Неточные совпадения
— Я государству — не враг, ежели такое большое
дело начинаете, я землю дешево продам. — Человек в поддевке повернул голову, показав Самгину темный глаз, острый нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый в сюртуке
считает поданное ему на тарелке серебро сдачи
со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
По незнанию
дела, он его преувеличил, как бывает
со многими, а потому уже стал
считать себя вправе быть в высшей степени бесцеремонным.
— Нынче поутру Кирсанов дал мне адрес дамы, которая назначила мне завтра быть у нее. Я лично незнаком с нею, но очень много слышал о ней от нашего общего знакомого, который и был посредником. Мужа ее знаю я сам, — мы виделись у этого моего знакомого много раз. Судя по всему этому, я уверен, что в ее семействе можно жить. А она, когда давала адрес моему знакомому, для передачи мне, сказала, что уверена, что сойдется
со мною в условиях. Стало быть, мой друг,
дело можно
считать почти совершенно конченным.
Считая в году по двести пятьдесят
дней, проведенных в классах или церкви, и по четыре — пять учебных часов ежедневно — это составит около восьми тысяч часов, в течение которых вместе
со мною сотни молодых голов и юных душ находились в непосредственной власти десятков педагогов.
Главным деятелем
со стороны Стабровского являлся Галактион, который настолько увлекся этим
делом, что
считал его своим.
Чертили они медленно, часто советовались
со стариком и ставили свои значки кружками, крестиками и уголками; с помощью какой-то рыбьей косточки орочи измеряли расстояния и
считали число
дней пути.
Я
считал дни и часы в ожидании этого счастливого события и без устали говорил о Сергеевке
со всеми гостями, с отцом и матерью, с сестрицей и с новой нянькой ее, Парашей.
— Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и
дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему
со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я горшочек пищи своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны
считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не привести.
Далеко не так приятны были ожидания Передонова. Уже он давно убедился, что директор ему враждебен, — и на самом
деле директор гимназии
считал Передонова ленивым, неспособным учителем. Передонов думал, что директор приказывает ученикам его не почитать, — что было, понятно, вздорною выдумкою самого Передонова. Но это вселяло в Передонова уверенность, что надо от директора защищаться.
Со злости на директора он не раз начинал поносить его в старших классах. Многим гимназистам такие разговоры нравились.
Шкалик, то и
дело поднимаясь
со стула, медленно, заложив руки за спину, обходит вокруг стола, оглядывая всё, точно
считал — что съедено?
— Мы никогда не споемся, и обратить меня в свою веру вам не удастся, — говорил Иван Дмитрич с раздражением. — С действительностью вы совершенно незнакомы, и никогда вы не страдали, а только, как пьяница, кормились около чужих страданий, я же страдал непрерывно
со дня рождения до сегодня. Поэтому говорю откровенно: я
считаю себя выше вас и компетентнее во всех отношениях. Не вам учить меня.
Наконец он вынул ее, свою утешительную пачку государственных ассигнаций, и в сотый раз, впрочем
считая со вчерашнего
дня, начал пересчитывать их, тщательно перетирая каждый листок между большим и указательным пальцами.
В обычае своем они были люди еще очень простые, и в
день получения жалованья и пачек в бумажных полосках приходили в гастрономию «валом», то есть почти во всем составе,
со включением и «косоротого». Здесь пили и ели много, забирая все, что есть самого лучшего и самого дорогого; засиживались долго, сколько хотели, и платили за все настоящим благородным манером, то есть не торгуясь и даже не
считая, что действительно взято и что бессовестно присчитано.
— Да, мы о вас позаботимся — у нас уже это так принято. Мы
считаем вас своим
со дня назначения. Теперь отдыхайте.
— Ну, вы такой гость, которого и занимать не надо, — весело порешил наконец старик Захлебинин, вставая
со стула, чтобы отправиться к себе наверх, где у него, несмотря на праздничный
день, уже приготовлено было несколько деловых бумаг для просмотру, — а ведь, представьте, я вас
считал самым мрачным ипохондриком из всех молодых людей. Вот как ошибаешься!
