Неточные совпадения
Тиха украинская ночь.
Прозрачно
небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно
с высотыНад Белой-Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;
Но в замке шепот и смятенье.
В одной из башен, под окном,
В глубоком, тяжком размышленье,
Окован, Кочубей сидит
И мрачно на
небо глядит.
Утро 4 декабря было морозное: — 19°
С. Барометр стоял на
высоте 756 мм. Легкий ветерок тянул
с запада.
Небо было безоблачное, глубокое и голубое. В горах белел снег.
Вверху ветви деревьев переплелись между собой так, что совершенно скрыли
небо. Особенно поражали своими размерами тополь и кедр. Сорокалетний молодняк, растущий под их покровом, казался жалкой порослью. Сирень, обычно растущая в виде кустарника, здесь имела вид дерева в пять саженей
высотой и два фута в обхвате. Старый колодник, богато украшенный мхами, имел весьма декоративный вид и вполне гармонировал
с окружающей его богатой растительностью.
Нет ни задумчивой массивности старой руины, ни глубины в зияющих окнах, ни
высоты в тополях
с шумящими вершинами, ни воздуха в высоком
небе, ни прозрачности в воде.
Да, он никогда об этом не думал. Ее близость доставляла ему наслаждение, но до вчерашнего дня он не сознавал этого, как мы не ощущаем воздуха, которым дышим. Эти простые слова упали вчера в его душу, как падает
с высоты камень на зеркальную поверхность воды: еще за минуту она была ровна и спокойно отражала свет солнца и синее
небо… Один удар, — и она всколебалась до самого дна.
Даль звучала в его ушах смутно замиравшею песней; когда же по
небу гулко перекатывался весенний гром, заполняя собой пространство и
с сердитым рокотом теряясь за тучами, слепой мальчик прислушивался к этому рокоту
с благоговейным испугом, и сердце его расширялось, а в голове возникало величавое представление о просторе поднебесных
высот.
Через час мать была в поле за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье, бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого шла она, и
с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил в
небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы в синюю
высоту.
Помнилось ему еще, как на одном крутом повороте сани так накренились на правый бок, точно ехали на одном полозе, а потом так тяжко ухнули на оба полоза, перевалившись на другой бок, что все юнкера одновременно подскочили и крякнули. Не забыл Александров и того, как он в одну из секунд бешеной скачки взглянул на
небо и увидел чистую, синевато-серебряную луну и подумал
с сочувствием: «Как ей, должно быть, холодно и как скучно бродить там в
высоте, точно она старая больная вдова; и такая одинокая».
Лёжа на спине, мальчик смотрел в
небо, не видя конца
высоте его. Грусть и дрёма овладевали им, какие-то неясные образы зарождались в его воображении. Казалось ему, что в
небе, неуловимо глазу, плавает кто-то огромный, прозрачно светлый, ласково греющий, добрый и строгий и что он, мальчик, вместе
с дедом и всею землёй поднимается к нему туда, в бездонную высь, в голубое сиянье, в чистоту и свет… И сердце его сладко замирало в чувстве тихой радости.
Снова
небо с высот улыбается нам,
И, головки подняв понемногу,
Воссылаем из наших мы чаш фимиам,
Как моление господу богу!
Зашумели ручьи, и расторгнулся лед,
И сквозят темно-синие бездны,
И на глади зеркальной таинственных вод
Возрожденных
небес отражается свод
В красоте лучезарной и звездной.
И вверху и внизу все миры без конца,
И двояко является вечность:
Высота с глубиной хвалят вместе творца,
Славят вместе его бесконечность!
Солнце зашло.
В Балаклаве конец сентября просто очарователен. Вода в заливе похолодела; дни стоят ясные, тихие,
с чудесной свежестью и крепким морским запахом по утрам,
с синим безоблачным
небом, уходящим бог знает в какую
высоту,
с золотом и пурпуром на деревьях,
с безмолвными черными ночами. Курортные гости — шумные, больные, эгоистичные, праздные и вздорные — разъехались кто куда — на север, к себе по домам. Виноградный сезон окончился.
За рекой над лесом медленно выплывал в синее
небо золотой полукруг луны, звёзды уступали дорогу ему, уходя в
высоту, стало видно острые вершины елей, кроны сосен. Испуганно, гулко крикнула ночная птица, серебристо звучала вода на плотине и ахали лягушки, неторопливо беседуя друг
с другом. Ночь дышала в окна пахучей сыростью, наполняла комнату тихим пением тёмных своих голосов.
Это была одна из тех ужасных гроз, которые разражаются иногда над большими низменностями.
Небо не вспыхивало от молний, а точно все сияло их трепетным голубым, синим и ярко-белым блеском. И гром не смолкал ни на мгновение. Казалось, что там наверху идет какая-то бесовская игра в кегли
высотою до
неба.
С глухим рокотом катились там неимоверной величины шары, все ближе, все громче, и вдруг — тррах-та-та-трах — падали разом исполинские кегли.
Одни жаворонки, вися где-то в
небе, невидимые для глаз человеческих, рассыпали
с высоты свои мелодические трели, оживляя сонную тишину знойного, молчаливого лета.
Да и теперь, тридцать
с лишним лет спустя, за каждым служащим священником я неизменно вижу покойника: за стоящим — лежащего. И — только за православным. Каждая православная служба, кроме единственной — пасхальной, вопящей о воскресении и
с высоты разверстых
небес отрясающей всякий прах, каждая православная служба для меня — отпевание.
