Тася с трудом поднялась с постели и начала одеваться. Боль во всем теле, утихшая было на время, пока она лежала, возобновилась снова с удвоенной силой.
С большим напряжением надела Тася короткие, обтяжные панталончики и туфли, приладила шапочку на своих стриженых кудрях и вышла в темный проход, ведущий на сцену.
Неточные совпадения
— Счет! — крикнул он и вышел в соседнюю залу, где тотчас же встретил знакомого адъютанта и вступил
с ним в разговор об актрисе и ее содержателе. И тотчас же в разговоре
с адъютантом Облонский почувствовал облегчение и отдохновение от разговора
с Левиным, который вызывал его всегда на слишком
большое умственное и душевное
напряжение.
Платонов, давно уже отставивший от себя тарелку, глядел на нее
с изумлением и даже
больше — почти
с ужасом Ему, видевшему в жизни много тяжелого, грязного, порок: даже кровавого, — ему стало страшно животным страхом перед этим
напряжением громадной неизлившейся ненависти. Очнувшись, он сказал...
Таков был наш разговор, внимать которому приходилось
с тем
большим напряжением, что его течение часто нарушалось указанными выше вещественными и невещественными порывами.
Обыкновенно над такой задачей он мучительно раздумывал минут десять, а то и
больше, причем его смуглое худое лицо
с впалыми черными глазами, все ушедшее в жесткую черную бороду и
большие усы, выражало крайнюю степень умственного
напряжения.
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка
с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести глаз
с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью, глаза болели от
напряжения.
С большим усилием он оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Она говорила быстро,
большая часть ее слов исчезала в свисте и шипении; выделялись лишь те слова, которые она выкрикивала визгливым, раздраженным голосом. Концы платка торчали на голове у нее, как маленькие рожки, и тряслись от движения ее челюсти, Фома при виде ее взволнованной и смешной фигуры опустился на диван. Ежов стоял и, потирая лоб,
с напряжением вслушивался в ее речь…
Очевидно, его внутреннее
напряжение разразилось
с большей силой, чем думали мы.
Тем не менее взъезд на гору до ровного места требовал
большого напряжения, и пот лился
с нас ручьями; но в этом подвиге и заключалось все удовольствие.
Каждый раз, когда Гарван делал новый толчок, оба борца
с напряжением кряхтели и
с усилием, огромными вздохами, переводили дыхание.
Большие, тяжелые, со страшными, выпучившимися мускулами голых рук и точно застывшие на полу арены в причудливых позах, они напоминали при неверном полусвете, разлитом в пустом цирке, двух чудовищных крабов, оплетших друг друга клешнями.
«Даждь дождь земле алчущей, спасе!» Раз от раза он все хватал это смелее и громче и очень этим угодил и крестьянам и духовенству,
с представителями которого он еще более сошелся за столом, где опять несколько раз поднимался и пел: «Даждь дождь земле алчущей, спасе!» Этим Алымов ввел у нас прошение о дожде в такое распространение, что после у нас в доме все по целым дням пели: «Даждь дождь земле, спасе!» Но
больше всех в этом упражнялись мы, дети: мы в своем молитвенном
напряжении даже превзошли старших тем, что устроили себе из няниных фартуков ризы, а из свивальников орари, и все облачились да пели: «Даждь дождь».
Он как будто
с большим только
напряжением может представить себе, что есть на свете радостный блеск солнца, синее небо, манящие полусветы ночи.