
Но в персях то же трепетанье,
И не проходит жар ланит,
Но
ярче,
ярче лишь горит…
Так бедный мотылек и блещет,
И бьется радужным крылом,
Плененный школьным шалуном;
Так зайчик в озими трепещет,
Увидя вдруг издалека
В кусты припадшего стрелка.
Их лица, еще мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели; молодые черные усы теперь как-то
ярче оттеняли белизну их и здоровый, мощный цвет юности; они были хороши под черными бараньими шапками
с золотым верхом.
Она бродит в душе вещей; от
яркого волнения спешит к тайным намекам; кружится по земле и небу, жизненно беседует
с воображенными лицами, гасит и украшает воспоминания.
Порода наблюдательных людей в течение дня замечала неоднократно неизвестную, странную на взгляд девушку, проходящую среди
яркой толпы
с видом глубокой задумчивости.
С изумлением видел он счастливый блеск утра, обрыв берега среди
ярких ветвей и пылающую синюю даль; над горизонтом, но в то же время и над его ногами висели листья орешника.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и
яркая полнота утра сдернула покровы
с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал
с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг
яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и
с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
Вместо ответа Раскольников встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное, безобразное ощущение начинало все
ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивал
с каждым ударом, и ему все приятнее и приятнее становилось.
Соня остановилась в сенях у самого порога, но не переходила за порог и глядела как потерянная, не сознавая, казалось, ничего, забыв о своем перекупленном из четвертых рук шелковом, неприличном здесь, цветном платье
с длиннейшим и смешным хвостом, и необъятном кринолине, загородившем всю дверь, и о светлых ботинках, и об омбрельке, [Омбрелька — зонтик (фр. ombrelle).] ненужной ночью, но которую она взяла
с собой, и о смешной соломенной круглой шляпке
с ярким огненного цвета пером.
Прибавьте к этому раздражение от голода, от тесной квартиры, от рубища, от
яркого сознания красоты своего социального положения, а вместе
с тем положения сестры и матери.
Тогда пред ним вспыхнула ослепительно
яркая пещь Омона и эксцентрик-негр, который
с изумительной легкостью бегал по сцене, изображая ссору щенка
с петухом.
Он был широкоплечий, большеголовый, черные волосы зачесаны на затылок и лежат плотно, как склеенные, обнажая высокий лоб, густые брови и круглые, точно виши», темные глаза в глубоких глазницах. Кожа на костлявом лице его сероватая, на левой щеке бархатная родника, величиной
с двадцатикопеечную монету, хрящеватый нос загнут вниз крючком, а губы толстые и
яркие.
Клим Самгин чувствовал себя так, точно сбросил
с плеч привычное бремя и теперь требовалось, чтоб он изменил все движения своего тела. Покручивая бородку, он думал о вреде торопливых объяснений. Определенно хотелось, чтоб представление о Марине возникло снова в тех
ярких красках,
с тою интригующей силой, каким оно было в России.
«Мне тридцать пять, она — моложе меня года на три, четыре», — подсчитал он, а Марина
с явным удовольствием пила очень душистый чай, грызла домашнее печенье, часто вытирала
яркие губы салфеткой, губы становились как будто еще
ярче, и сильнее блестели глаза.
Самгин, насыщаясь и внимательно слушая, видел вдали, за стволами деревьев, медленное движение бесконечной вереницы экипажей, в них
яркие фигуры нарядных женщин, рядом
с ними покачивались всадники на красивых лошадях; над мелким кустарником в сизоватом воздухе плыли головы пешеходов в соломенных шляпах, в котелках, где-то далеко оркестр отчетливо играл «Кармен»; веселая задорная музыка очень гармонировала
с гулом голосов, все было приятно пестро, но не резко, все празднично и красиво, как хорошо поставленная опера.
Жизнь очень похожа на Варвару, некрасивую, пестро одетую и — неумную. Наряжаясь в
яркие слова, в стихи, она, в сущности, хочет только сильного человека, который приласкал бы и оплодотворил ее. Он вспомнил,
с какой смешной гордостью рассказывала Варвара про обыск у нее Лидии и Алине, вспомнил припев дяди Миши...
