Неточные совпадения
— Вот, она мне этой рисовой кашей житья не дает, — заметил Леонтий, — уверяет, что я незаметно
съел три тарелки и что
за кашей и
за кашу влюбился в нее. Что я, в самом
деле, урод, что ли?
— Экая здоровая старуха, эта ваша бабушка! — заметил Марк, — я когда-нибудь к ней на пирог приду! Жаль, что старой дури набито в ней много!.. Ну я пойду, а вы присматривайте
за Козловым, — если не сами, так посадите кого-нибудь. Вон третьего
дня ему мочили голову и велели на ночь сырой капустой обложить. Я заснул нечаянно, а он, в забытьи, всю капусту с головы потаскал да
съел… Прощайте! я не спал и не ел сам. Авдотья меня тут какой-то бурдой из кофе потчевала…
Чрез час каюты наши завалены были ящиками: в большом рыба, что подавали
за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее
дел? «
Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «Есть душок, а хороша», — отвечал он.
Я на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове: одни вечно гомозятся
за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд
съесть горсть рису и переменить место в целый
день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Мимоходом
съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил
день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
— Ишь ведь… эхма! Васька! украл, шельмец, рыбку у рыбака,
съел и дрыхнет, точно и не его
дело! А знаешь ли ты, отецкий сын, что
за воровство полагается?
Покамест те
съели по одной и опустили спички
за другими,
дно было гладко, как панский помост.
После убийства Александра II, с марта 1881 года, все московское дворянство носило год траур и парикмахеры на них не работали. Барские прически стали носить только купчихи, для которых траура не было. Барских парикмахеров
за это время
съел траур. А с 1885 года французы окончательно стали добивать русских мастеров, особенно Теодор, вошедший в моду и широко развивший
дело…
Наживались на этих подаяниях главным образом булочники и хлебопекарни. Только один старик Филиппов, спасший свое громадное
дело тем, что
съел таракана
за изюминку, был в этом случае честным человеком.
В малыгинском доме поднялся небывалый переполох в ожидании «смотрин». Тут своего горя не расхлебаешь: Лиодор в остроге, Полуянов пойдет на поселение, а тут новый зять прикачнулся. Главное, что в это
дело впуталась Бубниха,
за которую хлопотала Серафима. Старушка Анфуса Гавриловна окончательно ничего не понимала и дала согласие на смотрины в минуту отчаяния. Что же, посмотрят — не
съедят.
— Воду на твоей Оксе возить — вот это в самый раз, — ворчала старуха. — В два-то
дня она у меня всю посуду перебила… Да ты, Тарас, никак с ночевкой приехал? Ну нет, брат, ты эту моду оставь… Вон Петр Васильич поедом
съел меня
за твою-то Оксю. «Ее, — говорит, — корми, да еще родня-шаромыжники навяжутся…» Так напрямки и отрезал.
Анна Марковна так дешево уступила дом не только потому, что Кербеш, если бы даже и не знал
за нею некоторых темных делишек, все-таки мог в любое время подставить ей ножку и
съесть без остатка. Предлогов и зацепок к этому можно было найти хоть по сту каждый
день, и иные из них грозили бы не одним только закрытием дома, а, пожалуй, и судом.
— И вы дали себя перевязать и пересечь, как бабы! Что
за оторопь на вас напала? Руки у вас отсохли аль душа ушла в пяты? Право, смеху достойно! И что это
за боярин средь бело
дня напал на опричников? Быть того не может. Пожалуй, и хотели б они извести опричнину, да жжется! И меня, пожалуй,
съели б, да зуб неймет! Слушай, коли хочешь, чтоб я взял тебе веру, назови того боярина, не то повинися во лжи своей. А не назовешь и не повинишься, несдобровать тебе, детинушка!
Однажды я достал горшок и
съел пару оладей, — Виктор избил меня
за это. Он не любил меня так же, как и я его, издевался надо мною, заставлял по три раза в
день чистить его сапоги, а ложась спать на полати, раздвигал доски и плевал в щели, стараясь попасть мне на голову.
1833 года, в восьмой
день февраля, выехал с попадьей из села Благодухова в Старгород и прибыл сюда 12-го числа о заутрене. На дороге чуть нас не
съела волчья свадьба. В церкви застал нестроение. Раскол силен. Осмотревшись, нахожу, что противодействие расколу по консисторской инструкции
дело не важное, и о сем писал в консисторию и получил
за то выговор».
На третий
день — в участок… то бишь утро посвятим чтению"Московских ведомостей". Нехорошо проведем время, а делать нечего. Нужно, голубушка, от времени до времени себя проверять. Потом — на Невский — послушать, как надорванные людишки надорванным голосом вопиют: прочь бредни, прочь! А мы пройдем мимо, как будто не понимаем, чье мясо кошка
съела. А вечером на свадьбу к городовому — дочь
за подчаска выдает — вы будете посаженой матерью, я шафером. Выпьем по бокалу — и домой баиньки.
Понятно, что, находившись весь
день по корпусу, особенно по классам, где он был не для формы, а, имея хорошие сведения во всех науках, внимательно вникал в преподавание, Перский приходил к себе усталый,
съедал свой офицерский обед, отличавшийся от общего кадетского обеда одним лишним блюдом, но не отдыхал, а тотчас же садился просматривать все журнальные отметки всех классов
за день.
Повеселившись, все уселись
за стол, и начался уже настоящий пир. Обед прошел, как на настоящих именинах, хотя
дело и не обошлось без маленьких недоразумений. Медведь по ошибке чуть не
съел Зайчика вместо котлетки; Волчок чуть не подрался с Цыганом из-за Ложечки — последний хотел ее украсть и уже спрятал было к себе в карман. Петр Иваныч, известный забияка, успел поссориться с женой и поссорился из-за пустяков.
