Неточные совпадения
Удовлетворив своему любопытству,
папа передал ее протопопу, которому вещица эта, казалось, чрезвычайно понравилась: он покачивал
головой и
с любопытством посматривал то на коробочку, то на мастера, который мог сделать такую прекрасную штуку. Володя поднес своего турка и тоже заслужил самые лестные похвалы со всех сторон. Настал и мой черед: бабушка
с одобрительной улыбкой обратилась ко мне.
— Что же он говорит? — спросил
папа, делая
головою знак, что не хочет говорить
с мельником.
Когда все собрались в гостиной около круглого стола, чтобы в последний раз провести несколько минут вместе, мне и в
голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили в моей
голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик поедет в бричке и какой в коляске? кто поедет
с папа, кто
с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать в шарф и ваточную чуйку?
Выезжая из Москвы,
папа был задумчив, и когда Володя спросил у него: не больна ли maman? — он
с грустию посмотрел на него и молча кивнул
головой.
Староста, в сапогах и армяке внакидку,
с бирками в руке, издалека заметив
папа, снял свою поярковую шляпу, утирал рыжую
голову и бороду полотенцем и покрикивал на баб.
Войдя в кабинет
с записками в руке и
с приготовленной речью в
голове, он намеревался красноречиво изложить перед
папа все несправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда он начал говорить тем же трогательным голосом и
с теми же чувствительными интонациями,
с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до того места, в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться
с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
—
Папа, милый… прости меня! — вскрикнула она, кидаясь на колени перед отцом. Она не испугалась его гнева, но эти слезы отняли у нее последний остаток энергии, и она
с детской покорностью припала своей русой
головой к отцовской руке. —
Папа,
папа… Ведь я тебя вижу, может быть, в последний раз! Голубчик,
папа, милый
папа…
— Вам, вам! Вам и приношу-с, —
с жаром подхватил Лебедев, — теперь опять ваш, весь ваш
с головы до сердца, слуга-с, после мимолетной измены-с! Казните сердце, пощадите бороду, как сказал Томас Морус… в Англии и в Великобритании-с. Меа culpa, mea culpa, [Согрешил, согрешил (лат.).] как говорит Римская
папа… то есть: он Римский
папа, а я его называю «Римская
папа».
Авдотья Васильевна жертвовала собой и, иногда больная, под конец зимы даже беременная, считала своей обязанностью, в серой блузе,
с нечесаной
головой, хоть в четыре или пять часов утра, раскачиваясь, идти навстречу
папа, когда он, иногда усталый, проигравшийся, пристыженный, после восьмого штрафа, возвращался из клуба.
Хозяин сакли, Садо, был человек лет сорока,
с маленькой бородкой, длинным носом и такими же черными, хотя и не столь блестящими глазами, как у пятнадцатилетнего мальчика, его сына, который бегал за ним и вместе
с отцом вошел в саклю и сел у двери. Сняв у двери деревянные башмаки, хозяин сдвинул на затылок давно не бритой, зарастающей черным волосом
головы старую, истертую
папаху и тотчас же сел против Хаджи-Мурата на корточки.
На
голове была надета высокая
с плоским верхом
папаха,
с черной кистью, обвитая белой чалмой, от которой конец спускался за шею.
На ногах его были черные ноговицы и такие же чувяки, как перчатка обтягивающие ступни, на бритой
голове —
папаха с чалмой, — той самой чалмой, за которую он, по доносу Ахмет-Хана, был арестован генералом Клюгенау и которая была причиной его перехода к Шамилю.
Кому в самом деле придет в
голову то, что всё то, что
с такой уверенностью и торжественностью повторяется из века в век всеми этими архидиаконами, епископами, архиепископами, святейшими синодами и
папами, что всё это есть гнусная ложь и клевета, взводимая ими на Христа для обеспечения денег, которые им нужны для сладкой жизни на шеях других людей, — ложь и клевета до такой степени очевидная, особенно теперь, что единственная возможность продолжать эту ложь состоит в том, чтобы запугивать людей своей уверенностью, своей бессовестностью.
Наша семья жила очень дружно. Отец и дед были завзятые охотники и рыболовы, первые медвежатники на всю округу, в одиночку
с рогатиной ходили на медведя. Дед чуть не саженного роста, сухой, жилистый, носил всегда свою черкесскую косматую
папаху и никогда никаких шуб, кроме лисьей, домоткацкого сукна чамарки и грубой свитки, которая была так широка, что ею можно было покрыть лошадь
с ногами и
головой.
Приходилось Сашке иногда играть лезгинку для грузин, которые занимались в окрестностях города виноделием. Для него не было незнакомых плясок. В то время когда один танцор, в
папахе и черкеске, воздушно носился между бочками, закидывая за
голову то одну, то другую руку, а его друзья прихлопывали в такт и подкрикивали, Сашка тоже не мог утерпеть и вместе
с ними одушевленно кричал: «Хас! хас! хас! хас!» Случалось ему также играть молдаванский джок, и итальянскую тарантеллу, и вальс немецким матросам.
