Неточные совпадения
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право, как подумаешь, Анна Андреевна, какие мы
с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам
перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Толстую, добрейшую бабушку свою, которая как-то даже яростно нянчилась
с ним, он доводил до слез, подсыпая в табакерку ей золу или
перец, распускал петли чулков, сгибал вязальные спицы, бросал клубок шерсти котятам или смазывал шерсть маслом, клеем.
Травник оказался такой жгучей силы, что у Самгина перехватило дыхание и померкло в глазах. Оказалось, что травник этот необходимо закусывать маринованным стручковым
перцем. Затем нужно было выпить «для осадки» рюмку простой водки
с «рижским бальзамом» и закусить ее соловецкой селедкой.
Ужин, благодаря двойным стараниям Бена и барона, был если не отличный, то обильный. Ростбиф, бифштекс, ветчина, куры, утки, баранина,
с приправой горчиц,
перцев, сой, пикулей и других отрав, которые страшно употребить и наружно, в виде пластырей, и которые англичане принимают внутрь, совсем загромоздили стол, так что виноград, фиги и миндаль стояли на особом столе. Было весело. Бен много рассказывал, барон много ел, мы много слушали, Зеленый после десерта много дремал.
Я на родине ядовитых
перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом,
с ломом,
с иглой,
с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань
с промышленных мореходцев.
Перед одним кусок баранины, там телятина, и почти все au naturel, как и любят англичане, жаркое, рыба, зелень и еще карри, подаваемое ежедневно везде, начиная
с мыса Доброй Надежды до Китая, особенно в Индии; это говядина или другое мясо, иногда курица, дичь, наконец, даже раки и особенно шримсы, изрезанные мелкими кусочками и сваренные
с едким соусом, который составляется из десяти или более индийских
перцев.
Здесь среди кустарниковой растительности еще можно видеть кое-каких представителей маньчжурской флоры, например: лещину, у которой обертка орехов вытянута в длинную трубку и густо усажена колючими волосками; красноветвистый шиповник
с сильно удлиненными плодами, сохраняющимися на ветках его чуть ли не всю зиму; калину, дающую в изобилии сочные светло-красные плоды; из касатниковых — вьющуюся диоскорею, мужские и женские экземпляры которой разнятся между собой; актинидию, образующую густые заросли по подлесью, и лимонник
с гроздьями красных ягод, от которых во рту остается легкий ожог, как от
перца.
Ряды окороков, копченых и вареных,
Индейки, фаршированные гуси,
Колбасы
с чесноком,
с фисташками и
перцем,
Сыры всех возрастов — и честер, и швейцарский,
И жидкий бри, и пармезан гранитный…
На их игру глядел, сидя на подоконнике, штабс-капитан Лещенко, унылый человек сорока пяти лет, способный одним своим видом навести тоску; все у него в лице и фигуре висело вниз
с видом самой безнадежной меланхолии: висел вниз, точно стручок
перца, длинный, мясистый, красный и дряблый нос; свисали до подбородка двумя тонкими бурыми нитками усы; брови спускались от переносья вниз к вискам, придавая его глазам вечно плаксивое выражение; даже старенький сюртук болтался на его покатых плечах и впалой груди, как на вешалке.
— Эх, братец ты мой, —
с сокрушением поник головой Лех. — И ты такой же
перец, как и они все… Гето… постой, постой, прапорщик… Ты слыхал про Мольтке? Про великого молчальника, фельдмаршала… гето… и стратега Мольтке?
Обед состоял из большой миски щей, в которых плавали жирные куски говядины и огромное количество
перцу и лаврового листа, польских зразов
с горчицей и колдунов
с не совсем свежим маслом.
А братан мой,
Перцев Николай, да Егоров Иван вышли, покрестились на свет божий и говорят: «Смотрите, мол, миряна: вот солнышко всему хрещеному миру засияло, как, например, прочим селам
с деревнями, так и нашей Липоватке…
С ним легко было познакомиться, — стоило только предложить ему угощение; он требовал графин водки и порцию бычачьей печенки
с красным
перцем, любимое его кушанье; оно разрывало рот и все внутренности. Когда я попросил его сказать мне, какие нужно читать книги, он свирепо и в упор ответил мне вопросом...