Полем идешь — всё цветы да цветы,
В
небо глядишь —
с голубой
высоты...
Мы молчим
с минуту. Потом я прощаюсь и ухожу. Мне идти далеко, через все местечко, версты три. Глубокая тишина, калоши мои скрипят по свежему снегу громко, на всю вселенную. На
небе ни облачка, и страшные звезды необычайно ярко шевелятся и дрожат в своей бездонной
высоте. Я гляжу вверх, думаю о горбатом телеграфисте. Тонкая, нежная печаль обволакивает мое сердце, и мне кажется, что звезды вдруг начинают расплываться в большие серебряные пятна.
И тихо осеняет их радостный Ярило спелыми колосьями и алыми цветами. В свежем утреннем воздухе, там, высоко, в голубом
небе, середь легких перистых облаков, тихо веет над Матерью Сырой Землей белоснежная, серебристая объярь Ярилиной ризы, и
с недоступной
высоты обильно льются светлые потоки любви и жизни.
Полночь
небо крыла, слабо звезды мерцали в синей
высоте небосклона. Тихо было в воздухе, еще не остывшем от зноя долгого жаркого дня, но свежей отрадной прохладой
с речного простора тянуло… Всюду царил бесшумный, беззвучный покой. Но не было покоя на сердце Чапурина. Не спалось ему в беседке… Душно… Совсем раздетый, до самого солнышка простоял он на круче, неустанно смотря в темную заречную даль родных заволжских лесов.
В те дни, когда на нас созвездье Пса
Глядит враждебно
с высоты зенита,
И свод
небес как тяжесть оперся...
Удар сокола
с такой
высоты, что едва можно разглядеть его, как темное пятнышко, стоящее в
небе, бывает иногда очень косвенный (диагональный), и сокол может свалиться
с добычей даже за полверсты и более, и потому надобно скакать туда, чтоб немедленно отыскать его, пока он не успел наесться и сделаться негодным к продолжению охоты; при травле же гусей поспешность еще необходимее: когда сокол вышибет одного гуся из стаи — иногда повторенным ударом, если первый окажется недостаточным, — и опустится на него или свалится
с ним на землю, то вся стая гусей бросится на помощь погибающему товарищу, и если охотник не подоспеет, то гуси своими крыльями и носами не только изуродуют сокола, но даже забьют до смерти.
Обыкновенно охота производится следующим образом: охотники
с одним или двумя соколами, разумеется хорошо выношенными, ездят по полям, по речкам или около небольших озер; усмотрев издали птицу, сокола бросают
с руки, и он сейчас начинает всходить кругами вверх; когда же он взойдет до известной своей
высоты, птицу поднимают, спугивают, и сокол как молния падает на нее
с неба.
О смертной мысли водомет,
О водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятет?
Как жадно к
небу рвешься ты!..
Но длань незримо-роковая,
Твой луч упорный преломляя,
Свергает в брызгах
с высоты…
Небо вдруг засверкало миллионами ярких звезд, и среди них особенно хороша была красавица южного полушария — звезда Южного Креста [Не звезда, а созвездие Южного Креста. — Ред.], которая тихо лила свой нежный свет
с высоты потемневшего
неба и казалась задумчивой. В воздухе была прохладная нега чудной тропической ночи.
Длинной-предлинной полосой растянутые на вос-точной стороне
неба облака серебром засверкали от всплывшего под ними светила, хлынули
с небесной
высоты золотые лучи и подернули чуть заметную рябь речного лона сверкающими переливами яркого света.
Еще и не начинало светать. Высоко на
небе почти в самом зените стояла луна, обращенная последнею четвертью к востоку. Она была такая посеребренная и имела такой ликующий вид, словно улыбалась солнцу, которое ей было видно
с небесной
высоты и которое для обитателей земли еще скрывалось за горизонтом.
Милице, стоявшей y окна, была хорошо видна вся эта картина. Стоял ясный, безоблачный, июльский полдень. Солнце улыбалось светлой, радостной улыбкой. Празднично-нарядное
небо ласково голубело
с далеких
высот. Тети Родайки не было дома. Она ушла за покупками на рынок и никто не мешал Милице делать свои наблюдения из окна.
Загадочность и противоречивость человека определяются не только тем, что он есть существо, упавшее
с высоты, существо земное, сохранившее в себе воспоминание о
небе и отблеск небесного света, но еще глубже тем, что он изначально есть дитя Божье и дитя ничто, меонической свободы.
С высоты спокойно глядит на него строгое звездное
небо, и со всех сторон обнимает его строгая, девственная тьма полей, и одинокие огоньки в ней — как слезы чистой жалости на прекрасном задумчивом лице.
Река игриво раскидалась серебряною битью и образовала множество разнообразных мысов, луков и заливов; творческая кисть великого художника разбросала то зеленошелковые луга, то зеркальные озера, ненаглядные для своего
неба, то гряды или пышные букеты дерев, то мрачный бор, который укрепился на
высоте зубчатой стеной, или робко сошел
с горы уступами, или излился вниз черным потоком.
Пьер, только глядя на
небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении
с высотою, на которой находилась его душа.
На землю он больше не вернулся. То, что, крутясь, низверглось
с высоты и тяжестью раздробленных костей и мяса вдавилось в землю, уже не было ни он, ни человек — никто. Тяготение земное, мертвый закон тяжести сдернул его
с неба, сорвал и бросил оземь, но то, что упало, вернулось маленьким комочком, разбилось, легло тихо и мертвенно-плоско, — то уже не было Юрием Михайловичем Пушкаревым.