Неточные совпадения
Бобчинский. Имею честь представиться: житель здешнего
города, Петр Иванов
сын Бобчинский.
Ей казалось натурально и просто видеть
сына, когда она будет в одном с ним
городе; но по приезде в Петербург ей вдруг представилось ясно ее теперешнее положение в обществе, и она поняла, что устроить свидание было трудно.
Во владельце стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще более развиться; учитель-француз был отпущен, потому что
сыну пришла пора на службу; мадам была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны;
сын, будучи отправлен в губернский
город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению отца, службу существенную, определился вместо того в полк и написал к отцу уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш.
Он женился на ней, как только минул срок траура, и, покинув министерство уделов, куда по протекции отец его записал, блаженствовал со своею Машей сперва на даче около Лесного института, потом в
городе, в маленькой и хорошенькой квартире, с чистою лестницей и холодноватою гостиной, наконец — в деревне, где он поселился окончательно и где у него в скором времени родился
сын Аркадий.
Он даже повторял эти, иногда тупые или бессмысленные, выходки и, например, в течение нескольких дней, ни к селу ни к
городу, все твердил: «Ну, это дело девятое!» — потому только, что
сын его, узнав, что он ходил к заутрене, употребил это выражение.
В этот вечер Самгины узнали, что Митрофанов, Иван Петрович,
сын купца, родился в
городе Шуе, семь лет сидел в гимназии, кончил пять классов, а в шестом учиться не захотелось.
Его вели под руки
сын Григорий, неуклюжий, как ломовой извозчик, старик лет шестидесяти, первый скандалист
города, а под другую руку поддерживал зять Неелов, хозяин кирпичного завода, похожий на уродливую тыкву, тоже старик, с веселым лицом, носатый, кудрявый.
— На мамашу — не сердись, она о тебе заботливая. Во всем
городе я знаю всего трех матерей, которые так о
сыновьях заботятся.
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка
сын помещика, родился в Кишиневе, учился в Петербурге и Вене, затем приехал сюда в
город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал это Дронову, тот, тряхнув головой, пробормотал...
В не свойственном ей лирическом тоне она минуты две-три вспоминала о Петербурге, заставив
сына непочтительно подумать, что Петербург за двадцать четыре года до этого вечера был
городом маленьким и скучным.
Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в
город, к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на палец, понюхает, иногда лизнет, и
сыну даст понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало.
Наконец какой-то ближайший к
городу помещик с тремя сыновьями-подростками, приехавший с визитами в
город.
Когда же приспело время ее, внял наконец Господь их молитвам и послал им
сына, и стал Максим Иванович, еще в первый раз с тех пор, светел; много милостыни роздал, много долгов простил, на крестины созвал весь
город.
— «О, лжешь, — думал я, — хвастаешь, а еще полудикий
сын природы!» Я сейчас же вспомнил его: он там ездил с маленькой каретой по
городу и однажды целую улицу прошел рядом со мною, прося запомнить нумер его кареты и не брать другой.
По окончании всех приготовлений адмирал, в конце ноября, вдруг решился на отважный шаг: идти в центр Японии, коснуться самого чувствительного ее нерва, именно в
город Оосаки, близ Миако, где жил микадо, глава всей Японии,
сын неба, или, как неправильно прежде называли его в Европе, «духовный император». Там, думал не без основания адмирал, японцы струсят неожиданного появления иноземцев в этом закрытом и священном месте и скорее согласятся на предложенные им условия.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны, доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный
сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся семья, ожидая его экзаменов, оставалась в
городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Здесь умер вчера, самоубийством, на краю
города, один болезненный идиот, сильно привлеченный к настоящему делу, бывший слуга и, может быть, побочный
сын Федора Павловича, Смердяков.
— Те-те-те, вознепщеваху! и прочая галиматья! Непщуйте, отцы, а я пойду. А
сына моего Алексея беру отселе родительскою властию моею навсегда. Иван Федорович, почтительнейший
сын мой, позвольте вам приказать за мною следовать! Фон Зон, чего тебе тут оставаться! Приходи сейчас ко мне в
город. У меня весело. Всего верстушка какая-нибудь, вместо постного-то масла подам поросенка с кашей; пообедаем; коньячку поставлю, потом ликерцу; мамуровка есть… Эй, фон Зон, не упускай своего счастия!
Замечу еще мельком, что хотя у нас в
городе даже многие знали тогда про нелепое и уродливое соперничество Карамазовых, отца с
сыном, предметом которого была Грушенька, но настоящего смысла ее отношений к обоим из них, к старику и к
сыну, мало кто тогда понимал.
