Неточные совпадения
К дьячку с семинаристами
Пристали: «Пой „Веселую“!»
Запели молодцы.
(Ту песню — не народную —
Впервые спел
сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С народа крепи снявшего,
Она по пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами и дворовыми, —
Вахлак ее не пел,
А, слушая, притопывал,
Присвистывал; «Веселою»
Не в шутку называл...
— Я? — Хотяинцев удивленно посмотрел на него и обратился к Дронову: — Ваня, скажи ему, что Мордвин — псевдоним мой. Деточка, — жалобно глядя на Говоркова, продолжал он. — Русский я, русский,
сын сельского учителя, внук
попа.
Теперь в этом монастыре нет больше политических арестантов, хотя тюрьма и наполнена разными
попами, церковниками, непокорными
сыновьями, на которых жаловались родители, и проч.
Но и в остроге ему будет чем свою жизнь помянуть да порассказать"прочиим каторжныим", как
поп его истинным
сыном церкви величал да просвирами жаловал, а ты и на теплой печи, с Маремьяной Маревной лежа, ничего, кроме распостылого острога, не обретешь!
Софрон Матвеич придет в церковь, станет скромненько в уголок, и
поп не назовет его ни истинным
сыном церкви, ни ангельского жития ревнителем и не вынесет просвиры.
— Ну, это для
попов, для
поповых сынов…
Вскоре к дяде Марку стали ходить гости: эта, обыкновенная, Горюшина, откуда-то выгнанный
сын соборного дьякона, горбун Сеня Комаровский, а позднее к ним присоединились угреватый и вихрастый Цветаев, служивший в земстве, лысый, весь вытертый и большеносый фельдшер Рогачев да племянница второго соборного
попа Капитолина Галатская, толстая, с красным, в малежах [Чаще называют матежами — род крупных, желтоватых веснушек или пятен, особенно, у беременных женщин — Ред.], лицом, крикливая и бурная.
Отправился с визитом к своему
попу. Добрейший Михаил Сидорович, или отец Михаил, — скромнейший человек и запивушка, которого дядя мой, князь Одоленский, скончавшийся в схиме, заставлял когда-то хоронить его борзых собак и поклоняться золотому тельцу, — уже не живет. Вместо него священствует
сын его, отец Иван. Я знал его еще семинаристом, когда он, бывало, приходил во флигель к покойной матушке Христа славить, а теперь он уж лет десять на месте и бородой по самые глаза зарос — настоящий Атта Троль.
Говорят, что в ранней молодости он был очень набожен и готовил себя к духовной карьере и что, кончив в 1863 году курс в гимназии, он намеревался поступить в духовную академию, но будто бы его отец, доктор медицины и хирург, едко посмеялся над ним и заявил категорически, что не будет считать его своим
сыном, если он пойдет в
попы.
— Ты барин, генеральский
сын, а и то у тебя совести нет, а откуда ж у меня? Мне совесть-то, может, дороже, чем
попу, а где ее взять, какая она из себя? Бывало, подумаю: «Эх, Васька, ну и бессовестный же ты человек!» А потом погляжу на людей, и даже смешно станет, рот кривит. Все сволочь, Сашка, и ты, и я. За что вчера ты Поликарпа убил? Бабьей… пожалел, а человека не пожалел? Эх, Сашенька, генеральский ты сынок, был ты белоручкой, а стал ты резником, мясник как есть. А все хитришь… сволочь!
Он нередко встречал в доме брата
Попову с дочерью, всё такую же красивую, печально спокойную и чужую ему. Она говорила с ним мало и так, как, бывало, он говорил с Ильей, когда думал, что напрасно обидел
сына. Она его стесняла. В тихие минуты образ
Поповой вставал пред ним, но не возбуждал ничего, кроме удивления; вот, человек нравится, о нём думаешь, но — нельзя понять, зачем он тебе нужен, и говорить с ним так же невозможно, как с глухонемым.
Отправив
сына в город, к брату
попа Глеба, учителю, который должен был приготовить Илью в гимназию, Пётр действительно почувствовал пустоту в душе и скуку в доме. Стало так неловко, непривычно, как будто погасла в спальне лампада; к синеватому огоньку её Пётр до того привык, что в бесконечные ночи просыпался, если огонёк почему-нибудь угасал.
Семи лет Илья начал учиться грамоте у
попа Глеба, но узнав, что
сын конторщика Никонова учится не по псалтырю, а по книжке с картинками «Родное слово», сказал отцу...
