Неточные совпадения
— Это — из Достоевского, из
подполья, — сказал Самгин,
с любопытством следя, как гость отламывает бронзовую ногу.
«Между прочим, после долгих требований ключа был отперт сарай, принадлежащий мяснику Ивану Кузьмину Леонову. Из сарая этого по двору сочилась кровавая жидкость от сложенных в нем нескольких сот гнилых шкур. Следующий сарай для уборки битого скота, принадлежащий братьям Андреевым, оказался чуть ли не хуже первого. Солонина вся в червях и т. п. Когда отворили дверь — стаи крыс выскакивали из ящиков
с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали в
подполье!.. И так везде… везде».
Галактион объяснил, и писарь только развел руками. Да, хитрая штучка, и без денег и
с деньгами. Видно, не старые времена, когда деньги в землю закапывали да по
подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь начинал смотреть теперь на Галактиона
с особенным уважением, как на человека, который из ничего сделает, что захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
Тема впервые
с большой остротой выражена в «Записках из
подполья».
Одни на воду веруют; соберутся, знашь, в избе, поставят посреди чан
с водой и стоят вокруг, доколе вода не замутится; другие девку нагую в
подполье запирают, да потом ей кланяются; третьи говорят"Несогрешивый спасенья не имет", — и стараются по этой причине как возможно больше греха на душу принять, чтоб потом было что замаливать.
Но именно вот в этом холодном, омерзительном полуотчаянии, полувере, в этом сознательном погребении самого себя заживо
с горя, в
подполье на сорок лет, в этой усиленно созданной и все-таки отчасти сомнительной безвыходности своего положения, во всем этом яде неудовлетворенных желаний, вошедших внутрь, во всей этой лихорадке колебаний, принятых навеки решений и через минуту опять наступающих раскаяний — и заключается сок того странного наслаждения, о котором я говорил.
«Буди ребят», сказал он, «в город поеду», и, зажегши восковую свечку от образов, полез
с ней в
подполье.
— Вот запрыгают-то!.. — трунил он, обращаясь к Василию Борисычу. — Ровно мыши в
подполье забегают, когда ежа к ним пустишь! Поедем, Василий Борисыч, смотреть на эту комедь. У Макарья за деньги, братец мой, такой не покажут, а мы
с тобой даром насмотримся.
Хотеть себя в собственной самости, замыкать себя в своей тварности как в абсолютном — значит хотеть
подполья и утверждаться на нем [Двойственная и противоречивая природа тварности, сотканная из божественности и ничтожества, не допускает имманентного обожествления человека, которое составляет отличительную черту антропологии Н. А. Бердяева
с ее своеобразным мистическим фейербахианством (см. талантливую и интересную его книгу: «Смысл творчества.
Но эта «тьма кромешная», голая потенциальность, в
подполье тварности есть как бы второй центр (лжецентр) бытия, соперничающий
с Солнцем мира, источником полноты его, и для героев
подполья он имеет своеобразное притяжение, вызывает в них иррациональную, слепую волю к ничто, головокружительное стремление в бездну, подобное которому ощущается, если смотреть вниз
с большой высоты.
Рано в субботу в легоньком тарантасике, один, без кучера, приехал Дмитрий Осипыч Строинский, а вслед за ним, распевая во все горло «Всемирную славу», пришел и дьякон Мемнон,
с сапогами за плечьми, в нанковом подряснике и
с зимней шапкой на голове. Он тоже у Пахома пристал и, только что вошел в контору, полез в
подполье и завалился там соснуть на прохладе вплоть до вечера. Кислов
с дочерью приехал поздно, перед самым собраньем.
Каждый пляшет, каждая голосит развеселую. Пошла изба по горнице, сени по полатям — настоящий Содом. Один Василий Борисыч не пляшет, один он не поет. Молча сидит он, облокотясь на подоконник, либо расплачивается
с Мироновной за все, что пьют и едят парни и девки. Раза три дочиста они разбирали все, что ни ставила на стол досужая хозяйка. Вдобавок к съестному и к лакомствам вынесла она из
подполья четвертную бутыль водки да дюжины три пива.