Но если религиозного воспитания не было в ходу, то цивическое становилось
со всяким
днем труднее, за него ссылали на Кавказ, брили лоб. Отсюда то тяжелое состояние нравственной праздности, которое толкает живого человека к чему-нибудь определенному. Протестантов, идущих в католицизм, я
считаю сумасшедшими… но в русских я камнем не брошу, они могут с отчаяния идти в католицизм, пока в России не начнется новая эпоха.
«Ваша идея, — язвительно скажут нам, — вовсе не нова; вы имеете честь
разделять её с госпожей Простаковой, с господином Скотининым, с родителями пана Халявского, изображённого Основьяненком, и вообще
со всеми маменьками и папеньками, которые слово воспитание
считают однозначащим с словом откармливанье.
И я, признаюсь, весьма был бы доволен, если бы, по поводу назначения господина Андашевского, которое все-таки
считаю величайшей ошибкой
со стороны графа, в газетах прошла такого рода инсинуация-статья, что отчего-де наше правительство так мало обращает внимания на общественное мнение и на довольно важные посты выбирает людей, у которых на совести
дела вроде
дел по Калишинскому акционерному обществу и которые женщину, двадцать лет бескорыстно их любившую, бросают при первом своем возвышении.
Дело было в том, что Вася не исполнил обязанностей, что Вася чувствует себя виноватым сам пред собою, чувствует себя неблагодарным к судьбе, что Вася подавлен, потрясен счастием и
считает себя его недостойным, что, наконец, он отыскал себе только предлог повихнуть на эту сторону, а что
со вчерашнего
дня еще не опомнился от своей неожиданности.
Я
считаю вас малюточкой, ветерком, а потому и вмешиваюсь в ваши
дела. Ваш ход. Мой совет таков. Или не трогать ее вовсе, или же жениться на ней… Только жениться, но… не далее! Паче чаяния жениться захотите, извольте подумать сперва… Извольте рассмотреть ее
со всех сторон, не поверхностно, подумать, помыслить, порассуждать, чтоб потом не плакать… Слышите?
Молоденькой барышне сильно хотелось заявить свой талант, хотя бы даже и в роли горничной, но маменька наотрез запретила ей даже и думать о спектакле,
сочтя все это
дело за желание
со стороны губернаторши пустить ей шпильку, и усмотрела в нем даже оскорбление всему дворянскому сословию, почему и поспешила заявить Шписсу, что отныне нога ее не будет не только что в спектакле, но и в доме самой губернаторши.
— Я
считал бы излишним указывать это в письме, — отвечал Подозеров, — но если уж это надо, то он мне в самом
деле может оказать огромное одолжение: я хочу, чтобы моя жена получила право на развод
со мною, и вину готов принять на себя.
— Нет, я-то здесь недавно, но он-то
со мною уже давно; одним словом: этот сумасшедший я сам. Хе-хе-хе-хе! — засмеялся он, как засыпал мелким горошком, и, обняв меня с искренней дружбой, добавил: — не конфузьтесь, приятель дорогой, не конфузьтесь! вы не первый
сочли меня за сумасшедшего; почитайте меня таким, ибо я и в самом
деле таков: пою и пью, священные лики изображаю и ежечасно грешу: чем не сумасшедший…
— Сядь, сядь! Не бурли! Что это в самом
деле, Васенька! Такой дивный вечер, тепло, звездочки вон загораются. На душе точно ангелы поют, а ты
со своими глупостями… Зачем мне твой вексель? Рассуди ты по-купечески… А еще деловым человеком
считаешь себя! Выдал ты мне документ. И прогорел. Какой же нам от этого профит будет? А?..
Куда? Где у него дом?.. Все разлетелось прахом… В каких-нибудь две недели. Он начал
считать на пальцах
дни с приезда на дачу около посада, и не выходило полного месяца; а
со смерти Калерии — всего двенадцать
дней: три на дорогу в Москву, два в Москве и у Троицы, три на поездку в Кладенец, да здесь он четвертый
день.
