Неточные совпадения
Атласные
листья прохладно касались то
шеи, то щеки.
Я не дождался конца сделки и ушел. У крайнего угла улицы заметил я на воротах сероватого домика приклеенный большой
лист бумаги. Наверху был нарисован пером конь с хвостом в виде трубы и нескончаемой
шеей, а под копытами коня стояли следующие слова, написанные старинным почерком...
Я принялся было усердно есть какое-то блюдо, которого я никогда прежде не ел, как вдруг на возвышении показались две девицы в прекрасных белых платьях, с голыми руками и
шеей, все в завитых локонах; держа в руках какие-то
листы бумаги, они подошли к самому краю возвышения, низко присели (я отвечал им поклоном) и принялись петь.
Я взял шесть
листов бумаги,
сшил тетрадь и написал сверху: «Правила жизни».
— Кабы ремез, — поучительно гудел отец, — он бы гнездо строил на дереве с большим да крепким
листом. Ремез —
шьёт гнездо, — это надо знать!
На песчаных отмелях, выдающихся иногда из середины реки, отмелях, усеянных мелкими, белыми как сахар раковинами, покрытых кое-где широкими пахучими
листьями лопуха, трещат целые полчища коростелей, чибезов, куликов; кое-где над ними, стоя на одной ноге и живописно изогнув
шею, высится серая цапля.
Сидеть и думать о том, как скорбные
листы в больницах в исправности содержать или каким образом такую канаву посереди дороги провести, чтоб и пеший и конный — всякий бы в ней
шею себе сломал!
Он согласился со мной, и мы вместе остались у перил террасы. Я оперлась рукою на склизкую, мокрую перекладину и выставила голову. Свежий дождик неровно кропил мне волосы и
шею. Тучка, светлея и редея, проливалась над нами; ровный звук дождя заменился редкими каплями, падавшими сверху и с
листьев. Опять внизу затрещали лягушки, опять встрепенулись соловьи и из мокрых кустов стали отзываться то с той, то с другой стороны. Все просветлело перед нами.
Тихий барин сидел в тени берёз за большим столом, в одной руке он держал платок, а другою, с циркулем в ней, измерял что-то на
листе ослепительно белой бумаги. И сам он был весь белый, точно снегом осыпан от плеч до пят, только
шея, лицо и шляпа — жёлтые, разных оттенков, шляпа — ярче, а кожа темнее. Над ним кружились осы, он лениво взмахивал платком и свистел сквозь зубы.
Я был весьма доволен своим трудом.
Сшил тетрадку в осьмушку
листа и на первой странице красиво переписал начисто это стихотворение. А потом: «1881 г. 9 января. Вот я сегодня переписал набело первые мои стихи…» И начал дневник, который вел довольно долго.
У широкой степной дороги, называемой большим шляхом, ночевала отара овец. Стерегли ее два пастуха. Один, старик лет восьмидесяти, беззубый, с дрожащим лицом, лежал на животе у самой дороги, положив локти на пыльные
листья подорожника; другой — молодой парень, с густыми черными бровями и безусый, одетый в рядно, из которого
шьют дешевые мешки, лежал на спине, положив руки под голову, и глядел вверх на небо, где над самым его лицом тянулся Млечный путь и дремали звезды.
Трое остальных шли по шоссе Камер-Коллежского Вала и пели «По морям». Ветер гнал по сухой земле опавшие
листья тополей, ущербный месяц глядел из черных туч с серебряными краями. Вдруг в мозгах у Юрки зазвенело, голова мотнулась в сторону, кепка слетела. Юрка в гневе обернулся. Плотный парень в пестрой кепке второй раз замахивался на него. Юрка отразил удар, но сбоку получил по
шее. Черкизовцев было человек семь-восемь. Они окружили заводских ребят. Начался бой.
Приготовляемся к съезду петербургских лавочных приказчиков. Одну четверть водки настаиваем черносмородинным
листом, другую — рябиной. Горничная Марья Дементьевна
шьет флаги из старой юбки и красной занавески для украшения зала съезда. С поваром составили карточку легкой закуски, которая будет предложена съезду. Вот эта карточка...
«2-е. Приказать в Москве, в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день, вывезти ее на первую площадь, и поставя на эшафот, прочесть перед всем народом заключенную над нею в юстиц-коллегии сентецию, с исключением из оной, как выше сказано, названия родов ее мужа и отца, с привосокуплением к тому того ее императорского величества указа, а потом приковать ее, стоящую на том же эшафоте, к столбу, и прицепить на
шею лист с надписью большими словами: «мучительница и душегубица».
По прочтении сентенции юстиц-коллегии и указа сената, обвиняемая более часа стояла у столба с надетым на
шею листом с надписью: «мучительница и душегубица», а потом, посаженная снова на роспуски, отвезена в Ивановский девичий монастырь, где уже ранее была устроена для нее «покаянная», глубоко в земле более трех аршин, вроде склепа, с единственным окошечком, задернутым зеленой занавеской, куда ей подавалась, приставленным к узнице солдатом, пища.