Неточные совпадения
— Пишу другой: мальчика заставили пасти гусей, а когда он полюбил птиц, его сделали помощником конюха. Он полюбил лошадей, но его взяли во флот. Он
море полюбил, но сломал себе ногу, и пришлось ему служить лесным сторожем. Хотел жениться — по любви —
на хорошей девице, а женился из жалости
на замученной вдове
с двумя
детьми. Полюбил и ее, она ему родила
ребенка; он его понес крестить в село и дорогой заморозил…
Направо идет высокий холм
с отлогим берегом, который так и манит взойти
на него по этим зеленым ступеням террас и гряд, несмотря
на запрещение японцев. За ним тянется ряд низеньких, капризно брошенных холмов, из-за которых глядят серьезно и угрюмо довольно высокие горы, отступив немного, как взрослые из-за
детей. Далее пролив, теряющийся в
море; по светлой поверхности пролива чернеют разбросанные камни.
На последнем плане синеет мыс Номо.
Моряки особенно жаловались мне
на недостаток любознательности в нашей публике ко всему, что касается
моря и флота, и приводили в пример англичан, которые толпами,
с женами и
детьми, являются
на всякий корабль, приходящий в порт.
На Сяо-Кеме, в полутора километрах от
моря, жил старообрядец Иван Бортников
с семьей. Надо было видеть, какой испуг произвело
на них наше появление! Схватив
детей, женщины убежали в избу и заперлись
на засовы. Когда мы проходили мимо, они испуганно выглядывали в окна и тотчас прятались, как только встречались
с кем-нибудь глазами. Пройдя еще
с полкилометра, мы стали биваком
на берегу реки, в старой липовой роще.
Поговорив немного
с туземцами, мы пошли дальше, а Дерсу остался.
На другой день он догнал нас и сообщил много интересного. Оказалось, что местные китайцы решили отобрать у горбатого тазы жену
с детьми и увезти их
на Иман. Таз решил бежать. Если бы он пошел сухопутьем, китайцы догнали бы его и убили. Чан Лин посоветовал ему сделать лодку и уйти
морем.
Бледные, изнуренные,
с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях
с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд
на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные
дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует
с Ледовитого
моря, шли в могилу.
С раннего утра сидел Фогт за микроскопом, наблюдал, рисовал, писал, читал и часов в пять бросался, иногда со мной, в
море (плавал он как рыба); потом он приходил к нам обедать и, вечно веселый, был готов
на ученый спор и
на всякие пустяки, пел за фортепьяно уморительные песни или рассказывал
детям сказки
с таким мастерством, что они, не вставая, слушали его целые часы.
Казацкому сотнику Черному, приводившему курильских айно в русское подданство, вздумалось наказать некоторых розгами: «При одном виде приготовлений к наказанию айно пришли в ужас, а когда двум женщинам стали вязать руки назад, чтобы удобнее расправиться
с ними, некоторые из айно убежали
на неприступный утес, а один айно
с 20 женщинами и
детьми ушел
на байдаре в
море…
Пугачев хотел идти к Каспийскому
морю, надеясь как-нибудь пробраться в киргиз-кайсацкие степи. Казаки
на то притворно согласились; но, сказав, что хотят взять
с собою жен и
детей, повезли его
на Узени, обыкновенное убежище тамошних преступников и беглецов. 14 сентября они прибыли в селения тамошних староверов. Тут произошло последнее совещание. Казаки, не согласившиеся отдаться в руки правительства, рассеялись. Прочие пошли ко ставке Пугачева.
Старик-муж ревнует и мучает Машу. Он никуда, даже в лавку, не выпускает её; Маша сидит в комнате
с детьми и, не спросясь у старика, не может выйти даже
на двор.
Детей старик кому-то отдал и живёт один
с Машей. Он издевается над нею за то, что первая жена обманывала его… и
дети — оба — не от него. Маша уже дважды убегала от него, но полиция возвращала её мужу, а он её щипал за это и голодом
морил.
—
С чего вошло вам в голову
морить бедных
детей грамотою глупою и бестолковою? Разве я их
на то породила и дала им такое отличное воспитание, чтобы они над книгами исчахли? Образумьтеся, побойтесь бога, не будьте детоубийцею, не терзайте безвинно моей утробы!.. — Тут маменька горько заплакали.
Дети наши были совершенно равнодушны к маленькому домашнему садику ввиду свободы и простора, которые открывал им берег
моря, и только кухарка
с горничною немножко дулись, так как они рассчитывали
на даче пить кофе в «присаднике»; но когда это не удалось, я позаботился успокоить их претензию предоставлением им других выгод, и дело уладилось.
Еще друзья и ближние останавливались
на площади и
на улицах говорить между собою, но скоро настала всеобщая тишина, подобно как
на море после бури, и самые огни в домах (где жены новогородские
с беспокойным любопытством ожидали отцов, супругов и
детей) один за другим погасли.
В рыбачьей хижине сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус.
На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят волны…
На дворе темно и холодно,
на море буря, но в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной пол чисто выметен; в печи не потух еще огонь;
на полке блестит посуда.
На кровати
с опущенным белым пологом спят пятеро
детей под завывание бурного
моря. Муж-рыбак
с утра вышел
на своей лодке в
море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул волн и рев ветра. Жутко Жанне.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных
морей?
Счастливый путь!..
С лицейского порога
Ты
на корабль перешагнул шутя,
И
с той поры в
морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое
дитя!
Эмма фон Ферзен и подкидыш Гритлих были еще совершенные
дети, несмотря
на то, что первой шел девятнадцатый, а второму двадцатый год. Они были совершенно довольны той нежностью чистой дружбы, которая связала их сердца
с раннего детства; сердца их бились ровно и спокойно и
на поверхности кристального
моря их чистых душ не появлялось даже ни малейшей зыби, этой предвестницы возможной бури.
— Помните, милые
дети, — говорил он
с несколько польским акцентом, — Королевство Польское тянется
с запада от границ Пруссии и Австрии до Днепра в разрезе города Смоленска,
с севера
на юг от Балтийского
моря до Карпатских гор и
с юго-запада от границ немецкой Австрии до Киевской губернии включительно.
Эмма фон-Ферзен и подкидыш Гритлих были еще совершенные
дети, несмотря
на то, что первой шел девятнадцатый, а второму двадцатый год. Они были совершенно довольны той нежностью чистой дружбы, которая связала их сердца
с раннего детства; сердца их бились ровно и спокойно, и
на поверхности кристального
моря их чистых душ не появлялось даже ни малейшей зыби, этой предвестницы возможной бури.
Рано удалившаяся
с мужем Тения не видала всех ужасов этой развязки. День для нее протек как одно мгновение. Перед вечером Фалалей отправился
на море мыться, а Тения, обняв
детей, сидела у берега и смотрела вслед отходившей красивой расцвеченной триреме,
на которой гудел египетский ребаб и пели хором молодые женские голоса, а
на возвышении, покрытом яркою индейскою тканью, молодая нубийка ловила осу, как будто дразнила Аскалон
на прощанье.
Как птицы летят куда-то за
моря, стремились эти люди
с женами и
детьми туда,
на юго-восток, где никто из них не был.
Отвернись
на короткий час к стене и вздохни, как бедняк, и мимо тебя совершится все к общему счастию: все мы будем счастливы, и ты будешь
на воле, и снова увидишь друзей в своем доме и сядешь
с женою своей и
с детьми на берегу
моря в тени сикоморы и
на столе твоем будут ароматные дыни, черноголовый зуй и розовый мормир.