Неточные совпадения
Прошло более недели, раньше чем Захарий позвонил ему
по телефону, приглашая в
магазин. Самгин одел новый фланелевый костюм и пошел к Марине с тем сосредоточенным настроением, с каким направлялся в суд на сложно запутанный процесс. В
магазине ему конфузливо и дружески улыбнулся Захарий, вызвав неприятное подозрение...
— Шабаш! Поссорился с Варавкой и в газете больше не работаю! Он там на выставке
ходил, как жадный мальчуган
по магазину игрушек. А Вера Петровна — точно калуцкая губернаторша, которую уж ничто не может удивить. Вы знаете, Самгин, Варавка мне нравится, но — до какого-то предела…
Уж о сю пору омнибусы
ходят по колонии, водку дистиллируют; есть отели,
магазины, барышни в буклях, фортепьяно — далеко ли до полного успеха?
Мы
ходили по грязным улицам и мокрым тротуарам, заходили в
магазины,
прошли по ботаническому саду, но окрестностей не видали: за двести сажен все предметы прятались в тумане.
Мы
ходили из лавки в лавку, купили несколько пачек сигар — оказались дрянные. Спрашивали,
по поручению одного из товарищей, оставшихся на фрегате, нюхательного табаку — нам сказали, что во всей Маниле нельзя найти ни одного фунта. Нас все потчевали европейскими изделиями: сукнами, шелковыми и другими материями, часами, цепочками; особенно француз в мебельном
магазине так приставал, чтоб купили у него цепочку, как будто от этого зависело все его благополучие.
Он на другой день уж с 8 часов утра
ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный
магазин первый откроется, взял, что нужно, и читал больше трех суток сряду, — с 11 часов утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа; первые две ночи не спал так, на третью выпил восемь стаканов крепчайшего кофе, до четвертой ночи не хватило силы ни с каким кофе, он повалился и проспал на полу часов 15.
Таким образом,
по охлаждении лишнего жара в Вере Павловне и Мерцаловой, швейные и
магазин продолжали существовать, не развиваясь, но радуясь уже и тому, что продолжают существовать. Новое знакомство Кирсанова продолжалось и приносило ему много удовольствия. Так
прошло еще года два или больше, без всяких особенных происшествий.
— Что, моя милая, насмотрелась, какая ты у доброй-то матери была? — говорит прежняя, настоящая Марья Алексевна. — Хорошо я колдовать умею? Аль не угадала? Что молчишь? Язык-то есть? Да я из тебя слова-то выжму: вишь ты, нейдут с языка-то!
По магазинам ходила?
Как умершего без покаяния и «потрошенного», его схоронили за оградой кладбища, а мимо мельницы никто не решался
проходить в сумерки.
По ночам от «
магазина», который был недалеко от мельницы, неслись отчаянные звуки трещотки. Старик сторож жаловался, что Антось продолжает стонать на своей вышке. Трещоткой он заглушал эти стоны. Вероятно, ночной ветер доносил с того угла тягучий звон воды в старых шлюзах…
На днях иду
по Невскому, мимо парикмахерской Дюбюра, смотрю и глазам не верю:
по лестнице
магазина сходит сам Осип Иванович Дерунов!
По утрам кухарка, женщина больная и сердитая, будила меня на час раньше, чем его; я чистил обувь и платье хозяев, приказчика, Саши, ставил самовар, приносил дров для всех печей, чистил судки для обеда. Придя в
магазин, подметал пол, стирал пыль, готовил чай, разносил покупателям товар,
ходил домой за обедом; мою должность у двери в это время исполнял Саша и, находя, что это унижает его достоинство, ругал меня...
По городу никто не стал
ходить, чуть догорала вечерняя зорька, но черт все-таки таскался; его видели часовые, стоявшие у соляных
магазинов и у острога.
На другой день, после первых опытов, я уже не
ходил ни
по магазинам, ни
по учреждениям…
Проходя мимо пожарной команды, увидел на лавочке перед воротами кучку пожарных с брандмейстером, иду прямо к нему и прошу места.
А Юлия Сергеевна привыкла к своему горю, уже не
ходила во флигель плакать. В эту зиму она уже не ездила
по магазинам, не бывала в театрах и на концертах, а оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда была или в кабинете мужа, или у себя в комнате, где у нее были киоты, полученные в приданое, и висел на стене тот самый пейзаж, который так понравился ей на выставке. Денег на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то в доме отца.
В эти тёмные обидные ночи рабочий народ
ходил по улицам с песнями, с детской радостью в глазах, — люди впервые ясно видели свою силу и сами изумлялись значению её, они поняли свою власть над жизнью и благодушно ликовали, рассматривая ослепшие дома, неподвижные, мёртвые машины, растерявшуюся полицию, закрытые пасти
магазинов и трактиров, испуганные лица, покорные фигуры тех людей, которые, не умея работать, научились много есть и потому считали себя лучшими людьми в городе.
Он вспомнил, что при въезде в город видел ряд постоялых дворов. Пятак он оставил в кармане для уплаты за ночлег, а за две копейки купил мерзлого хлеба и, спрятав в карман, ломал
по кусочкам и ел из горсти. Это подкрепило силы.