Узнав же имя автора, заинтересовались и тем, что он уроженец нашего
города и
сын «вот этого самого Федора Павловича».
А дикие эти жалели ее от всей души, со всем радушием, со всей простотой своей, и староста посылал несколько раз
сына в
город за изюмом, пряниками, яблоками и баранками для нее.
—
Сын у меня около тамошних мест в пограничном
городе службу начал, — говорит Любягин, — так он сказывал, что пречудной эти китайцы народ. Мужчины у них волосы в косы заплетают, длинные-предлинные, точно девки у нас.
Н. И. Струнников,
сын крестьянина, пришел в
город без копейки в кармане и добился своего не легко. После С. И. Грибкова он поступил в Училище живописи и начал работать по реставрации картин у известного московского парфюмера Брокара, владельца большой художественной галереи.
«Выписал я, знаете, газету Трубникова…» или «Об этом надо бы написать Трубникову…» — говорили друг другу обыватели, и «Биржевые ведомости» замелькали в
городе, вытесняя традиционный «
Сын отечества», и успешно соперничали с «Голосом».
Короткая фраза упала среди наступившей тишины с какой-то грубою резкостью. Все были возмущены цинизмом Петра, но — он оказался пророком. Вскоре пришло печальное известие: старший из
сыновей умер от раны на одном из этапов, а еще через некоторое время кто-то из соперников сделал донос на самый пансион. Началось расследование, и лучшее из училищ, какое я знал в своей жизни, было закрыто. Старики ликвидировали любимое дело и уехали из
города.
Тогда он взял с собою
сына и целых три года проскитался по России от одного доктора к другому, беспрестанно переезжая из
города в
город и приводя в отчаяние врачей,
сына, прислугу своим малодушием и нетерпением.
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян. Семья Райнеров впала в ужас. Старушка мать Ульриха Райнера, переехавшая было к
сыну, отпросилась у него опять в тихую иезуитскую Женеву. Старая француженка везде ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука в ее безмятежно-молитвенный
город.
Даже Марья Михайловна вошла в очень хорошее состояние духа и была очень благодарна молодому Роберту Блюму, который водил ее
сына по историческому Кельну, объяснял ему каждую достопримечательность
города и напоминал его историю.
И точно, словно какие-то болезненные стоны прорывались у нее иной раз в самых отчаянных и самых залихватских любовных мазурках танцоров, а к тому же еще в
город приехал молодой тапер-немец; началась конкуренция, отодвинувшая вдову далеко на задний план, и она через два года после отъезда Юстина тихо скончалась, шепча горячую молитву за
сына.
Один молодой человек, развязный и красивый, в фуражке с приплюснутыми полями, лихо надетой набекрень, в шелковой рубашке, опоясанной шнурком с кисточками, тоже повел ее с собой в номера, спросил вина и закуску, долго врал Любке о том, что он побочный
сын графа н что он первый бильярдист во всем
городе, что его любят все девки и что он из Любки тоже сделает фартовую «маруху».
Папенька и брат Johann приехали в
город, и мы вместе пошли бросить Los, [жребий (нем.).] кому быть Soldat и кому не быть Soldat. Johann вытащил дурной нумеро — он должен быть Soldat, я вытащил хороший нумеро — я не должен быть Soldat. И папенька сказал: «У меня был один
сын, и с тем я должен расстаться! Ich hatte einen einzigen Sohn und von diesem muss ich mich trennen!»
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит, тебе, братец, и
сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, — не приходи ты больше ко мне назад!» Старик и
сыновья ликуют; переехали сейчас в
город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
Ванька был большой трус: вообще, въезжая в какой-либо
город, он уже чувствовал некоторую робость; он был больше
сын деревни и природы!
— Да не слыхать н'ишто. Видится, как будто она в доме-то головой. Он все председателем в управе состоит, больше в
городе живет, а она здесь распоряжается. Нынче, впрочем, у них не очень здорово. Несчастья пошли. Сначала-то
сын старшенький изобидел…
Приехавши из губернского
города в Воплино, Утробин двое суток сряду проспал непробудным сном. Проснувшись, он увидел на столе письмо от
сына, который тоже извещал о предстоящей катастрофе и писал:"Самое лучшее теперь, милый папаша, — это переселить крестьян на неудобную землю, вроде песков: так, по крайней мере, все дальновидные люди здесь думают".
Тем не менее, чтобы окончательно быть удостоверенным, что «зла» не будет, он, по отъезде
сына в Петербург на службу, съездил в губернский
город и там изложил свои сомнения губернатору и архиерею.
— В
городе жил около года, а теперь перешел к вам на фабрику, месяц тому назад. Здесь людей хороших нашел, —
сына вашего и других. Здесь — поживу! — говорил он, дергая усы.
