Неточные совпадения
Под дрожащею кругами тенью листьев, у покрытого белою скатертью и уставленного кофейниками, хлебом, маслом,
сыром, холодною дичью стола, сидела княгиня в наколке
с лиловыми лентами, раздавая чашки и тартинки.
Обед стоял на столе; она подошла, понюхала хлеб и
сыр и, убедившись, что запах всего съестного ей противен, велела подавать коляску и вышла. Дом уже бросал тень чрез всю улицу, и был ясный, еще теплый на солнце вечер. И провожавшая ее
с вещами Аннушка, и Петр, клавший вещи в коляску, и кучер, очевидно недовольный, — все были противны ей и раздражали ее своими словами и движениями.
— Слушаю-с.
Сыру вашего прикажете?
Он советовал яйца
сырые или чуть сваренные и сельтерскую воду
с парным молоком известной температуры.
Мужчины вышли в столовую и подошли к столу
с закуской, уставленному шестью сортами водок и столькими же сортами
сыров с серебряными лопаточками и без лопаточек, икрами, селедками, консервами разных сортов и тарелками
с ломтиками французского хлеба.
Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что прежде порох был
сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время не спускал глаз
с пистолета.
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул
сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я
с благоговением посмотрел на штабс-капитана…
Гости, выпивши по рюмке водки темного оливкового цвета, какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых режут на Руси печати, приступили со всех сторон
с вилками к столу и стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на
сыр.
Промозглый
сырой чулан
с запахом сапогов и онуч гарнизонных солдат, некрашеный стол, два скверных стула,
с железною решеткой окно, дряхлая печь, сквозь щели которой шел дым и не давало тепла, — вот обиталище, где помещен был наш <герой>, уже было начинавший вкушать сладость жизни и привлекать внимание соотечественников в тонком новом фраке наваринского пламени и дыма.
Здесь
с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай Бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле
сырой...
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но
с таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и
сырой осенний вечер, непременно в
сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари
с газом блистают…
Что ежели, сестрица,
При красоте такой, и петь ты мастерица,
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина
с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье спёрло, —
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во всё воронье горло:
Сыр выпал —
с ним была плутовка такова.
Одни требовали расчета или прибавки, другие уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя горела как на огне; работы исполнялись небрежно; выписанная из Москвы молотильная машина оказалась негодною по своей тяжести; другую
с первого разу испортили; половина скотного двора сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых в ветреную погоду пошла
с головешкой окуривать свою корову… правда, по уверению той же старухи, вся беда произошла оттого, что барину вздумалось заводить какие-то небывалые
сыры и молочные скопы.
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость. В темноватой столовой,
с одним окном, смотревшим в кирпичную стену, на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки
с хлебом, колбасой,
сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что, хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди в ней, конечно, из числа тех,
с которыми история не считается, отбросила их в сторону.
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево, в
сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов. Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса,
с удивлением сказал...
За время, которое он провел в суде, погода изменилась:
с моря влетал
сырой ветер, предвестник осени, гнал над крышами домов грязноватые облака, как бы стараясь затискать их в коридор Литейного проспекта, ветер толкал людей в груди, в лица, в спины, но люди, не обращая внимания на его хлопоты, быстро шли встречу друг другу, исчезали в дворах и воротах домов.
Он чувствовал, что Марину необходимо оправдать от подозрений, и чувствовал, что торопится
с этим. Ночь была не для прогулок, из-за углов вылетал и толкал
сырой холодный ветер, черные облака стирали звезды
с неба, воздух наполнен печальным шумом осени.
Тагильский вытер платком лысину и надел шляпу. Самгин, наоборот, чувствовал тягостный
сырой холод в груди, липкую, почти ледяную мокрядь на лице. Тревожил вопрос: зачем этот толстяк устроил ему свидание
с Безбедовым? И, когда Тагильский предложил обедать в ресторане, Самгин пригласил его к себе, пригласил любезно, однако стараясь скрыть, что очень хочет этого.
