Неточные совпадения
— Нет, нет! — схватив его за
руку, остановила его Кити,
с волнением следившая за его пальцами. — Ты два
оторвал.
Когда Анна вошла в комнату, Долли сидела в маленькой гостиной
с белоголовым пухлым мальчиком, уж теперь похожим на отца, и слушала его урок из французского чтения. Мальчик читал, вертя в
руке и стараясь
оторвать чуть державшуюся пуговицу курточки. Мать несколько раз отнимала
руку, но пухлая ручонка опять бралась за пуговицу. Мать
оторвала пуговицу и положила ее в карман.
Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою
оторвал прибитую к столбу афишу,
с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик в военной ливрее,
с узелком в
руке, и, еще раз окинувши все глазами, как бы
с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою.
— Не будут стрелять, старина, не будут, — сказал человек в перчатках и
оторвал от снятой
с правой
руки большой палец.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая
рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв
с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался,
отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая
руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было
оторвать глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека
с глазами из стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят на эту фигурку, —
руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми ногами...
— Что я наделал! — шептал он
с ужасом, взяв ее
руку и стараясь
оторвать от лица.
И вот она, эта живая женщина, перед ним! В глазах его совершилось пробуждение Веры, его статуи, от девического сна. Лед и огонь холодили и жгли его грудь, он надрывался от мук и — все не мог
оторвать глаз от этого неотступного образа красоты, сияющего гордостью, смотрящего
с любовью на весь мир и
с дружеской улыбкой протягивающего
руку и ему…
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла
оторвать взгляда от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе
с большим бантом и
с элегантным ридикюлем на голой до локтя
руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения, в котором жила Маслова.
С трудом
оторвав от себя гибкие Женины
руки и оттолкнув ее, он сказал, смеясь, покраснев и часто дыша...
Не
отрывая глаз от кривеющей все больше усмешки, я уперся
руками о край стола, медленно, медленно вместе
с креслом отъехал, потом сразу — себя всего — схватил в охапку — и мимо криков, ступеней, ртов — опрометью.
В два часа пополуночи арестант, дотоле удивительно спокойный и даже заснувший, вдруг зашумел, стал неистово бить кулаками в дверь,
с неестественною силой
оторвал от оконца в дверях железную решетку, разбил стекло и изрезал себе
руки.
Капитан поклонился, шагнул два шага к дверям, вдруг остановился, приложил
руку к сердцу, хотел было что-то сказать, не сказал и быстро побежал вон. Но в дверях как раз столкнулся
с Николаем Всеволодовичем; тот посторонился; капитан как-то весь вдруг съежился пред ним и так и замер на месте, не
отрывая от него глаз, как кролик от удава. Подождав немного, Николай Всеволодович слегка отстранил его
рукой и вошел в гостиную.
Старушки
с наслаждением ощупывали
руками дорогие материи и не могли
оторвать глаз от золота, заставлявшего их завистливо вздыхать.
Бедняга Джузеппе торчал в углу один, мрачный, как чёрт среди детей; сидел на стуле согнувшись, опустив голову, и мял в
руках свою шляпу, уже содрал
с нее ленту и понемногу
отрывал поля, а пальцы на
руках у него танцевали, как у скрипача.
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка
с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести глаз
с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью, глаза болели от напряжения.
С большим усилием он
оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился
руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
— Через полтора года я выпущу первую партию товара, который у меня
оторвут с руками, —
с непоколебимой уверенностью сказал Смолин и уставился в глаза старика твердым, холодным взглядом.
Но так
с пьяных-то глаз
с излишком пороху переложил, что весь мушкет у него в
руках разлетелся и ему самому всю рожу опалило и большой палец на
руке оторвало.
«Что за вздор?.. Что такое?.. Не может быть», хмурясь и отряхиваясь, как от мухи, говорил себе Евгений, недовольный тем, что он заметил ее. Он был недоволен тем, что заметил ее, а вместе
с тем не мог
оторвать от ее покачивающегося ловкой, сильной походкой босых ног тела, от ее
рук, плеч, красивых складок рубахи и красной паневы, высоко подоткнутой над ее белыми икрами.
Он, бывало, прежде всего зайдет в конюшню посмотреть, ест ли кобылка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая,
с лысинкой на лбу; хорошая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих
рук и тогда уже идет в покои, где или делает деревянную посуду (он очень искусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные вещи из дерева), или читает книжку, печатанную у Любия Гария и Попова (названия ее Иван Иванович не помнит, потому что девка уже очень давно
оторвала верхнюю часть заглавного листка, забавляя дитя), или же отдыхает под навесом.
Отняв перепелку, охотник, за спиною у себя,
отрывает ей голову, кладет к себе в вачик, а шейку
с головкой показывает ястребу, который и вскакивает
с земли на
руку охотника, который, дав ему клюнуть раза два теплого перепелиного мозжечка, остальное прячет в вачик и отдает ястребу после окончания охоты.
Я
оторвала кривую плоскую ветку липы
с сочными листьями и сочною корой, обмочившею мне
руку, и, обмахивая Катю, продолжала читать, беспрестанно отрываясь и глядя на полевую дорогу, по которой он должен был приехать.
Правил лошадью я, а назади, в качестве пассажиров, помещались Роська и другие девчонки, из которых одна бережно везла в коленях кошелочку
с яйцами, а другая имела общее попечение о различных предметах, но наиболее поддерживала
рукою мой огромный кинжал, который был у меня подвешен через плечо на старом гусарском шнуре от дядина этишкета и болтался из стороны в сторону, значительно затрудняя мои движения и
отрывая мое внимание от управления лошадью.