Самгин смотрел на нее
с удовольствием и аппетитом, улыбаясь так добродушно, как только мог. Она — в бархатном платье цвета пепла, кругленькая, мягкая. Ее рыжие, гладко причесанные волосы блестели, точно красноватое, червонное золото; нарумяненные морозом щеки, маленькие розовые уши,
яркие, подкрашенные глаза и ловкие, легкие движения — все это делало ее задорной девчонкой, которая очень нравится сама себе, искренно рада встрече
с мужчиной.
Жадно и
с поразительной быстротой ел, громко чавкая, пришлепывая толстыми,
яркими губами.
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил
с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно
ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
— Ах, если б можно было написать про вас, мужчин, все, что я знаю, — говорила она, щелкая вальцами, и в ее глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка в
яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты в комнату, напевая французские песенки, переставляя
с места на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала, как сорока, — страсть к блестящему у нее была тоже сорочья, да и сама она вся пестро блестела.
Начали спорить по поводу письма, дым папирос и слов тотчас стал гуще. На столе кипел самовар, струя серого вара вырывалась из-под его крышки горячей пылью. Чай разливала курсистка Роза Грейман, смуглая,
с огромными глазами в глубоких глазницах и
ярким, точно накрашенным ртом.
В один из тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь
с обедневшей землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из
ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
«Она не мало видела людей, но я остался для нее наиболее
яркой фигурой. Ее первая любовь. Кто-то сказал: “Первая любовь — не ржавеет”. В сущности, у меня не было достаточно солидных причин разрывать связь
с нею. Отношения обострились… потому что все вокруг было обострено».
Он вышел от нее очень поздно. Светила луна
с той отчетливой ясностью, которая многое на земле обнажает как ненужное. Стеклянно хрустел сухой снег под ногами. Огромные дома смотрели друг на друга бельмами замороженных окон; у ворот — черные туши дежурных дворников; в пустоте неба заплуталось несколько звезд, не очень
ярких. Все ясно.
Особенно звонко и тревожно кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку
с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень
яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться
с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека
с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
День,
с утра
яркий, тоже заскучал, небо заволокли ровным слоем сероватые, жидкие облака, солнце, прикрытое ими, стало, по-зимнему, тускло-белым, и рассеянный свет его утомлял глаза. Пестрота построек поблекла, неподвижно и обесцвеченно висели бесчисленные флаги, приличные люди шагали вяло. А голубоватая, скромная фигура царя, потемнев, стала еще менее заметной на фоне крупных, солидных людей, одетых в черное и в мундиры, шитые золотом, украшенные бляшками орденов.
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его смотрели очень
яркие, горячие глаза; она поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе
с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Густо двигались люди
с флагами, иконами, портретами царя и царицы в багетных рамках; изредка проплывала
яркая фигурка женщины, одна из них шла, подняв нераскрытый красный зонтик, на конце его болтался белый платок.
Патрон был мощный человек лет за пятьдесят,
с большою, тяжелой головой в шапке густых, вихрастых волос сивого цвета,
с толстыми бровями; эти брови и
яркие, точно у женщины, губы, поджатые брезгливо или скептически, очень украшали его бритое лицо актера на роли героев.
Ярким зимним днем Самгин медленно шагал по набережной Невы, укладывая в памяти наиболее громкие фразы лекции. Он еще издали заметил Нехаеву, девушка вышла из дверей Академии художеств, перешла дорогу и остановилась у сфинкса, глядя на реку, покрытую ослепительно блестевшим снегом; местами снег был разорван ветром и обнажались синеватые лысины льда. Нехаева поздоровалась
с Климом, ласково улыбаясь, и заговорила своим слабым голосом...
Повторялось то же, что было
с книгами: рассказы Клима о прочитанном были подробны, точны, но
яркое исчезало.
И, как всегда, когда он замечал это созвучие, он
с досадой, всё более острой, чувствовал, что какие-то говоруны обворовывают его, превращая разнообразный и обширный его опыт в мысли, грубо упрощенные раньше, чем сам он успевает придать им форму, неотразимо точную, ослепительно
яркую.
На стенах приятно пестрели небольшие
яркие этюды маслом,
с одного из них смотрело, прищурясь, толстогубое бритое лицо, смотрело, как бы спрашивая о чем-то.