И до самого расхода
с посиделок все на тот же голос, все такими же словами жалобилась и причитала завидущая на чужое добро Акулина Мироновна. А девушки пели песню за песней, добры молодцы подпевали им. Не один раз выносила Мироновна из
подполья зелена вина, но питье было неширокое, нешибкое, в карманах у парней было пустовато, а в долг честная вдовица никому не давала.
Человек из
подполья пишет: «
С чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения?
С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно-выгодного хотения? Человеку надо одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила, к чему бы ни привела».
Именно вот в этом холодном, омерзительном полуотчаянии, полувере, в этом сознательном погребении самого себя заживо
с горя в
подполье, в этой усиленно созданной и все-таки отчасти сомнительной безвыходности своего положения, во всем этом яде неудовлетворенных желаний, вошедших внутрь, и заключается сок того странного наслаждения, о котором я говорил».
Во Вторую империю им уже не было такого свободного доступа на подмостки, но мелодрама продолжала, удерживая свой подвинченно-сентиментальный строй, давать бытовые картинки из разных углов и
подполий парижской бедноты
с прибавкою интересной уголовщины.
«Я нисколько не удивлюсь, — говорит герой „Записок из
подполья“, — если вдруг ни
с того ни
с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен
с неблагородной или, лучше сказать,
с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в бока и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие
с одного раза, ногой, прахом, единственно
с той целью, чтобы все эти логарифмы отправились к черту и чтобы нам опять по своей глупой воле пожить (курсив мой. — Н.Б.).
До «Записок из
подполья» Достоевский был еще психологом, хотя
с психологией своеобразной, он — гуманист, полный сострадания к «бедным людям», к «униженным и оскорбленным», к героям «мертвого дома».
Старший зажег фонарь, поднял творило и стал медленно спускаться в
подполье, за ним последовал и младший
с Мишей на руках.
Ермак как раз остановился у творила
с железным кольцом, ведшим в
подполье, устроенное под избой.
Сама Западная Европа представляла в этом отношении нечто еще более жестокое, так что наша Преображенская тайная канцелярия, во главе
с знаменитым князем Федором Юрьевичем Ромодановским, могла еще показаться сравнительно
с казематами и
подпольями инквизиторов чем-то очень человечным и снисходительным. Там, в Западной Европе, пытки инквизиторов были доведены до таких тонкостей, до каких наши Трубецкие, Ушаковы, Писаревы никогда не додумывались, да и не старались додумываться.
Уже в «Записках из
подполья» и «джентльмен
с ретроградной и насмешливой физиономией» является представителем иррационального начала в человеческой жизни, которое помешает устроению социальной гармонии и социального счастья, в нем восстанет изначальная свобода человека, которая дороже человеку, чем счастье, чем хлеб насущный.
Едва успели они спуститься в
подполье, как Татьяна, словно разъяренная тигрица, бросилась к нему.
С нечеловеческим усилием вытащила наверх лестницу и захлопнула творило… Затем подвинула на него тяжелый кованый сундук, на сундук опрокинула тяжелый стол, скамьи, кровать… Все это было сделано до того быстро, что злодеи не успели опомниться. Потом, подойдя к печке, она вынула один из кирпичей, сунула руку в образовавшееся отверстие и, вынув толстый бумажник желтой кожи, быстро спрятала его за пазуху.
Но ведь это Марк, герой гражданской войны,
с орденом Красного Знамени, старый партиец-пролетарий, прошедший
подполье и ссылку.
Да
с этим напутствием под стол скользнул, будто уж в
подполье.
С «Записок из
подполья» начинается гениальная идейная диалектика Достоевского.
Попасть прямо из
подполья в министры — дело нелегкое, можно
с ума сойти.