Потому родитель твой, — продолжал Васильев
с каким-то злобным удовольствием, посыпая
перцем свой рассказ во всем, что касалось Фомы Фомича, — потому что родитель твой был столбовой дворянин, неведомо откуда, неведомо кто; тоже, как и ты, по господам проживал, при милости на кухне пробавлялся.
В тыкве сидела другая тыква — добрый и толстый отец семейства и помещик,
с какой-то специальной ландкартой из синих жил на носу и щеках; возле неразрывная спутница его жизни, не похожая на тыкву, а скорее на стручок
перцу, спрятанный в какой-то тафтяный шалаш, надетый вместо шляпки; против них приятный букет из сельских трех граций, вероятно, сладостная надежда маменьки и папеньки, сладостная, но исполняющая заботой их нежные сердца.
За обедом подавали молочный суп, холодную телятину
с морковью и шоколад — это было слащаво и невкусно, но зато на столе блестели золотые вилочки, флаконы
с соей и кайенским
перцем, необыкновенно вычурный судок, золотая перечница.
«Я тебе задам
перцу!» —
с холодной злобой решил Лунёв и, высоко вскинув голову, в два шага стоял у стола. Схватив чей-то стакан вина, он протянул его Татьяне Власьевне и внятно, точно желая ударить словами, сказал ей...
В первые дни на конскую ярмарку не допускались барышники и цыгане. Только когда уже налюбуются крэками заводов и накупят вдоволь помещики-коннозаводчики, навалятся и загудят барышники, захлопают бичами и заорут толпы цыган
с нашпигованными разными, вплоть до скипидара и
перца, снадобьями, резвыми на десять минут, взбодренными лошадками-калеками.
Настоящий обед ублаготворил тоже князя полнейшим образом: прежде всего был подан суп из бычьих хвостов, пропитанный кайенной [Кайенна — здесь название кайеннского
перца, ввозимого из города Кайенны во Французской Гвиане.], потом протертое свиное мясо, облитое разного рода соями, и, наконец, трюфели а la serviette, и все это предоставлено было запивать благороднейшим, но вместе
с тем и крепчайшим бургонским.
— Сам выдумал, а совершает одна дьяконица, вдова, перец-баба! Вот, отведай, эта — на берёзовой серьге
с весенним соком настояна. Какова?
И то возьми в расчёт, что бабы у нас пресные, без
перца, скучно
с ними!
Здесь, в уголку, приютились и мы
с Иваном Платонычем и Стебельковым, поглощая какое-то местное кушанье, состоящее из красного
перца с мясом.
У моей достойной половины есть свои достоинства: она ленива, как черепаха, и ей скоро надоест сражаться со мною, а
с Фатевной я приму меры строгости, задам ей как-нибудь
перцу во вкусе Кита Китыча…
Стоя на ногах перед миской, он засучил обшлага и
с торопливостью, и в то же время
с аккуратностью, положил сначала множество масла и двумя соусными ложками принялся мешать макароны, потом положил соли, потом
перцу и, наконец, сыр и продолжал долго мешать.
Спирт действовал медленно. Первые глотки показались Пэду тепловатой водой, сдобренной выдохшимся
перцем, но следующий прием произвел более солидное впечатление; его можно было сравнить
с порывом знойного ветра, хлестнувшим снежный сугроб. Однако это продолжалось недолго: до ужаса нормальное состояние привело Пэда в нетерпеливое раздражение. Он помотал головой, вытер вспотевшее лицо и вытащил адскую смесь джина, виски и коньяку, настоянных на имбирных семечках.
Первое — какое-то национальное мясное кушанье пополам
с красным
перцем, а второе — приторное венгерское вино.
— Да… На-ка, говорит, раскуси, попробуй! — повторяет Замошников, жалея расстаться
с выигрышным местом. — Салтан-то ему, значит, бочку мака, а он ему горсть
перцу: «На-кась, говорит, выкуси!» Это Скобелев-то наш, салтану-то турецкому. «У меня, говорит, солдатов всего одна горсточка, а попробуй-ка, поди-ка, раскуси!..»
