Неточные совпадения
— Это — ее! — сказала Дуняша. — Очень богатая, — шепнула она, отворяя тяжелую дверь в магазин, тесно набитый церковной утварью. Ослепительно сверкало серебро подсвечников, сияли золоченые дарохранильницы за стеклами шкафа,
с потолка свешивались кадила; в белом и желтом
блеске стояла
большая женщина, туго затянутая в черный шелк.
— Что за дело! — вдруг горячо перебил он, делая
большие глаза. — Что за дело, кузина? Вы снизойдете до какого-нибудь parvenu, [выскочка (фр.).] до какого-то Милари, итальянца, вы, Пахотина,
блеск, гордость, перл нашего общества! Вы… вы! —
с изумлением, почти
с ужасом повторял он.
Это ум — не одной головы, но и сердца, и воли. Такие люди не видны в толпе, они редко бывают на первом плане. Острые и тонкие умы,
с бойким словом, часто затмевают
блеском такие личности, но эти личности
большею частию бывают невидимыми вождями или регуляторами деятельности и вообще жизни целого круга, в который поставит их судьба.
Английские губернаторы, сменившие голландских, окруженные
большим блеском и более богатыми средствами, обнаружили и более влияния на дикие племена, вступили в деятельные сношения
с кафрами и, то переговорами, то оружием, вытеснили их из пределов колонии. По окончании неприязненных действий
с дикими в 1819 г. англичане присоединили к колонии значительную часть земли, которая составляет теперь одну из лучших ее провинций под именем Альбани.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого
блеска. Мы прошли мимо
большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной
большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих
с этой горы на город и залив.
В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях
с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и
с пучками назади. Он только видел один
блеск и
больше ничего. Запорожцы вдруг все пали на землю и закричали в один голос...
Когда началось восстание, наше сближение продолжалось. Он глубоко верил, что поляки должны победить и что старая Польша будет восстановлена в прежнем
блеске. Раз кто-то из русских учеников сказал при нем, что Россия — самое
большое государство в Европе. Я тогда еще не знал этой особенности своего отечества, и мы
с Кучальским тотчас же отправились к карте, чтобы проверить это сообщение. Я и теперь помню непреклонную уверенность,
с которой Кучальский сказал после обозрения карты...
С трудом вспоминал он, как для храбрости пил он на извозчике отвратительно пахнувший настоящими постельными клопами ром, как его мутило от этого пойла, как он вошел в
большую залу, где огненными колесами вертелись огни люстр и канделябров на стенах, где фантастическими розовыми, синими, фиолетовыми пятнами двигались женщины и ослепительно-пряным, победным
блеском сверкала белизна шей, грудей и рук.
Большой каменный двухэтажный дом,
с башнями по бокам и вышкой посередине; штукатурка местами обвалилась; направо и налево каменные флигеля, службы, скотные и конные дворы, оранжереи, теплицы; во все стороны тянутся проспекты, засаженные столетними березами и липами; сзади — темный, густой сад; сквозь листву дерев и кустов местами мелькает стальной
блеск прудов.
Живой огонь брильянтов, цветные искры рубинов и сапфиров, радужный, жирный
блеск жемчуга, молочная теплота
большого опала — все это притягивало теперь ее взгляд
с магической силой, и она продолжала смотреть на разбросанные сокровища, как очарованная.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный
блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она,
с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем
больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Тогда все получало для меня другой смысл: и вид старых берез, блестевших
с одной стороны на лунном небе своими кудрявыми ветвями,
с другой — мрачно застилавших кусты и дорогу своими черными тенями, и спокойный, пышный, равномерно, как звук, возраставший
блеск пруда, и лунный
блеск капель росы на цветах перед галереей, тоже кладущих поперек серой рабатки свои грациозные тени, и звук перепела за прудом, и голос человека
с большой дороги, и тихий, чуть слышный скрип двух старых берез друг о друга, и жужжание комара над ухом под одеялом, и падение зацепившегося за ветку яблока на сухие листья, и прыжки лягушек, которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели на месяце своими зеленоватыми спинками, — все это получало для меня странный смысл — смысл слишком
большой красоты и какого-то недоконченного счастия.
Но теперь он любит. Любит! — какое громадное, гордое, страшное, сладостное слово. Вот вся вселенная, как бесконечно
большой глобус, и от него отрезан крошечный сегмент, ну,
с дом величиной. Этот жалкий отрезок и есть прежняя жизнь Александрова, неинтересная и тупая. «Но теперь начинается новая жизнь в бесконечности времени и пространства, вся наполненная славой,
блеском, властью, подвигами, и все это вместе
с моей горячей любовью я кладу к твоим ногам, о возлюбленная, о царица души моей».
