Неточные совпадения
Нагнулся Лавин к спящему,
Взглянул и
с криком: «Бей его!» —
Пнул
в зубы каблуком.
Уж сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: — Бери, Ермил Ильич,
Отдашь, не пропадет! —
Ермил народу кланялся
На все четыре стороны,
В палату шел со шляпою,
Зажавши
в ней казну.
Сдивилися подьячие,
Позеленел Алтынников,
Как он сполна всю тысячу
Им выложил на стол!..
Не волчий
зуб, так лисий хвост, —
Пошли юлить подьячие,
С покупкой поздравлять!
Да не таков Ермил Ильич,
Не молвил слова лишнего.
Копейки не дал им!
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром
с докладом
в его кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково тело, облеченное
в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала,
в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал
в таком смятении, что
зубы его стучали.
Испуганный тем отчаянным выражением,
с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав
зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться ехать
в город и опять к матери, от которой надо было получить подпись на доверенности.
На углу тротуара
в коротком модном пальто,
с короткою модною шляпой на бекрень, сияя улыбкой белых
зуб между красными губами, веселый, молодой, сияющий, стоял Степан Аркадьич, решительно и настоятельно кричавший и требовавший остановки.
И он старался вспомнить ее такою, какою она была тогда, когда он
в первый раз встретил ее тоже на станции, таинственною, прелестной, любящею, ищущею и дающею счастье, а не жестоко-мстительною, какою она вспоминалась ему
в последнюю минуту. Он старался вспоминать лучшие минуты
с нею; но эти минуты были навсегда отравлены. Он помнил ее только торжествующую, свершившуюся угрозу никому ненужного, но неизгладимого раскаяния. Он перестал чувствовать боль
зуба, и рыдания искривили его лицо.
Чувство ревности, которое мучало его во время неизвестности, прошло
в ту минуту, когда ему
с болью был выдернут
зуб словами жены.
— Я, как человек, — сказал Вронский, — тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит. А что физической энергии во мне довольно, чтобы врубиться
в каре и смять или лечь, — это я знаю. Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится. — И он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей, ноющей боли
зуба, мешавшей ему даже говорить
с тем выражением,
с которым он хотел.
Он посмотрел на меня
с удивлением, проворчал что-то сквозь
зубы и начал рыться
в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и бросил ее
с презрением на землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь:
в его досаде было что-то детское; мне стало смешно и жалко…
Возвращаясь через двор, он встретился
с Ноздревым, который был также
в халате,
с трубкою
в зубах.
На это Плюшкин что-то пробормотал сквозь губы, ибо
зубов не было, что именно, неизвестно, но, вероятно, смысл был таков: «А побрал бы тебя черт
с твоим почтением!» Но так как гостеприимство у нас
в таком ходу, что и скряга не
в силах преступить его законов, то он прибавил тут же несколько внятнее: «Прошу покорнейше садиться!»
На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом
с яичком наверху, какая-то старинная книга
в кожаном переплете
с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка
с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как
в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял
в зубах своих еще до нашествия на Москву французов.
Но господа средней руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу
с луком и потом как ни
в чем не бывало садятся за стол
в какое хочешь время, и стерляжья уха
с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж
зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой
с сомовьим плёсом, [Сомовий плёс — «хвост у сома, весь из жира».
Это был человек лет семидесяти, высокого роста,
в военном мундире
с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест, и
с спокойным открытым выражением лица. Свобода и простота его движений поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток
зубов, лицо его было еще замечательной красоты.
Несколько дюжих запорожцев, лежавших
с трубками
в зубах на самой дороге, посмотрели на них довольно равнодушно и не сдвинулись
с места.
И глаза ее вдруг наполнились слезами; быстро она схватила платок, шитый шелками, набросила себе на лицо его, и он
в минуту стал весь влажен; и долго сидела, забросив назад свою прекрасную голову, сжав белоснежными
зубами свою прекрасную нижнюю губу, — как бы внезапно почувствовав какое укушение ядовитого гада, — и не снимая
с лица платка, чтобы он не видел ее сокрушительной грусти.
Наконец один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя; он сел
в кресло к окну, вытянул из шумного шелка длинный конец, бросил его на колени и, развалясь,
с трубкой
в зубах, стал созерцательно неподвижен.
