Неточные совпадения
Пошел,
пошел! чего лезешь? (Упирается первому
руками в брюхо и выпирается вместе
с ним
в прихожую, захлопнув за собою дверь.)
И то уж благо:
с Домною
Делился им; младенцами
Давно
в земле истлели бы
Ее родные деточки,
Не будь
рука вахлацкая
Щедра, чем Бог
послал.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала
в своем уголке. Чудное утро было. Я
иду и думаю: кто это четверней
в карете? Славная четверка
с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я
в окно — вы сидите вот так и обеими
руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
Несмотря на испытываемое им чувство гордости и как бы возврата молодости, когда любимая дочь
шла с ним под
руку, ему теперь как будто неловко и совестно было за свою сильную походку, за свои крупные, облитые жиром члены. Он испытывал почти чувство человека неодетого
в обществе.
—
Идите,
идите, вы найдете дорогу на мельницу! — крикнул Левин и, оглянувшись,
с удовольствием увидел, что Весловский, нагнувшись и спотыкаясь усталыми ногами и держа ружье
в вытянутой
руке, выбирался из болота к мужикам.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая
руками,
пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил
в обоз
с другими возами. Бабы
с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами,
шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно,
в раз, подхватили опять
с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Приказчик, сияя так же, как и всё
в этот день,
в обшитом мерлушкой тулупчике
шел с гумна, ломая
в руках соломинку.
Дежурный,
в чистой куртке, нарядный, молодцоватый мальчик,
с метлой
в руке, встретил входивших и
пошел за ними.
Левин не сел
в коляску, а
пошел сзади. Ему было немного досадно на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Васенька Весловский
с особенно ласковым и галантным видом целует
руку Кити.
— Вот он! — проговорила княгиня, указывая на Вронского,
в длинном пальто и
в черной
с широкими полями шляпе шедшего под
руку с матерью. Облонский
шел подле него, что-то оживленно говоря.
И опять по обеим сторонам столбового пути
пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни
с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора
с овсом
в руке, пешеход
в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем,
с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван —
в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик
с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки
в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…
Он, глубоко вздохнув и как бы чувствуя, что мало будет участия со стороны Константина Федоровича и жестковато его сердце, подхватил под
руку Платонова и
пошел с ним вперед, прижимая крепко его к груди своей. Костанжогло и Чичиков остались позади и, взявшись под
руки, следовали за ними
в отдалении.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне на
руки это — детей, дела; оставьте и семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы
в моих
руках; ведь дело
идет к тому, чтобы умирать
с голоду. Тут уже на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
И долго еще определено мне чудной властью
идти об
руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы! И далеко еще то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной
в святый ужас и
в блистанье главы и почуют
в смущенном трепете величавый гром других речей…
Купцы изумились, увидя, как несколько кусков материй, привезенных ими
с ярмарки и не сходивших
с рук по причине цены, показавшейся высокою,
пошли вдруг
в ход и были раскуплены нарасхват.
Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну
с Ольгою; проворно
Онегин
с Ольгою
пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал
И
руку жмет — и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленский мой
Всё видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И
в котильон ее зовет.
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет
с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскаленной,
Волной соленой оживленный,
Как мусульман
в своем раю,
С восточной гущей кофе пью.
Иду гулять. Уж благосклонный
Открыт Casino; чашек звон
Там раздается; на балкон
Маркёр выходит полусонный
С метлой
в руках, и у крыльца
Уже сошлися два купца.
Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Идет, на мертвеца похожий.
Нет ни одной души
в прихожей.
Он
в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою силой поражает?
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись на
руку щекой.
Когда, воображая, что я
иду на охоту,
с палкой на плече, я отправился
в лес, Володя лег на спину, закинул
руки под голову и сказал мне, что будто бы и он ходил.
Остап тут же, у его же седла, отвязал шелковый шнур, который возил
с собою хорунжий для вязания пленных, и его же шнуром связал его по
рукам в по ногам, прицепил конец веревки к седлу и поволок его через поле, сзывая громко всех козаков Уманского куреня, чтобы
шли отдать последнюю честь атаману.
Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо одного воза, еще один мешок
с просом, взял даже
в руки те хлеба, которые хотел было отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью,
шел отважно между рядами спавших запорожцев.
Он усердно тянул ее за юбку,
в то время как сторонники домашних средств наперерыв давали служанке спасительные рецепты. Но девушка, сильно мучаясь,
пошла с Грэем. Врач смягчил боль, наложив перевязку. Лишь после того, как Бетси ушла, мальчик показал свою
руку.
Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая
рукой голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось
в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен
шел в это время по шканцам
с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль
шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала
руки к груди, как чудная игра света перешла
в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы
с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
— Садись, всех довезу! — опять кричит Миколка, прыгая первый
в телегу, берет вожжи и становится на передке во весь рост. — Гнедой даве
с Матвеем ушел, — кричит он
с телеги, — а кобыленка этта, братцы, только сердце мое надрывает: так бы, кажись, ее и убил, даром хлеб ест. Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь
пойдет! — И он берет
в руки кнут,
с наслаждением готовясь сечь савраску.
Оба, наконец, вышли. Трудно было Дуне, но она любила его! Она
пошла, но, отойдя шагов пятьдесят, обернулась еще раз взглянуть на него. Его еще было видно. Но, дойдя до угла, обернулся и он;
в последний раз они встретились взглядами; но, заметив, что она на него смотрит, он нетерпеливо и даже
с досадой махнул
рукой, чтоб она
шла, а сам круто повернул за угол.
Он отворотился и отъехал, не сказав более ни слова. Швабрин и старшины последовали за ним. Шайка выступила из крепости
в порядке. Народ
пошел провожать Пугачева. Я остался на площади один
с Савельичем. Дядька мой держал
в руках свой реестр и рассматривал его
с видом глубокого сожаления.
Заходило солнце, снег на памятнике царя сверкал рубинами, быстро
шли гимназистки и гимназисты
с коньками
в руках; проехали сани, запряженные парой серых лошадей; лошади были покрыты голубой сеткой,
в санях сидел большой военный человек, два полицейских скакали за ним, черные кони блестели, точно начищенные ваксой.
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно за это все
в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда
шли кататься
в лодках и Клим
с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под
руку с мамой, сказал ей...
В серой, цвета осеннего неба, шубке,
в странной шапочке из меха голубой белки, сунув
руки в муфту такого же меха, она была подчеркнуто заметна. Шагала расшатанно,
идти в ногу
с нею было неудобно. Голубой, сверкающий воздух жгуче щекотал ее ноздри, она прятала нос
в муфту.
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял
руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро
пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь
с колен на корточки, встал, вцепился
в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая
рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Самгин взглянул на почерк, и
рука его, странно отяжелев, сунула конверт
в карман пальто. По лестнице он
шел медленно, потому что сдерживал желание вбежать по ней, а придя
в номер, тотчас выслал слугу, запер дверь и, не раздеваясь, только сорвав
с головы шляпу, вскрыл конверт.
Вечером он
пошел к Прозорову, старик вышел к нему
в халате,
с забинтованной шеей, двигался он, хватаясь дрожащей
рукой за спинки кресел, и сипел, как фагот, точно пьяный.
Самгин
пошел за ним. У стола
с закусками было тесно, и ораторствовал Варавка со стаканом вина
в одной
руке, а другою положив бороду на плечо и придерживая ее там.
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович
пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло человек десять, из магазина вышел коренастый человек,
с бритым лицом под бобровой шапкой,
в пальто
с обшлагами из меха, взмахнул
рукой и, громко сказав: «
В дантиста!» — выстрелил.
В проходе во двор на белой эмалированной вывеске исчезла буква а, стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его...
Самгин все замедлял шаг, рассчитывая, что густой поток людей обтечет его и освободит, но люди все
шли, бесконечно
шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало
в толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали знакомые лица, не вызывая никаких впечатлений, никаких мыслей. Вот прошла Алина под
руку с Макаровым, Дуняша
с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще знакомое лицо, кажется, — Туробоев и
с ним один из модных писателей, красивый брюнет.
