Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на
сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается
в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Лука Лукич. Что ж мне, право,
с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было
в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго
сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком:
в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно
с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого
сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Впопад ли я ответила —
Не знаю… Мука смертная
Под
сердце подошла…
Очнулась я, молодчики,
В богатой, светлой горнице.
Под пологом лежу;
Против меня — кормилица,
Нарядная,
в кокошнике,
С ребеночком сидит:
«Чье дитятко, красавица?»
— Твое! — Поцаловала я
Рожоное дитя…
Чудо
с отшельником сталося:
Бешеный гнев ощутил,
Бросился к пану Глуховскому,
Нож ему
в сердце вонзил!
Запомнил Гриша песенку
И голосом молитвенным
Тихонько
в семинарии,
Где было темно, холодно,
Угрюмо, строго, голодно,
Певал — тужил о матушке
И обо всей вахлачине,
Кормилице своей.
И скоро
в сердце мальчика
С любовью к бедной матери
Любовь ко всей вахлачине
Слилась, — и лет пятнадцати
Григорий твердо знал уже,
Кому отдаст всю жизнь свою
И за кого умрет.
Красивая, здоровая.
А деток не дал Бог!
Пока у ней гостила я,
Все время
с Лиодорушкой
Носилась, как
с родным.
Весна уж начиналася,
Березка распускалася,
Как мы домой пошли…
Хорошо, светло
В мире Божием!
Хорошо, легко,
Ясно н а ́
сердце.
Как велено, так сделано:
Ходила
с гневом на
сердце,
А лишнего не молвила
Словечка никому.
Зимой пришел Филиппушка,
Привез платочек шелковый
Да прокатил на саночках
В Екатеринин день,
И горя словно не было!
Запела, как певала я
В родительском дому.
Мы были однолеточки,
Не трогай нас — нам весело,
Всегда у нас лады.
То правда, что и мужа-то
Такого, как Филиппушка,
Со свечкой поискать…
Стародум(
с важным чистосердечием). Ты теперь
в тех летах,
в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а
сердце чувствовать. Ты входишь теперь
в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные
в своих понятиях,
сердца, развращенные
в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться
с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и
сердце.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко
с сердцем советуют. Дело
в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и
в голову не входит, что
в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что
сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего
сердца, когда взаимная любовь ваша…
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я
в сердцах с одного разу не вышиб из тебя духу. Тут уж руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу и государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала
с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать.
С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару,
в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и
сердца; но у него был желудок,
в котором, как
в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый день
с раннего утра он отправлялся
в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь.
В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью
сердца, любил пить чай
в городской роще и не мог без слез видеть, как токуют тетерева. Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания и умер от меланхолии
в 1825 году. Дань
с откупа возвысил до пяти тысяч рублей
в год.
Сначала он распоряжался довольно деятельно и даже пустил
в дерущихся порядочную струю воды; но когда увидел Домашку, действовавшую
в одной рубахе впереди всех
с вилами
в руках, то"злопыхательное"
сердце его до такой степени воспламенилось, что он мгновенно забыл и о силе данной им присяги, и о цели своего прибытия.
Словом сказать,
в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие
с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково
сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Как взглянули головотяпы на князя, так и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной;
в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то
сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова
с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да
в бороду усмехается.
Положа руку на
сердце, я утверждаю, что подобное извращение глуповских обычаев было бы не только не полезно, но даже положительно неприятно. И причина тому очень проста: рассказ летописца
в этом виде оказался бы несогласным
с истиною.
Постепенно разыгрываясь, фантазия Грустилова умчалась наконец
в надзвездный мир, куда он по очереди переселил вместе
с собою всех этих полуобнаженных богинь, которых бюсты так глубоко уязвляли его
сердце.
И вот
в Москве, где каждая встреча ей нож
в сердце, она живет шесть месяцев,
с каждым днем ожидая решения.
И, несмотря на то, он чувствовал, что тогда, когда любовь его была сильнее, он мог, если бы сильно захотел этого, вырвать эту любовь из своего
сердца, но теперь, когда, как
в эту минуту, ему казалось, что он не чувствовал любви к ней, он знал, что связь его
с ней не может быть разорвана.
— Все или один?» И, не помогая мучившемуся юноше,
с которым она танцовала,
в разговоре, нить которого он упустил и не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крикам Корсунского, то бросающего всех
в grand rond, [большой круг,] то
в chaîne, [цепь,] она наблюдала, и
сердце ее сжималось больше и больше.
Она вспоминала не одну себя, но всех женщин, близких и знакомых ей; она вспомнила о них
в то единственное торжественное для них время, когда они, так же как Кити, стояли под венцом
с любовью, надеждой и страхом
в сердце, отрекаясь от прошедшего и вступая
в таинственное будущее.
Константин Левин заглянул
в дверь и увидел, что говорит
с огромной шапкой волос молодой человек
в поддевке, а молодая рябоватая женщина,
в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось
сердце при мысли о том,
в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин
в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
То, что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею
с ее раскаянием и ее мужем, было твердо решено
в его
сердце; но он не мог вырвать из своего
сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть
в воспоминании те минуты счастия, которые он знал
с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.
Туман, застилавший всё
в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства
с новой болью защемили больное
сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться до того, чтобы пробыть целый день
с ним
в его доме. Она вошла к нему
в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
В 4 часа, чувствуя свое бьющееся
сердце, Левин слез
с извозчика у Зоологического Сада и пошел дорожкой к горам и катку, наверное зная, что найдет ее там, потому что видел карету Щербацких у подъезда.