На щеках — синие пятна сбритой бороды, плотные черные усы коротко подстрижены, губы — толстые, цвета
сырого мяса, нос большой, измятый, брови — кустиками, над ними густая щетка черных
с проседью волос.
Петербург встретил его не очень ласково, в мутноватом небе нерешительно сияло белесое солнце, капризно и сердито порывами дул свежий ветер
с моря, накануне или ночью выпал обильный дождь, по
сырым улицам спешно шагали жители, одетые тепло, как осенью, от мостовой исходил запах гниющего дерева, дома были величественно скучны.
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя в
сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят
с ума.
С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил
с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах
сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Образ Марины вытеснил неуклюжий,
сырой человек
с белым лицом в желтом цыплячьем пухе на щеках и подбородке, голубые, стеклянные глазки, толстые губы, глупый, жадный рот. Но быстро шла отрезвляющая работа ума, направленного на привычное ему дело защиты человека от опасностей и ненужных волнений.
— Кушайте, — угощала она редактора, Инокова, Робинзона и одним пальцем подвигала им тарелки
с хлебом, маслом,
сыром, вазочки
с вареньем. Называя Спивак Лизой, она переглядывалась
с нею взглядом единомышленницы. А Спивак оживленно спорила со всеми,
с Иноковым — чаще других, вероятно, потому, что он ходил вокруг нее, как теленок, привязанный за веревку на кол.
С явным увлечением они подсчитывали количества нефти, хлеба, сахара, сала, пеньки и всяческого русского
сырья.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале, большой, белый,
с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной,
сырой стене.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди в рубахах без поясов,
с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах
сырой глины стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
В кладовой к потолку привешены были окорока, чтоб не портили мыши,
сыры, головы сахару, провесная рыба, мешки
с сушеными грибами, купленными у чухонца орехами.
— Там оставался у нас, — заговорил он, все потягиваясь,
с расстановкой, —
сыр, да… дай мадеры; до обеда долго, так я позавтракаю немного…
— Экая здоровая старуха, эта ваша бабушка! — заметил Марк, — я когда-нибудь к ней на пирог приду! Жаль, что старой дури набито в ней много!.. Ну я пойду, а вы присматривайте за Козловым, — если не сами, так посадите кого-нибудь. Вон третьего дня ему мочили голову и велели на ночь
сырой капустой обложить. Я заснул нечаянно, а он, в забытьи, всю капусту
с головы потаскал да съел… Прощайте! я не спал и не ел сам. Авдотья меня тут какой-то бурдой из кофе потчевала…
Я забыл сказать, что день был
сырой, тусклый,
с начинавшеюся оттепелью и
с теплым ветром, способным расстроить нервы даже у слона.
Сегодня положено обедать на берегу. В воздухе невозмутимая тишина и нестерпимый жар. Чем ближе подъезжаешь к берегу, тем сильнее пахнет гнилью от
сырых кораллов, разбросанных по берегу и затопляемых приливом. Запах этот вместе
с кораллами перенесли и на фрегат. Все натащили себе их кучи. Фаддеев приводит меня в отчаяние: он каждый раз приносит мне раковины; улитки околевают и гниют. Хоть вон беги из каюты!
Что ж значит старая Венеция,
с своими золочеными галерами, перед этими уродливыми джонками или ост-индскими судами, полными огромных,
сырых и возделанных, богатств?
Мы между тем переходили от чашки к чашке, изредка перекидываясь друг
с другом словом. «Попробуйте, — говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой; там зелень, еще что-то». — «Я ее всю съел, — отвечал я, — а вы пробовали
сырую рыбу?» — «Нет, где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это
сырая рыба? а я почти половину съел!» — говорил он
с гримасой.
С 12 по 16 ноября мы простояли на месте. За это время стрелки ходили за брусникой и собирали кедровые орехи. Дерсу выменял у удэгейцев обе
сырые кожи на одну сохатиную выделанную. Туземных женщин он заставил накроить унты, а шили их мы сами, каждый по своей ноге.