Наш главный врач, смотритель
со своим помощником и письмоводитель целыми
днями сидели теперь в канцелярии.
Считали деньги, щелкали на счетах, писали и подписывали. В отчетности оказалось что-то неладное, концы с концами не сходились.
— Я не отказываюсь от их выдачи, но я желаю снять с себя незаслуженное нарекание. Рассмотрите ваше
дело и не одни, я приглашу
со своей стороны Неведомого и Арефьева, и вы Милашевича и Охотникова, надеюсь, что вы им верите и
считаете их близкими вам людьми.
— Меня оскорбляют, на что это похоже? Какие позволяют себе говорить даме пошлости! Вы на моих крестинах не были, чтобы мои года
считать, а до моей полноты вам
дела нет, —
со злобными рыданиями кричала Анфиса Львовна.
Уничтожив таким образом возможность противиться его планам
со стороны дочери, он принялся за мать, которая, как он знал, имела обыкновение советоваться во всех
делах со своей „Катиш“, которую она
считала чрезвычайно умной и рассудительной.
Поселясь в Кончанском, Александр Васильевич, всегда верный себе, не изменял прежнего образа жизни, не имел ни одного зеркала в доме, спал на сене, вставал в 2 часа пополуночи, окачивался летом и зимой водой
со льдом, пил чай, обедал в 8 часов утра. После обеда отдыхал, в четыре часа снова пил чай и в 10 часов ложился спать. В знойный
день он ходил с открытой головой, по субботам
считал долгом париться в жарко натопленной бане.
— Так было надо. Слушайте дальше! Ее сиятельство,
считая меня своим единомышленником, пустилась
со мной в откровенности и созналась, что она сама давно задалась этою мыслью, что прошение уже почти готово, но что она не знает только подробностей ваших
дел и ее затрудняет выбор опекуна. Я, конечно, согласился прийти к ней на помощь и в том, и в другом случае — обещался прислать ей выписку о ваших
делах и рекомендовал опекуна. Кого, как вы думаете?
— Отчего же не стоит? Одно из двух: или те ваши товарищи, кто поплатился, были правы, или нет. Передо мной Ваня не рисовался. Я, положим, была только что соскочившая
со скамьи гимназистка, но дурой меня никто не
считал. Когда он мне рассказывал подробности всего, что было здесь, я чувствовала, что он готов был всю душу свою положить за
дело товарищей.
Сон ее матери действительно исполнился.
Со времени Петра II государство не пользовалось спокойствием, каковым нельзя было
считать десятилетие правления Анны Иоанновны и произвола герцога Бирона. Теперь снова наступали еще более смутные
дни. Император — младенец, правительница — бесхарактерная молодая женщина — станет, несомненно, жертвой придворных интриганов.
А свет?.. он
считает ее преступницею
со дня рокового вечера.
— Нет, зачем пьян? Я
дело говорю, ведь вы же сами мне говорили, что меня больше жизни любите, что только часы, проводимые
со мной и
считаете счастливыми, а теперь, когда в будущем это счастье представляется вам сплошь, не урывками, и когда я этим хочу вас утешить, вы говорите, что я пьян… — тем же тоном, наливая и опрокидывая в рот еще стакан вина, продолжал Егор Егорович.
Но первым настоящим
днем освобождения я
считаю следующий. Это было прекрасное весеннее утро, и в открытое окно вливался живительный, бодрый воздух; и, гуляя по камере, я каждый раз при повороте, бессознательно,
со смутным интересом взглядывал на высокое окно, где на фоне голубого безоблачного неба четко и резко вычерчивала свой контур железная решетка.
Общие историки, имеющие
дело со всеми народами, как будто признают несправедливость воззрения частных историков на силу, производящую события. Они не признают этой силы за власть, присущую героям и владыкам, а
считают ее результатом разнообразно направленных многих сил. Описывая войну или покорение народа, общий историк отыскивает причину события не во власти одного лица, но во взаимодействии друг на друга многих лиц, связанных с событием.