— Нет, ты зачем же его благородие обманываешь? нет, ты скажи, как ты Варьку-то тиранила, как ты в послушанье-то ее приводила! ты вот что расскажи, а не то, какие у вас там благочиния в скитах были! эти благочиния-то нам вот как известны! а как ты била-то Варьку, как вы, скитницы смиренные, младенцев выдавливаете, как в
городе распутство заводите, как вы с Александрой-то в ту пору купеческого
сына помешанным сделали — вот что ты расскажи!
Ради этого он в
город съездил, всех купцов обошел, всех назвал ревнителями и истинными
сынами церкви.
— А здешний воротила, портерную держит, лавочку, весь мир у него под пятой, и начальство привержено.
Сын у него в школе, так он подарок Людмиле Михайловне вздумал поднести, а она уперлась. Он, конечно, обиделся, доносы стал писать — ну, и пришлось бежать. Земство так и не оставило ее у себя; живет она теперь в
городе в помощницах у одной помещицы, которая вроде пансиона содержит.
Но юноша, вскоре после приезда, уже начал скучать, и так как он был единственный
сын, то отец и мать, натурально, встревожились. Ни на что он не жаловался, но на службе старанья не проявил, жил особняком и не искал знакомств."Не ко двору он в родном
городе, не любит своих родителей!" — тужили старики. Пытали они рисовать перед ним соблазнительные перспективы — и всё задаром.
— Вон на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего
сына в запрошлом году женил, другого — по осени женить собирается. Две новых работницы в доме прибудет. Сам и в
город возок сена свезет, сам и купит, и продаст — на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он цену назначит — на том и спасибо.
Тем и покончили, и отвезли они меня в другой
город, и сдали меня там вместо
сына в рекруты, и дали мне на дорогу монетою двадцать пять рублей, а еще обещались во всю жизнь помогать.
Глядя на эти группы, невольно подумаешь, отчего бы им не сойтись в этой деревянной на валу беседке и не затеять тут же танцев, — кстати же через
город проезжает жид с цимбалами, — и этого, я уверен, очень хочется
сыну судьи, семиклассному гимназисту, и пятнадцатилетней дочери непременного члена, которые две недели без памяти влюблены друг в друга и не имеют возможности сказать двух слов между собою.
Что касается до Англии, то образование каменщиками в ней общества относят к началу тысячелетия, когда Эдвин [Эдвин (585—633) — король Нортумбрии с 617 года, принявший христианство.],
сын короля Адельстана, собрал первое собрание в
городе Йорке; но в этом можно сомневаться, ибо документы, на коих основалось такое мнение, оказались неподлинными, и потому гораздо вероятнее заключить, что в Англию, собственно, перенесли немецкие каменотесы свой институт вместе с готическим стилем».
Мать Варнавки, бедненькая просвирня, сегодня сказала мне в слезах, что лекарь с городничим, вероятно по злобе к ее
сыну или в насмешку над ним, подарили ему оного утопленника, а он, Варнавка, по глупости своей этот подарок принял, сварил мертвеца в корчагах, в которых она доселе мирно золила свое белье, и отвар вылил под апортовую яблоньку, а кости, собрав, повез в губернский
город, и что чрез сие она опасается, что ее драгоценного
сына возьмут как убийцу с костями сего человека.
«И пойдут они до такой степени обманутые, что будут верить, что резня, убийство людей есть обязанность, и будут просить бога, чтобы он благословил их кровожадные желания. И пойдут, топча поля, которые сами они засевали, сжигая
города, которые они сами строили, пойдут с криками восторга, с радостью, с праздничной музыкой. А
сыновья будут воздвигать памятники тем, которые лучше всех других убивали их отцов.
Как и все прежние года, во всех селах и деревнях 100-миллионной России к 1-му ноября старосты отобрали по спискам назначенных ребят, часто своих
сыновей, и повезли их в
город.
Передонов выбирал родителей, что попроще: придет, нажалуется на мальчика, того высекут, — и Передонов доволен. Так нажаловался он прежде всего на Иосифа Крамаренка его отцу, державшему в
городе пивной завод, — сказал, что Иосиф шалит в церкви. Отец поверил и наказал
сына. Потом та же участь постигла еще нескольких других. К тем, которые, по мнению Передонова, стали бы заступаться за
сыновей, он и не ходил: еще пожалуются в округ.
В местном губернском листке появилась статейка о том, будто бы в нашем
городе некая госпожа К. сечет живущих у нее на квартире маленьких гимназистов,
сыновей лучших местных дворянских семей. Нотариус Гудаевский носился с этим известием по всему
городу и негодовал.