Тут идет щекотливое место. Я в первый и в последний раз сделался вором. Быстро оглянувшись кругом, я юркнул в беседку и растопыренными пальцами схватил несколько кусков хлеба. Он был такой мягкий! Такой прекрасный! Но когда я выбежал наружу, то вплотную столкнулся
с лакеем. Не знаю, откуда он взялся, должно быть, я его не заметил сзади беседки. Он нес судок
с горчицей,
перцем и уксусом. Он строго поглядел на меня, на хлеб в моей руке и сказал тихо...
Это хозяйка разогревает на машинке бигос по-польски из капусты, свиного сала и колбасы
с громадным количеством
перца и лаврового листа.
В окнах миткалевые занавески и горшки
с бальзамином, капуцином и стручковым
перцем.
— Какое это такое слово нахал? — крикнул мужчина
с павлиньими перьями, рассердившись, и стукнул кулаком по столу, так что на подносе запрыгали стаканы. — Кому ты говоришь? Ты думаешь, как я в маске, так ты можешь мне разные слова говорить?
Перец ты этакий! Выходи, коли говорю! Директор банка, проваливай подобру-поздорову! Все уходите, чтоб ни одной шельмы тут не оставалось! Айда, к свиньям собачьим!
На окнах висели белые чистые занавески и стояли горшки
с бальзамином, стручковым
перцем и розанелью, по углам большие кадки: в одной огромный, чуть не до потолка поднявшийся жасмин, в другой фига.
Горданов не раз навестил в эти шесть дней Висленева и слушал его статью в брульонах
с величайшим вниманием, и
с серьезнейшим видом указывал, где припустить сахарцу, где подбавить
перцу, и все это тонко, мягко, деликатно, тщательно храня и оберегая болезненное авторское самолюбие Иосафа Платоновича.
Я мигом представляю себе это неведомое морское животное. Оно должно быть чем-то средним между рыбой и раком. Так как оно морское, то из него приготовляют, конечно, очень вкусную горячую уху
с душистым
перцем и лавровым листом, кисловатую селянку
с хрящиками, раковый соус, холодное
с хреном… Я живо воображаю себе, как приносят
с рынка это животное, быстро чистят его, быстро суют в горшок… быстро, быстро, потому что всем есть хочется… ужасно хочется! Из кухни несется запах рыбного жаркого и ракового супа.
Смотришь — чистенькие окошечки, на них горшочки
с красным
перцем и бальзаминами, по сторонам пришпилены белые «фиранки», на крышах воркуют голуби, и в глубине двориков хлопотливо кудахчут куры, и вдруг почему-то и зачем-то придут сюда какие-то сторонние люди и всё это разломают…
Подле князя Алексея Юрьича
с одной стороны двухгодовалого ручного медведя посадят, а
с другой — юродивый Спиря на полу
с чашкой сядет: босой, грязный, лохматый, в одной рубахе; в чашку ему всякого кушанья князь набросает, и
перцу, и горчицы, и вина, и квасу, всего туда накладет, а Спиря ест
с прибаутками. Мишку тоже из своих рук князь кормил, а после водкой, бывало, напоит его до того, что зверь и ходить не может.
Отделав стены под мрамор, раззолотил карнизы, настлал дубовый мелкоштучный паркет, покрыл его шелковыми коврами, над окнами развесил бархатные занавеси, а на стену наклеил литографию Василья Логинова, в углу повесил клетку
с перепелом, а на окнах между кактусом и гелиотропом в полуразбитых чайниках поставил стручковый
перец да бальзамин.
Вышиб он втулку, стал водку поядренее заправлять: махорки
с полкартуза всыпал, да мухоморов намял, туда ж запихал, да
перцу горсть, да волчьих ягод надавил для вкуса. Чистая мадера!
Однако сестрица от койки не отходит, вертится. Очень ей по ученой части интересно, как так солдат то гладкий был, то вдруг рубец у него наливным алым
перцем с исподу опять засиял. Как, мол, такое, Лушников, могло произойти?