Но его тотчас же сбило со скамейки. Он упал грудью на уключину и судорожно вцепился обеими
руками в борт. Огромная тяжелая волна обдала его
с ног до головы. Почему-то ему послышался в реве водопада густой, частый звон колокола. Какая-то чудовищная сила
оторвала его от лодки, подняла высоко и швырнула в бездну головой вниз. «А Друг-то, пожалуй, один не найдет дорогу домой», — мелькнуло вдруг в голове фельдшера. И потом ничего не стало.
Дня через три величественные чемоданы были отправлены на станцию, а вслед за ними укатил и тайный советник. Прощаясь
с матушкой, он заплакал и долго не мог
оторвать губ от ее
руки, когда же он сел в экипаж, лицо его осветилось детскою радостью… Сияющий, счастливый, он уселся поудобней, сделал на прощанье плачущей матушке ручкой и вдруг неожиданно остановил свой взгляд на мне. На лице его появилось выражение крайнего удивления.
Иона перекосил рот, глаза его налились мутной влагой и
руки затряслись. Он что-то хотел молвить, но ничего не молвил, лишь два раза глубоко набрал воздуху. Все
с любопытством смотрели то на всезнающего голого, то на бронзовую старуху. Подкрашенная дама обошла бюст кругом, и даже важный иностранец, хоть и не понимавший русских слов, вперил в спину голого тяжелый взгляд и долго его не
отрывал.
Ветвь, отрезанная от своего сучка, тем самым отделилась от целого дерева. Так и человек при раздоре
с другим человеком отрывается и от всего человечества. Но ветвь отсекается чужой
рукой, человек же сам своей ненавистью отрезает себя от ближнего своего и не думает о том, что он этим
отрывает себя от всего человечества.
— Где Гуль-Гуль? Где Гуль-Гуль? — повторяла я тоскливо, обводя глазами комнату. — Пусти меня, Лейла-Фатьма, мне некогда, — сказала я по-лезгински,
с трудом
отрывая ее
руки, вцепившиеся в мое платье.
Когда, через десять минут, он вошел в свой кабинет, Маруся лежала на диване. Лежала она на спине, лицом вверх. Одна
рука спускалась до пола вместе
с прядью волос. Маруся была без чувств. Топорков, красный,
с стучащим сердцем, тихо подошел к ней и расстегнул ее шнуровку. Он
оторвал один крючок и, сам того не замечая, порвал ее платье. Из всех оборочек, щелочек и закоулочков платья посыпались на диван его рецепты, его карточки, визитные и фотографические…
Я опять поймал его белую
руку и
с дружеским остервенением потряс ее… нет, Я ее не
оторвал! И на моих добрых глазах снова выступили те две слезинки.
Профессор обмыл
руки. Служитель быстро отпрепарировал кожу
с головы, взял пилу и стал пилить череп; голова моталась под пилой вправо и влево, пила визжала. Служитель ввел в череп долото, череп хрястнул и открыл мозг. Профессор вынул его, положил на дощечку и стал кромсать ножом. Я не мог
оторвать глаз: здесь, в этом мелкобугристом сероватом студне
с черными жилками в углублениях, — что в нем переживалось вчера на рассвете, под деревьями университетского парка?
Предчувствую что-то недоброе, но из деликатности остаюсь. Машенька берет меня под
руку и ведет куда-то по аллее. Теперь уж вся фигура ее выражает борьбу. Она бледна, тяжело дышит и, кажется, намерена
оторвать у меня правую
руку. Что
с ней?
Она уже узнала князя и не
отрывала глаз от его фигуры. Трудно описать восторг и страдание, какими светилось ее некрасивое лицо! Ее глаза улыбались и блестели, губы дрожали и смеялись, а лицо тянулось ближе к стеклам. Держась обеими
руками за цветочный горшок, немного приподняв одну ногу и притаив дыхание, она напоминала собаку, которая делает стойку и
с страстным нетерпением ожидает «пиль!»
Она ошиблась. Он глядел на нее, не будучи в состоянии
оторвать глаз, — так поражала его ее красота. Он рассеянно слушал болтовню Елен, шедшей
с ним под
руку.
Николай Иванович обернулся, и Кукушкин,
с размаха бросившись на колени, хотел обнять его ноги.
С выражением растерянности, страдания и умиления на оплывшем красном лице капитан приподнял его, неловко поцеловал в стоявшие дыбом волосы и,
отрывая руку от его губ, шутливо и сконфуженно отпихнул от себя.
Он ехал теперь рядом
с Ильиным между березами, изредка
отрывая листья
с веток, которые попадались под
руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая не поворачиваясь докуренную трубку ехавшему сзади гусару,
с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься.
Но благородство и гордость Марчеллы были подвергнуты слишком тяжелому испытанию: мать ее беспрестанно укоряла их тяжкою бедностью, — ее престарелые годы требовали удобств и покоя, — дитя
отрывало руки от занятий, — бедность всех их душила. О Марчелле пошли недобрые слухи, в которых имя доброй девушки связывалось
с именем богатого иностранца. К сожалению, это не было пустою басней. Марчелла скрывалась от всех и никому не показывалась. Пик и Мак о ней говорили только один раз, и очень немного. Пик сказал...
— Бах! — стреляло высыхающее дерево, и, вздрогнув, о. Василий
отрывал глаза от белых страниц. И тогда видел он и голые стены, и запушенные окна, и серый глаз ночи, и идиота, застывшего
с ножницами в
руках. Мелькало все, как видение — и снова перед опущенными глазами развертывался непостижимый мир чудесного, мир любви, мир кроткой жалости и прекрасной жертвы.