Любимым развлечением Ассоль было по вечерам или
в праздник, когда отец, отставив банки
с клейстером, инструменты и неоконченную работу, садился, сняв передник, отдохнуть
с трубкой
в зубах, — забраться к нему на колени и, вертясь
в бережном кольце отцовской руки, трогать различные части игрушек, расспрашивая об их назначении.
Он было хотел пойти назад, недоумевая, зачем он повернул на — ский проспект, как вдруг,
в одном из крайних отворенных окон трактира, увидел сидевшего у самого окна, за чайным столом,
с трубкою
в зубах, Свидригайлова.
Голодная кума Лиса залезла
в сад;
В нём винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и
зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдёт,
Хоть видит око,
Да
зуб неймёт.
Пробившись попусту час целой,
Пошла и говорит
с досадою: «Ну, что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен — ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьёшь».
Вошед
в биллиардную, увидел я высокого барина, лет тридцати пяти,
с длинными черными усами,
в халате,
с кием
в руке и
с трубкой
в зубах.
Он без нужды растягивал свою речь, избегал слова «папаша» и даже раз заменил его словом «отец», произнесенным, правда, сквозь
зубы;
с излишнею развязностью налил себе
в стакан гораздо больше вина, чем самому хотелось, и выпил все вино.
Придерживая свой засаленный шлафрок двумя пальцами на желудке и покуривая трубочку, он
с наслаждением слушал Базарова, и чем больше злости было
в его выходках, тем добродушнее хохотал, выказывая все свои черные
зубы до единого, его осчастливленный отец.
За крыльцом, у стены, — молоденький околоточный надзиратель
с папиросой
в зубах, сытенький, розовощекий щеголь; он был похож на переодетого студента-первокурсника из провинции.
Он живо вспомнил Дуняшу
в постели, голой,
с растрепанными волосами, жадно оскалившей
зубы.
Его лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри красным огнем, а уши были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару.
С нелепой быстротой он бросал
в рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом
зубами и пил содовую воду, подливая
в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок, занимала Варвару, рассказывая...
Остались сидеть только шахматисты, все остальное офицерство, человек шесть, постепенно подходило к столу, становясь по другую сторону его против Тагильского, рядом
с толстяком. Самгин заметил, что все они смотрят на Тагильского хмуро, сердито, лишь один равнодушно ковыряет зубочисткой
в зубах. Рыжий офицер стоял рядом
с Тагильским, на полкорпуса возвышаясь над ним… Он что-то сказал — Тагильский ответил громко...
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков;
в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив
зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин
с красным, туго надутым лицом,
с орденами на груди;
в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.
Устав бегать, она,
с папиросой
в зубах, ложилась на кушетку и очень хорошо рассказывала анекдоты, сопровождая звонкую игру голоса быстрым мельканием мелких гримас.
Через несколько минут он растянулся на диване и замолчал; одеяло на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин смотрел на крупный, вздернутый нос, на обнаженные
зубы Стратонова и представлял его
в деревне Тарасовке, пред толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече
с таким барином…
Расхаживая по комнате
с папиросой
в зубах, протирая очки, Самгин стал обдумывать Марину. Движения дородного ее тела, красивые колебания голоса, мягкий, но тяжеловатый взгляд золотистых глаз — все
в ней было хорошо слажено, казалось естественным.
Она стала много курить, но он быстро примирился
с этим, даже нашел, что папироса
в зубах украшает Варвару, а затем он и сам начал курить.
Пролежав
в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно.
В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, — глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова
с провалившимися глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел
зубами, оскаливая их.
— Да, — какие там люди живут? — пробормотал Иноков, сидя на валике дивана
с толстой сигарой Варавки
в зубах.
Явилась кругленькая хозяйка
с подносом
в руках и сказала сухим, свистящим сквозь
зубы голосом, совершенно не совпадающим
с ее фигурой, пышной, как оладья...
Глаза матери светились ярко, можно было подумать, что она немного подкрасила их или пустила капельку атропина.
В новом платье, красиво сшитом,
с папиросой
в зубах, она была похожа на актрису, отдыхающую после удачного спектакля. О Дмитрии она говорила между прочим, как-то все забывая о нем, не договаривая.