Казалось, это был сильный брюнет, сухощавый и смуглый; глаза были
большие, непременно черные,
с сильным
блеском и
с желтым отливом, как у цыган; это и в темноте угадывалось.
(На самом деле это была женщина лет двадцати пяти, довольно сильного сложения, росту выше среднего (выше Шатова),
с темно-русыми пышными волосами,
с бледным овальным лицом,
большими темными глазами, теперь сверкавшими лихорадочным
блеском.)
В
большой кремлевской палате, окруженный всем
блеском царского величия, Иван Васильевич сидел на престоле в Мономаховой шапке, в золотой рясе, украшенной образами и дорогими каменьями. По правую его руку стоял царевич Федор, по левую Борис Годунов. Вокруг престола и дверей размещены были рынды, в белых атласных кафтанах, шитых серебром,
с узорными топорами на плечах. Вся палата была наполнена князьями и боярами.
Изо дня в день он встречал на улицах Алёшу, в длинной, холщовой рубахе,
с раскрытою грудью и
большим медным крестом на ней. Наклоня тонкое тело и вытянув вперёд сухую чёрную шею, юродивый поспешно обегал улицы, держась правою рукою за пояс, а между пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до
блеска, — казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые ноги чётко топали по доскам тротуаров, и сухой язык бормотал...
Дальше: «… в столицах очень много
блеска, но еще
больше дурных примеров и дурных людей, которые совращают неопытных юношей
с истинного пути».
Но дед не слышал. Далее шел Емельян. Этот был покрыт
большой рогожей
с головы до ног и имел теперь форму треугольника. Вася, ничем не покрытый, шагал так же деревянно, как всегда, высоко поднимая ноги и не сгибая колен. При
блеске молнии казалось, что обоз не двигался и подводчики застыли, что у Васи онемела поднятая нога…
Нехлюдов был высокий, стройный молодой человек
с большими, густыми, вьющимися темнорусыми волосами,
с светлым
блеском в черных глазах, свежими щеками и румяными губами, над которыми только показывался первый пушок юности.
За полчаса до обеда Михайло Борисович сидел в своей гостиной
с толстым, короткошейным генералом, который своими отвисшими брылями [Брыли — отвисшие губы или щеки.] и приплюснутым носом напоминал отчасти бульдога, но только не
с глупыми,
большими, кровавыми глазами, а
с маленькими, серыми, ушедшими внутрь под брови и блистающими необыкновенно умным, проницающим человеческим
блеском.
Профессор Изборский был очень худощав,
с тонким, выразительным лицом и прекрасными,
большими серыми глазами. Они постоянно лучились каким-то особенным, подвижным, перебегающим
блеском. И в них рядом
с мыслью светилась привлекательная, почти детская наивность.
Он старался придумать способ к бегству, средство, какое бы оно ни было… самое отчаянное казалось ему лучшим; так прошел час, прошел другой… эти два удара молотка времени сильно отозвались в его сердце; каждый свист неугомонного ветра заставлял его вздрогнуть, малейший шорох в соломе, произведенный торопливостию
большой крысы или другого столь же мирного животного, казался ему топотом злодеев… он страдал, жестоко страдал! и то сказать: каждому свой черед; счастие — женщина: коли полюбит вдруг сначала, так разлюбит под конец; Борис Петрович также иногда вспоминал о своей толстой подруге… и волос его вставал дыбом: он понял молчание сына при ее имени, он объяснил себе его трепет… в его памяти пробегали картины прежнего счастья, не омраченного раскаянием и страхом, они пролетали, как легкое дуновение, как листы, сорванные вихрем
с березы, мелькая мимо нас, обманывают взор золотым и багряным
блеском и упадают… очарованы их волшебными красками, увлечены невероятною мечтой, мы поднимаем их, рассматриваем… и не находим ни красок, ни
блеска: это простые, гнилые, мертвые листы!..
Восток белел приметно, и розовый
блеск обрисовал нижние части
большого серого облака, который, имея вид коршуна
с растянутыми крылами, державшего змею в когтях своих, покрывал всю восточную часть небосклона; фантастически отделялись предметы на дальнем небосклоне и высокие сосны и березы окрестных лесов чернели, как часовые на рубеже земли; природа была тиха и торжественна, и холмы начинали озаряться сквозь белый туман, как иногда озаряется лицо невесты сквозь брачное покрывало, всё было свято и чисто — а в груди Вадима какая буря!