Вместе
с чаем подали нам котлеты, яйца всмятку, масло, мед,
сыр и пр.
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому,
с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие
сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Кое-как дотащился я до речки Исты, уже знакомой моим снисходительным читателям, спустился
с кручи и пошел по желтому и
сырому песку в направлении ключа, известного во всем околотке под названием «Малиновой воды».
В задней комнате дома,
сырой и темной, на убогой кровати, покрытой конскою попоной,
с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками,
с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами.
С этим нельзя было не согласиться. Кому приходится иметь дело
с природой и пользоваться дарами ее в
сыром виде, надо быть в общении
с ней даже тогда, когда она не ласкает.
Около реки и вообще по
сырым местам, где больше света, росли: козья ива — полукуст-полудерево; маньчжурская смородина
с трехлопастными острозубчатыми листьями; таволожка шелковистая — очень ветвистый кустарник, который легко узнать по узким листьям, любящий каменистую почву; жасмин — теневое растение
с красивыми сердцевидными, заостренными листьями и белыми цветами и ползучий лимонник
с темной крупной листвой и красными ягодами, цепляющийся по кустам и деревьям.
Из таких вьющихся растений можно указать на уже знакомую коломикту и лимонник
с запахом и вкусом, действительно напоминающими лимон. В
сырых местах росли папоротник, чистоуст
с красным пушком на стеблях, что придает растению весьма эффектный вид, и целые заросли гигантского белокопытника. Листья его большие, раздельнозубчатые, сверху бледно-зеленые, внизу матово-бледные. Весной это самое лакомое блюдо медведей.
Рахметов принес холодное кушанье, оставшееся от обеда, — Маша указала ему
сыр, баночку
с какими-то грибами; закуска составилась очень исправная, — принес два прибора, сделал все сам.
Он принял боксерскую диэту: стал кормить себя — именно кормить себя — исключительно вещами, имеющими репутацию укреплять физическую силу, больше всего бифштексом, почти
сырым, и
с тех пор всегда жил так.
Но рядом
с его светлой, веселой комнатой, обитой красными обоями
с золотыми полосками, в которой не проходил дым сигар, запах жженки и других… я хотел сказать — яств и питий, но остановился, потому что из съестных припасов, кроме
сыру, редко что было, — итак, рядом
с ультрастуденческим приютом Огарева, где мы спорили целые ночи напролет, а иногда целые ночи кутили, делался у нас больше и больше любимым другой дом, в котором мы чуть ли не впервые научились уважать семейную жизнь.
Жандарм светил нам, мы сошли
с лестницы, прошли несколько шагов двором, взошли небольшой дверью в длинный коридор, освещенный одним фонарем; по обеим сторонам были небольшие двери, одну из них отворил дежурный офицер; дверь вела в крошечную кордегардию, за которой была небольшая комнатка,
сырая, холодная и
с запахом подвала.
Уткин, «вольный художник, содержащийся в остроге», как он подписывался под допросами, был человек лет сорока; он никогда не участвовал ни в каком политическом деле, но, благородный и порывистый, он давал волю языку в комиссии, был резок и груб
с членами. Его за это уморили в
сыром каземате, в котором вода текла со стен.
Мы сели на мулов; по дороге из Фраскати в Рим надобно было проезжать небольшою деревенькой; кой-где уже горели огоньки, все было тихо, копыта мулов звонко постукивали по камню, свежий и несколько
сырой ветер подувал
с Апеннин.
Матвей, из экономических видов, сделал отчаянный опыт превратиться в повара, но, кроме бифстека и котлет, он не умел ничего делать и потому держался больше вещей по натуре готовых, ветчины, соленой рыбы, молока, яиц,
сыру и каких-то пряников
с мятой, необычайно твердых и не первой молодости.
«Хоть бы ужинать-то дали! — думает матушка, — а то отпотчуют, по-намеднишнему, бутербродами
с колбасой да
с мещерским
сыром!»