Так как мухи
за раз не могли
съесть всего, то тетя Оля откладывала часть варенья в стеклянные банки (чтобы не
съели мыши, которым варенья совсем не полагается) и потом подавала его каждый
день мухам, когда пила чай.
В самом
деле, не Бог же знает, что
съест человек, ежели и подождать две-три недели, а он между тем жалованье рабочим
за месяц заплатит…
Незаметно подошел успенский пост, а
за ним скоро и
день свадьбы, которую, по настойчивому желанию Егора Семеныча, отпраздновали «с треском», то есть с бестолковою гульбой, продолжавшеюся двое суток.
Съели и выпили тысячи на три, но от плохой наемной музыки, крикливых тостов и лакейской беготни, от шума и тесноты не поняли вкуса ни в дорогих винах, ни в удивительных закусках, выписанных из Москвы.
Пашет в самом
деле жестоко распорядилась с подарком Хозарова: наследуя от папеньки прекрасный аппетит ко всему съедобному, она первоначально
съела все доставшиеся на ее долю конфеты, а потом принялась и
за жениха; сначала откусила ему ноги, а потом, не утерпев, покончила и всего, и последний остаток — женихову голову в шишаке, вероятно, с целью продлить наслаждение, очень долго сосала.
Я был у маменьки «пестунчик», то есть любимчик,
за то, что во всякое время
дня мог все есть, что ни дадут, и
съедать без остатков.
После завтрака нас вели к батеньке челом отдать, а потом
за тем же к маменьке. Как же маменька любили плотно позавтракать и всегда в одиночку, без батеньки, то мы и находили у нее либо блины, либо пироги, а в постные
дни пампушки или горофяники. Маменька и уделяли нам порядочные порции и приказывали, чтобы тут же при них
съедать все, а не носиться с пищею, как собака-де.
— Я знала, что вы ему не друг и что он налгал! — пылко и скоро перебила его Надя. — Я никогда не выйду
за него замуж, знайте это! Никогда! Я не понимаю даже, как он осмелился… Только вы все-таки должны передать ему его гадкий браслет, а то как же мне быть? Я непременно, непременно хочу, чтоб он сегодня же, в тот же
день, получил обратно и гриб
съел. А если он нафискалит папаше, то увидит, как ему достанется.
Из-за тысячи верст прискакал, сколько прогонов и порционов извел — и первым
делом Чижика
съел… ах!
— Жирно, брат,
съест! — возразил Патап Максимыч. — Нет, Яким Прохорыч, нечего нам про это
дело и толковать. Не подходящее, совсем пустое
дело!.. Как же это? Будь он хоть патриарх, твой Софрон, а деньги в складчину давай, коли барышей хочешь… А то — сам денег ни гроша, а в половине… На что это похоже?..
За что?
Долгое время из уст его сыпались слова без всякого смысла, и, наконец, только разобрали, что Семен Иванович, во-первых, корит Зиновья Прокофьича одним его давно прошедшим скаредным
делом; потом распознали, будто Семен Иванович предсказывает, что Зиновий Прокофьич ни
за что не попадет в высшее общество, а что вот портной, которому он должен
за платье, его прибьет, непременно прибьет
за то, что долго мальчишка не платит, и что, «наконец, ты, мальчишка, — прибавил Семен Иванович, — вишь, там хочешь в гусарские юнкера перейти, так вот не перейдешь, гриб
съешь, а что вот тебя, мальчишку, как начальство узнает про все, возьмут да в писаря отдадут; вот, мол, как, слышь ты, мальчишка!».
Но, спустясь в овраг, они вздумали, что всей овцы им
за один
день не
съесть, а недоеденное мясо протухнет и пропадет даром.
— А нам что
за дело до гостей! Надеюсь, они не
съедят нашего завтрака, оставят кое-что и на нашу долю! — беспечно и весело отвечала Наташа.
Вот он идет раз, видит сидит в лесу при чищобе на пенечке бурый медведь и говорит: «Мужик Афанасий травкой подпоясан, это я сам и есть коровья смерть, только мне божьих мужичков очень жаль стало: ступай, скажи, пусть они мне выведут в лес одну белую корову, а черных и пестрых весь
день за рога держут, я так и быть
съем белую корову, и от вас и уйду».
Съесть хотят вас очи Иоанна Грозного, и черная борода его, кажется, шевелится вместе с устами, готовыми произнести слово: «Казнь!» Ослеплен, истыкан судом домашним бедный Годунов, которого благодеяния народу, множество умных и славных подвигов не могли спасти от ненависти потомства
за одно кровавое
дело (и маляр, как член народа, как судья прошедшего, взял своенад великим правителем, пустив его к потомству с чертами разбойника).
— Коли наглости у ней хватит вернуться в дом, так она скорей язык проглотит, чем проболтается, свою же шкуру жалеючи. Да навряд она вернулася: сбежала, чай, и глаз на двор показать не осмелится; знает кошка, чье мясо
съела, чует, что не миновать ей
за такое
дело конюшни княжеской, а что до князя не дойдет воровство ее, того ей и на мысль не придет, окаянной!
— Не думай… Отдай грамотку, а коли нет, как ни люб мне стал с сегодняшнего
дня — порадовал вестью радостной, — прирежу и грамотку возьму, а тебя, молодец, вместе с казной твоей в лесу закопаю, и след твой простынет, только тебя и видели… Лошадь прирежу и тоже в лес сволоку, а сбрую в одну яму с тобою свалю… Никто никогда не догадается, где лежат твои косточки, лошадью же звери накормятся и
съедят ее
за мое здоровье…
Его
за это велели высечь крыжовником, а он испугался и сказал, что будто в самом
деле он
съел сливы.