Да, поезд
шел почти
с обычной скоростью, а
в коридоре топали шаги многих людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав
руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая...
Вечером, когда стемнело, он
пошел во флигель, застал Елизавету Львовну у стола
с шитьем
в руках и прочитал ей стихи. Выслушав, не поднимая головы, Спивак спросила...
— Эге-е! — насмешливо раздалось из сумрака, люди заворчали, зашевелились. Лидия привстала, взмахнув
рукою с ключом, чернобородый Захарий
пошел на голос и зашипел; тут Самгину показалось, что Марина улыбается. Но осторожный шумок потонул
в быстром потоке крикливой и уже почти истерической речи Таисьи.
Самгин замолчал, отмечая знакомых: почти бежит, толкая людей, Ногайцев,
в пиджаке из чесунчи,
с лицом, на котором сияют восторг и пот, нерешительно шагает длинный Иеронимов, держа себя пальцами левой
руки за ухо, наклонив голову,
идет Пыльников под
руку с высокой дамой
в белом и
в необыкновенной шляпке, важно выступает Стратонов
с толстой палкой
в руке, рядом
с ним дергается Пуришкевич, лысенький,
с бесцветной бородкой, и шагает толсторожий Марков, похожий на празднично одетого бойца
с мясной бойни.
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились,
шли как-то боком, грозили солдатам кулаками,
в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая
с боков ее, бежали прочь, падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на снег
в позах безнадежно неподвижных.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал
руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив
идти на бульвары. Но, не сходя
с места, глядя
в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Самгин охотно
пошел; он впервые услыхал, что унылую «Дубинушку» можно петь
в таком бойком, задорном темпе. Пела ее артель, выгружавшая из трюма баржи соду «Любимова и Сольвэ». На палубе
в два ряда стояло десять человек, они быстро перебирали
в руках две веревки, спущенные
в трюм, а из трюма легко, точно пустые, выкатывались бочки; что они были тяжелы, об этом говорило напряжение,
с которым двое грузчиков, подхватив бочку и согнувшись, катили ее по палубе к сходням на берег.
Войдя
в свою улицу, он почувствовал себя дома,
пошел тише, скоро перед ним встал человек
с папиросой
в зубах,
с маузером
в руке.
Самгин тоже простился и быстро вышел,
в расчете, что
с этим парнем безопаснее
идти. На улице
в темноте играл ветер, и, подгоняемый его толчками, Самгин быстро догнал Судакова, — тот
шел не торопясь, спрятав одну
руку за пазуху, а другую
в карман брюк,
шел быстро и пытался свистеть, но свистел плохо, — должно быть, мешала разбитая губа.
Он поздоровался
с ним небрежно, сунув ему
руку и тотчас же спрятав ее
в карман; он снисходительно улыбнулся
в лицо врага и, не сказав ему ни слова,
пошел прочь.
Через час Самгин шагал рядом
с ним по панели, а среди улицы за гробом
шла Алина под
руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного
в отставке, небритый, точно
в плюшевой маске на сизых щеках,
с толстой палкой
в руке, очень потертый; рядом
с ним шагал, сунув
руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь
в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал желания говорить.
В поучениях Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться. Говорить
с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он
шел под
руку с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
За спиной его щелкнула ручка двери. Вздрогнув, он взглянул через плечо назад, —
в дверь втиснулся толстый человек, отдуваясь, сунул на стол шляпу, расстегнул верхнюю пуговицу сюртука и, выпятив живот величиной
с большой бочонок, легко
пошел на Самгина, размахивая длинной правой
рукой, точно собираясь ударить.
Так,
с поднятыми
руками, она и проплыла
в кухню. Самгин, испуганный ее шипением, оскорбленный тем, что она заговорила
с ним на ты, постоял минуту и
пошел за нею
в кухню. Она, особенно огромная
в сумраке рассвета, сидела среди кухни на стуле, упираясь
в колени, и по бурому, тугому лицу ее текли маленькие слезы.