Никогда еще не проходило дня
в ссоре. Нынче это было
в первый раз. И это была не ссора. Это было очевидное признание
в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил
в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что
сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти молча
с этим равнодушно-спокойным лицом? Он не то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую женщину, — это было ясно.
— Пожалуйста, пожалуйста, не будем говорить об этом, — сказал он, садясь и вместе
с тем чувствуя, что
в сердце его поднимается и шевелится казавшаяся ему похороненною надежда.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе
с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!»
С отчаянием
в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из гостиницы и поехал к ней.
Одно — вне ее присутствия,
с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы,
с Долли и
с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение —
в ее присутствии, у ее изголовья, где
сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
Нынче
в Летнем Саду была одна дама
в лиловом вуале, за которой он
с замиранием
сердца, ожидая, что это она, следил,
в то время как она подходила к ним по дорожке.
В то время как она говорила
с артельщиком, кучер Михайла, румяный, веселый,
в синей щегольской поддевке и цепочке, очевидно гордый тем, что он так хорошо исполнил поручение, подошел к ней и подал записку. Она распечатала, и
сердце ее сжалось еще прежде, чем она прочла.
— Перемена не во внешнем положении, — строго сказала графиня Лидия Ивановна, вместе
с тем следя влюбленным взглядом за вставшим и перешедшим к Landau Алексеем Александровичем, —
сердце его изменилось, ему дано новое
сердце, и я боюсь, что вы не вполне вдумались
в ту перемену, которая произошла
в нем.
Досадуя на жену зa то, что сбывалось то, чего он ждал, именно то, что
в минуту приезда, тогда как у него
сердце захватывало от волнения при мысли о том, что
с братом, ему приходилось заботиться о ней, вместо того чтобы бежать тотчас же к брату, Левин ввел жену
в отведенный им нумер.
В полку не только любили Вронского, но его уважали и гордились им, гордились тем, что этот человек, огромно-богатый,
с прекрасным образованием и способностями,
с открытою дорогой ко всякого рода успеху и честолюбия и тщеславия, пренебрегал этим всем и из всех жизненных интересов ближе всего принимал к
сердцу интересы полка и товарищества.
— Верно,
с бумагами, — прибавил Степан Аркадьич, и, когда Анна проходила мимо лестницы, слуга взбегал наверх, чтобы доложить о приехавшем, а сам приехавший стоял у лампы, Анна, взглянув вниз, узнала тотчас же Вронского, и странное чувство удовольствия и вместе страха чего-то вдруг шевельнулось у нее
в сердце.
— Вы мне гадки, отвратительны! — закричала она, горячась всё более и более. — Ваши слезы — вода! Вы никогда не любили меня;
в вас нет ни
сердца, ни благородства! Вы мне мерзки, гадки, чужой, да, чужой совсем! —
с болью и злобой произнесла она это ужасное для себя слово чужой.
И смерть, как единственное средство восстановить
в его
сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу
в той борьбе, которую поселившийся
в ее
сердце злой дух вел
с ним, ясно и живо представилась ей.
«Да, не надо думать, надо делать что-нибудь, ехать, главное уехать из этого дома», сказала она,
с ужасом прислушиваясь к страшному клокотанью, происходившему
в ее
сердце, и поспешно вышла и села
в коляску.
— Да, но
сердце? Я вижу
в нем
сердце отца, и
с таким
сердцем ребенок не может быть дурен, — сказала графиня Лидия Ивановна
с восторгом.
И опять
в воображении ее возникло вечно гнетущее ее материнское
сердце жестокое воспоминание смерти последнего, грудного мальчика, умершего крупом, его похороны, всеобщее равнодушие пред этим маленьким розовым гробиком и своя разрывающая
сердце одинокая боль пред бледным лобиком
с вьющимися височками, пред раскрытым и удивленным ротиком, видневшимся из гроба
в ту минуту, как его закрывали розовою крышечкой
с галунным крестом.
Она решительно не хочет, чтоб я познакомился
с ее мужем — тем хромым старичком, которого я видел мельком на бульваре: она вышла за него для сына. Он богат и страдает ревматизмами. Я не позволил себе над ним ни одной насмешки: она его уважает, как отца, — и будет обманывать, как мужа… Странная вещь
сердце человеческое вообще, и женское
в особенности!
Моя бесцветная молодость протекла
в борьбе
с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил
в глубине
сердца: они там и умерли.
Думая так, я
с невольном биением
сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится
с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила
в маленькую бухту невредима.
Тихо было все на небе и на земле, как
в сердце человека
в минуту утренней молитвы; только изредка набегал прохладный ветер
с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем.
В эту минуту я встретил ее глаза:
в них бегали слезы; рука ее, опираясь на мою, дрожала; щеки пылали; ей было жаль меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, — впустило свои когти
в ее неопытное
сердце. Во все время прогулки она была рассеянна, ни
с кем не кокетничала, — а это великий признак!
Кстати: Вернер намедни сравнил женщин
с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс
в своем «Освобожденном Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только не смотреть, а идти прямо, — мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах
сердце дрогнет и обернешься назад!»
— Моя цена! Мы, верно, как-нибудь ошиблись или не понимаем друг друга, позабыли,
в чем состоит предмет. Я полагаю
с своей стороны, положа руку на
сердце: по восьми гривен за душу, это самая красная цена!
Он, глубоко вздохнув и как бы чувствуя, что мало будет участия со стороны Константина Федоровича и жестковато его
сердце, подхватил под руку Платонова и пошел
с ним вперед, прижимая крепко его к груди своей. Костанжогло и Чичиков остались позади и, взявшись под руки, следовали за ними
в отдалении.