Войдя
в свою улицу, он почувствовал себя дома, пошел тише, скоро перед ним встал человек
с папиросой
в зубах,
с маузером
в руке.
Бердников хотел что-то сказать, но только свистнул сквозь
зубы: коляску обогнал маленький плетеный шарабан,
в нем сидела женщина
в красном, рядом
с нею, высунув длинный язык, качала башкой большая собака
в пестрой, гладкой шерсти, ее обрезанные уши торчали настороженно, над оскаленной пастью старчески опустились кровавые веки, тускло блестели рыжие, каменные глаза.
Через час Самгин шагал рядом
с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под руку
с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного
в отставке, небритый, точно
в плюшевой маске на сизых щеках,
с толстой палкой
в руке, очень потертый; рядом
с ним шагал, сунув руки
в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь
в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь
зубы под ноги себе.
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь
зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел солдат
с забинтованной шеей,
в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом
с ним — студент,
в автомобиле двое рабочих
с винтовками
в руках, штатский
в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а
в ограде — тише.
Открыл форточку
в окне и, шагая по комнате,
с папиросой
в зубах, заметил на подзеркальнике золотые часы Варвары, взял их, взвесил на ладони. Эти часы подарил ей он. Когда будут прибирать комнату, их могут украсть. Он положил часы
в карман своих брюк. Затем, взглянув на отраженное
в зеркале озабоченное лицо свое, открыл сумку.
В ней оказалась пудреница, перчатки, записная книжка, флакон английской соли, карандаш от мигрени, золотой браслет, семьдесят три рубля бумажками, целая горсть серебра.
Затем он принялся есть, глубоко обнажая крепкие
зубы, прищуривая глаза от удовольствия насыщаться, сладостно вздыхая, урча и двигая ушами
в четкой форме цифры 9. Мать ела
с таким же наслаждением, как доктор, так же много, но молча, подтверждая речь доктора только кивками головы.
— Уже
в конце первого месяца он вошел ко мне
в нижнем белье,
с сигарой
в зубах. Я сказала, что не терплю сигар. «Разве?» — удивился он, но сигару не бросил.
С этого и началось.
Прейс очень невнятно сказал что-то о преждевременности поставленного вопроса, тогда рыженький вскочил
с дивана, точно подброшенный пружинами, перебежал
в угол, там
с разбега бросился
в кресло и, дергая бородку, оттягивая толстую, но жидкую губу, обнажая мелкие, неровные
зубы и этим мешая себе говорить, продолжал...
Она отошла от него, увидав своих знакомых, а Самгин, оглянувшись, заметил у дверей
в буфет Лютова во фраке,
с папиросой
в зубах,
с растрепанными волосами и лицом
в красных пятнах.
Приехав домой, он только что успел раздеться, как явились Лютов и Макаров. Макаров, измятый, расстегнутый, сиял улыбками и осматривал гостиную, точно любимый трактир, где он давно не был. Лютов, весь фланелевый,
в ярко-желтых ботинках, был ни
с чем несравнимо нелеп. Он сбрил бородку, оставив реденькие усики кота, это неприятно обнажило его лицо, теперь оно показалось Климу лицом монгола, толстогубый рот Лютова не по лицу велик, сквозь улыбку, судорожную и кривую, поблескивают мелкие, рыбьи
зубы.
Его обогнала рыженькая собачка
с перчаткой
в зубах, загнув хвостишко кольцом, она тоже мчалась к реке, тогда Самгин снова возвратился
в сад.
Клим сообразил, что командует медник, — он лудил кастрюли, самовары и дважды являлся жаловаться на Анфимьевну, которая обсчитывала его. Он — тощий, костлявый,
с кусочками черных
зубов во рту под седыми усами. Болтлив и глуп. А Лаврушка — его ученик и приемыш. Он жил на побегушках у акушерки, квартировавшей раньше
в доме Варвары. Озорной мальчишка. Любил петь: «Что ты, суженец, не весел». А надо было петь — сундженец, сундженский казак.
За стареньким письменным столом сидел,
с папиросой
в зубах,
в кожаном кресле
с высокой спинкой сероглазый старичок, чисто вымытый, аккуратно зашитый
в черную тужурку.
Дронов поставил на его место угрюмого паренька,
в черной суконной косоворотке, скуластого,
с оскаленными
зубами, и уже внешний вид его действовал Самгину на нервы.