Раздуваемое Алексеем дело всё шире расползалось по песчаным холмам над рекою; они потеряли свою золотистую окраску, исчезал серебряный
блеск слюды, угасали острые искорки кварца, песок утаптывался;
с каждым годом, вёснами, на нём всё обильнее разрастались, ярче зеленели сорные травы, на тропах уже подорожник прижимал свой лист; лопух развешивал
большие уши; вокруг фабрики деревья сада сеяли цветень; осенний лист, изгнивая, удобрял жиреющий песок.
Впереди нас и сзади нас шли люди, направлявшиеся туда же, куда и мы, — мужчины в меховых пальто, женщины в длинных дипломатах и пальмерстонах из претендующей на роскошь материи: шелковые цветы по плисовому полю,
с боа на шеях и в белых шелковых платках на головах; все это входило в подъезд и, поднявшись на несколько ступенек лестницы, раздевалось, обнаруживая по
большей части жалко-роскошные туалеты, где шелк заменяла наполовину бумага, золото — бронза, бриллианты — шлифованное стекло, а свежесть лица и
блеск глаз — цинковые белила, кармин и тердесьен.
Мячков, несомненно, носил в себе зачатки лютой наследственной чахотки: об этом говорила его узкая, впалая грудь, землисто-желтый цвет лица, сухие губы, облипшие вокруг резко очерченных челюстей, и
большие черные глаза
с желтыми белками и нехорошим
блеском.
— Как быть? время всесильно… даже наши одежды, подобно нам самим, подвержены чудным изменениям — вы теперь носите блондовый чепчик, я вместо фрака московского недоросля или студенческого сертука, ношу мундир
с эполетами… Вероятно, от этого я имею счастие вам нравиться
больше, чем прежде… вы теперь так привыкли к
блеску!
Один Дедушка лежал неподвижно. Его руки были сложены на груди, поверх одеяла, и не шевелились
больше, а глаза были устремлены вперед
с таким строгим и глубоким выражением, как будто Дедушка думал о чем-то громадном и неизмеримо превышающем все человеческие помыслы. И в этих немигающих, полузакрытых глазах, не проникая в них, отражался стеклянным
блеском розовый свет лампадки.
Каждый раз, когда эта женщина видела юношу, наглый
блеск ее взгляда угасал, зрачки расширялись, темнели, изменяя свой серо-синий цвет, и становились неподвижны. В груди ее разливался щекотный холодок, и она чаще облизывала губы, чувствуя во всем теле тревожную сухость. Сегодня она ощущала всё это
с большей остротою, чем всегда.
Сверху был виден череп
с коротко остриженными волосами, угловатый и
большой, согнутая спина, длинные руки. Из-под челнока бесшумно разбегались тонкие струйки, играя поплавками удочек. Дальше по течению эти струйки прятались, и вода, спокойная, гладкая, отражала в тёмном
блеске своём жёлтые бугры берега, бедно одетые кустами верб.
Это была одна из тех ужасных гроз, которые разражаются иногда над
большими низменностями. Небо не вспыхивало от молний, а точно все сияло их трепетным голубым, синим и ярко-белым
блеском. И гром не смолкал ни на мгновение. Казалось, что там наверху идет какая-то бесовская игра в кегли высотою до неба.
С глухим рокотом катились там неимоверной величины шары, все ближе, все громче, и вдруг — тррах-та-та-трах — падали разом исполинские кегли.
На станции Прогонной служили всенощную. Перед
большим образом, написанным ярко, на золотом фоне, стояла толпа станционных служащих, их жен и детей, а также дровосеков и пильщиков, работавших вблизи по линии. Все стояли в безмолвии, очарованные
блеском огней и воем метели, которая ни
с того, ни
с сего разыгралась на дворе, несмотря на канун Благовещения. Служил старик священник из Веденяпина; пели псаломщик и Матвей Терехов.
Платонов. Желал бы я поговорить
с вами лет через десять, даже пять… Как-то вы сохранитесь? Останется ли нетронутым этот тон, этот
блеск очей? А ведь попортитесь, юноша! По наукам у вас хорошо идут дела?.. По лицу вижу, что плохо… Попортитесь! Впрочем, идите есть! Я не буду
больше беседовать
с вами. Мне не нравится ваша злая физиономия…
Переливчатым
блеском сверкают частые звезды: горят Стожары [Плеяды.], широко над севером раскинулся ярко мерцающий Воз [
Большая Медведица.], белыми прогалинами
с края до края небес сияет Моисеева дорога.