Наставление, очевидно, было понятно, потому что молоденький урядник, державший в руках новенькую
папаху с кокардой, тоже посмотрел на бродягу и покачал
головой; за ним так же укоризненно покачали
головами два его сотоварища.
Ольга Петровна. Это,
папа, болезнь, а не порок; но что Мямлин умен, в этом я убедилась в последний раз, когда он так логично и последовательно отстаивал тебя. (Граф отрицательно качает
головой.) Ты,
папа, не можешь судить об его уме, потому что, как сам мне Мямлин признавался, он так боится твоего вида, что
с ним сейчас же делается припадок его болезни и он не в состоянии высказать тебе ни одной своей мысли.
Людмила (у двери передней). Прощай,
папа! (Подходит к столу и смотрит
с нежностью на Николая.) Милый мой, милый! Как ему неудобно, бедному! Дождусь ли я, мой милый, когда ты успокоишь свою умную, красивую
голову на моих руках? Какое бы это счастье было для меня! (Молча смотрит на Николая.)
Она идет в кабинет и говорит
папе, что девочка хочет слона.
Папа тотчас же надевает пальто и шляпу и куда-то уезжает. Через полчаса он возвращается
с дорогой, красивой игрушкой. Это большой серый слон, который сам качает
головою и машет хвостом, на слоне красное седло, а на седле золотая палатка и в ней сидят трое маленьких человечков. Но девочка глядит на игрушку так же равнодушно, как на потолок и на стены, и говорит вяло...
Когда Ольга взяла предыдущий барьер, то вдруг сбросила наземь свою белую
папаху, подняла над
головой кавказскую нагайку
с серебряной рукояткой и, поравнявшись
с клоуном, уже на прыжке, со всего размаха ударила его по лицу.
Я
с криком отпрянула от окна. В ту же минуту над моим ухом раздался громкий, издевательский и торжествующий хохот Лейлы-Фатьмы. Быстрым движением рукава она стерла нарисованные над моей губой усы и сорвала
с головы дедушкину
папаху.
Тотчас же он вернулся со студеной ключевой водой. Керим-ага поспешил снять
папаху с бесчувственно распростертого перед ним мальчика, чтобы смочить ему лицо и
голову, и… общий крик изумления огласил низкие своды пещеры.
В комнате на станции тускло горит лампочка. Пахнет керосином, чесноком и луком. На одном диване лежит поручик в
папахе и спит, на другом сидит какой-то бородатый человек и лениво натягивает сапоги; он только что получил приказ ехать куда-то починять телеграф, а ему хочется спать, а не ехать. Поручик
с аксельбантом и доктор сидят за столом, положили отяжелевшие
головы на руки и дремлют. Слышно, как храпит
папаха и как на дворе стучат молотом.
Через низкие ограды садов, пригнувшись, скакали всадники в
папахах, трещали выстрелы, от хуторов бежали женщины и дети. Дорогу пересек черный, крючконосый человек
с безумным лицом, за ним промчались два чеченца
с волчьими глазами. Один нагнал его и ударил шашкой по чернокудрявой
голове, человек покатился в овраг. Из окон убогих греческих хат летел скарб, на дворах шныряли гибкие фигуры горцев. Они увязывали узлы, навьючивали на лошадей. От двух хат на горе черными клубами валил дым.
— Не веришь! — рассмеялся Абрек и, неожиданно приблизившись ко мне, сорвал
с моей
головы папаху.
«Узнает
папа или не узнает в этом новом одеянии свою Нину?» — мелькнула в моей
голове быстрая, как молния, мысль, и
с сильно забившимся сердцем я повернулась лицом к двери.
Я испуганно таращил глаза и втягивал
голову в плечи, мальчишка бил меня кулаком по шее, а извозчики, — такие почтительные и славные, когда я ехал на них
с папой или мамой, — теперь грубо хохотали, а парень
с дровами свистел и кричал...
В серых сумерках повозка за повозкою выезжали на дорогу. До нас было еще далеко. Мы напились чаю и зашли
с Шанцером в фанзу, где спали офицеры. Она была уже пуста. Мы присели на кхан (лежанку). Постланные на нем золотистые циновки были теплы, и тепло было в фанзе. Я прилег на циновку, положил под
голову папаху; мысли в
голове замешались и медленно стали опускаться в теплую, мягкую мглу.
На породистой, худой,
с подтянутыми боками лошади, в бурке и
папахе,
с которых струилась вода, ехал Денисов. Он так же, как и его лошадь, косившая
голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густою, короткою, черною бородой лицо его казалось сердито.
— Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашеи выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешению
папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не
голые сидят, как вывески торговых бань,
с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по-русски бы обломать бока, вся бы дурь соскочила!