Весёлый плотник умер за работой; делал гроб утонувшему
сыну одноглазого фельдшера Морозова и вдруг свалился мёртвым. Артамонов пожелал проводить старика в могилу, пошёл в церковь, очень тесно набитую рабочими, послушал, как строго служит рыжий
поп Александр, заменивший тихого Глеба, который вдруг почему-то расстригся и ушёл неизвестно куда. В церкви красиво пел хор, созданный учителем фабричной школы Грековым, человеком похожим на кота, и было много молодёжи.
Эти слова остались в памяти Артамонова, он услыхал в них нечто утешительное: стерженёк — это Павел, ведь к нему, бывало, стекались все тёмные мысли, он притягивал их. И снова, в этот час, он подумал, что некоторую долю его греха справедливо будет отнести на счёт
сына. Облегчённо вздохнув, он пригласил
попа к чаю.
— А вот это тебе, отец Алексей, и стыдно! Раздумай-ка, хорошо ли ты
сына матери солгать учил! — отозвалась вдруг из-за окна расслышавшая весь этот разговор Марфа Андревна. — Дурно это,
поп, дурно!
Марфа Андревна остановила речь
попа взглядом и стала благословлять
сына, а когда тот поклонился ей в ноги, она сама нагнулась поднять его и, поднимая, шепнула...
Он очень любил одного из
сыновей Болдухиных, смуглого лицом мальчика, и называл его: «Черный
попа».
Мать, кормившая его крохами, сбираемыми ради христа, с нетерпением ждала, когда
сын сделается
попом и заживет на приходе с молодою женою.
Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли
попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. Скотина идет вперед и смотрит в землю, не зная, куда ее гонят… И он также… Разве он знал, чтó
поп читает в церкви и за что идет ему руга? Разве он знал, зачем и куда увели его старшего
сына, которого взяли в солдаты, и где он умер, и где теперь лежат его бедные кости?
Он уже пришел, по ее словам, и царствует в никонианах: церковные
попы — его жрецы идольские, власти — его слуги, творящие волю
сына погибельного, всяко «скоблено рыло», всякий щепотник, всякий табашник запечатлен его печатью.
У нас в селе, где мой батька псаломщиком служил, был
поп, у него
сын, в семинарии учился со мною.
И опять, с недоумением, спрашивал себя, как это он,
сын деревенского
попа, по воспитанию — бурсак, простой, грубый и прямой человек, мог так беспомощно отдаться в руки этого ничтожного, лживого, пошлого, мелкого, по натуре совершенно чуждого ему существа.
Для нас, новичков, первым номером был профессор русской истории Иванов, родом мой земляк, нижегородец,
сын сельского
попа из окрестностей Нижнего. В его аудитории, самой обширной, собирались слушатели целых трех разрядов и двух факультетов.
Сжимая кулаки и морщась от отвращения, он спрашивал себя, как это он,
сын деревенского
попа, бурсак по воспитанию, прямой, грубый человек, по профессии хирург — как это он мог отдаться в рабство, так позорно подчинить себя этому слабому, ничтожному, продажному, низкому созданию?
По закону выходит, надо хоронить таких без
попов, без панихиды, за кладбищем, а барыня, значит, чтоб сраму от людей не было, подмазала полицейских и докторов, и такую бумагу ей дали, будто
сын в горячке это самое, в беспамятстве.
Это не устрашило новгородцев, они надеялись на собственные свои силы и на мужество всегда могучих
сынов св. Софии, как называли они себя, продолжали своевольничать и не пускали на вече никого из московских сановников. В это время король польский прислал в Новгород послом своего воеводу, князя Михаила Оленьковича, и с ним прибыло много литовских витязей и
попов. Зачем было прислано это посольство, долго никто не знал, тем более что смерть новгородского владыки Ионы отвлекла внимание заезжих гостей.
Василий Иванович решил оставить
сына на жительство у
попа, зная, что постоялец для дома священника будет далеко не лишний, так как доходы духовенства того времени были очень ничтожны.
О нежных чувствах между «
поповым сыном», как называл Неволина старик Алфимов, и Надеждой Корнилий Потапович только догадывался, не придавая им особого значения, и только лишь при возникшем в его уме проекте брака между его дочерью и графом Вельским стал иногда косо поглядывать на молодых людей.