Я не узнал ее, так она похудела и побледнела; глаза стали
большие, окруженные синевою,
с странным нервным
блеском; прежде энергичная, полная жажды дела, она была теперь вяла и равнодушна ко всему.
Он как будто
с большим только напряжением может представить себе, что есть на свете радостный
блеск солнца, синее небо, манящие полусветы ночи.
Он впервые поднял свои темные, почти без
блеска,
большие и мрачные глаза и внимательно, как диковинку в музее,
с ног до головы осмотрел Меня и Топпи. Это был наглый и неприличный взгляд, и Я поднялся
с места.
Твердой поступью взошла она на роковой помост. Простая одежда придавала еще
больший блеск ее прелестям. Один из палачей сорвал
с нее небольшую епанчу, покрывавшую грудь. Стыд и отчаяние овладели молодой женщиной. Смертельная бледность покрыла ее прелестное лицо. Слезы хлынули градом из прекрасных глаз. Ее обнажили до пояса, ввиду любопытного, но молчаливого народа.
Залитый кровью Шатов,
с бледным лицом и беспомощно мстительным взглядом ведет под руку до неузнаваемости изнеможенную княжну Маргариту; от неимоверной худобы лица
с обострившимися чертами глаза ее, эти страшные глаза, стали еще
больше, пристально смотрят на него и сверкают зеленым
блеском непримиримой ненависти…
Перед ним, как из земли, выросла стройная, высокая девушка; богатый сарафан стягивал ее роскошные формы, черная как смоль коса толстым жгутом падала через левое плечо на высокую, колыхавшуюся от волнения грудь,
большие темные глаза смотрели на него из-под длинных густых ресниц
с мольбой, доверием и каким-то необычайным, в душу проникающим
блеском.
Ее мягкие, блестящие, как шелк, волосы были высоко подняты, обнаруживая стройный затылок, и опускались мягкими буклями на лоб
с темными бровями, красиво оттенявшими
большие голубые глаза, опушенные длинными ресницами и светившиеся мягким
блеском… В ушах ярко блестели роскошные солитеры.
Лушкина обняла гостью, и прикосновение ее жирного тела, от которого пахло рисовою пудрой, заставило Антонину Сергеевну брезгливо вздрогнуть. Шумно представила ей хозяйка дам, сидевших около чайного столика
с тремя этажерками. Серебро и фарфор, вазы
с печеньем, граненые графинчики покрывали столик разнообразным
блеском. В свете двух
больших японских ламп выступали ценные вещи со стен и изо всех углов: их было так же много в тесноватой гостиной, как и в зале.
Сидевший был брюнет: волнистые волосы густою шапкой покрывали его красиво и правильно сложенную голову и оттеняли
большой белый лоб, темные глаза, цвета, неподдающегося точному определению, или, лучше сказать, меняющие свой цвет по состоянию души их обладателя, смело и прямо глядели из-под как бы нарисованных густых бровей и их почти надменный
блеск отчасти смягчался длинными ресницами; правильный орлиный нос
с узкими, но по временам раздувающимися ноздрями, и алые губы
с резко заканчивающимися линиями рта придавали лицу этого юноши какое-то властное, далеко не юношеское выражение.
Высокий стройный брюнет,
с волнистыми волосами и выхоленными усами и баками, оттенявшими матовую белизну лица,
с правильными, точно выточенными, выразительными чертами и темно-карими
большими глазами, менявшими свое выражение по настроению их обладателя, то сиявшими лучами притягательной силы мягкости, то блестевшими стальным
блеском гордости и своеволия, то горевшими зеленым огнем гнева и ярости.
Большие, черные
с металлическим
блеском глаза игуменьи Досифеи, глубоко сидевшие в орбитах, поражали всякого своею красотою и
блеском молодости, а строгое, обыкновенно вдумчивое и порой проникновенное их выражение создало ей ореол «чтицы в сердцах», «провидицы» не только среди монастырских обитателе ниц, но и среди жителей Москвы и ее окрестностей.
А
с Лелькой отношения у него все оставались трудными. За беззлобное свое остроумие, за безутратную веселость, за
блеск улыбки он
большим успехом пользовался у девчат; одной даже платил алименты. Романы кончались различно, но это было у всех одинаково: когда ухаживания увенчивались желанным концом, отношения становились простыми и само собою разумеющимися. Вопрос был только: где и как встречаться наедине? При жилищных трудностях это было нелегко.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди,
с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» вдруг он вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, итти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье
блеск большого огня осветил его, и в то же мгновение раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.