Проходя мимо часового
магазина, он взглянул в окно. Большие стенные часы показывали семь. Было еще рано идти на постоялый двор, и Иванов зашел в биллиардную. Комната была полна народом. Шла крупная интересная игра. Публика внимательно следила за каждым ударом двух знаменитых игроков.
Пройдите в каждом большом городе
по магазинам.
Прохожу по проспекту и вижу, что под окном в
магазине сидит Ида Ивановна; поклонился ей, она погрозилась и сделала гримаску.
Проходишь, бывало, через
магазин — Ида Ивановна чаще всего стоит с каким-нибудь покупателем и продает ему папиросную машинку или салатную ложку; поклонишься,
проходя, как попало Иде, она кивнет головою, тоже чуть заметно, и по-прежнему ведет свое дело с покупателем.
Берта и Ида
ходили в немецкую школу и утешали мать прекрасными успехами; любимица покойника, Маньхен, его крохотная «горсточка», как называл он этого ребенка, бегала и шумела, то с сафьянным мячиком, то с деревянным обручем, который гоняла
по всем комнатам и
магазину.
— На нем был картуз неопределенной формы и синяя ваточная шинель с старым бобровым воротником; черты лица его различить было трудно: причиною тому козырек, воротник — и сумерки; — казалось, он не торопился домой, а наслаждался чистым воздухом морозного вечера, разливавшего сквозь зимнюю мглу розовые лучи свои
по кровлям домов, соблазнительным блистаньем
магазинов и кондитерских; порою подняв глаза кверху с истинно поэтическим умиленьем, сталкивался он с какой-нибудь розовой шляпкой и смутившись извинялся; коварная розовая шляпка сердилась, — потом заглядывала ему под картуз и,
пройдя несколько шагов, оборачивалась, как будто ожидая вторичного извинения; напрасно! молодой чиновник был совершенно недогадлив!.. но еще чаще он останавливался, чтоб поглазеть сквозь цельные окна
магазина или кондитерской, блистающей чудными огнями и великолепной позолотою.
Какая-нибудь швея из
магазина перебежит через Невский проспект с коробкою в руках, какая-нибудь жалкая добыча человеколюбивого повытчика, пущенная
по миру во фризовой шинели, какой-нибудь заезжий чудак, которому все часы равны, какая-нибудь длинная высокая англичанка с ридикюлем и книжкою в руках, какой-нибудь артельщик, русский человек в демикотоновом сюртуке с талией на спине, с узенькою бородою, живущий всю жизнь на живую нитку, в котором всё шевелится: спина, и руки, и ноги, и голова, когда он учтиво
проходит по тротуару, иногда низкий ремесленник; больше никого не встретите вы на Невском проспекте.
Говоря, барин заставлял циркуль
ходить по бумаге, а Николай слушал и рассматривал человека, всегда внушавшего ему стеснительное чувство, связывавшее язык и мысли. Лицо барина напоминало китайца с вывески чайного
магазина: такое же узкоглазое, круглое, безбородое, усы вниз, такие же две глубокие морщины от ноздрей к углам губ и широкий нос. Стёкла очков то увеличивали, то уменьшали его серенькие глаза, и казалось, что они расплываются
по лицу.
Там люди жили; там, полная народа, пробегала конка,
проходил серый отряд солдат, проезжали блестящие пожарные, открывались и закрывались двери
магазинов — здесь больные люди лежали в постелях, едва имея силы поворотить к свету ослабевшую голову; одетые в серые халаты, вяло бродили
по гладким полям; здесь они болели и умирали.
Не
прошло и пяти минут, как уже на корвет явились разные комиссионеры, поставщики, портные, китайцы-прачки, и весь стол кают-компании был завален объявлениями всевозможных
магазинов. Не замедлили явиться и репортеры калифорнийских газет за сведениями. Они осматривали корвет во всех подробностях, расспрашивали о России, записали все фамилии офицеров и, выпив
по бокалу шампанского, уехали.
И я
ходил по сверкающим улицам с поющими ручьями, залитым золотом солнцем. Что это? Откуда эти новые, совсем другие люди? Я ли другой? Они ли другие? Откуда столько милых, красивых женщин? Ласково смотрели блестящие глаза, золотились нежные завитки волос над мягкими изгибами шей. Шли гимназистки и гимназисты, светясь молодостью. И она — Катра. Вот вышла из
магазина, щурится от солнца и рукою в светлой перчатке придерживает юбку… Царевна! Рабыня солнца! Теперь твой праздник!
Андрей Андреевич Сидоров получил в наследство от своей мамаши четыре тысячи рублей и решил открыть на эти деньги книжный
магазин. А такой
магазин был крайне необходим. Город коснел в невежестве и в предрассудках; старики только
ходили в баню, чиновники играли в карты и трескали водку, дамы сплетничали, молодежь жила без идеалов, девицы день-деньской мечтали о замужестве и ели гречневую крупу, мужья били своих жен, и
по улицам бродили свиньи.
Николай Павлович, несколько успокоившись и усевшись в кресло, рассказал им, что идя к ним, они с Кудриным
проходили по Кузнецкому мосту; вдруг у одного из
магазинов остановились парные сани и из них вышла молодая дама, которая и
прошла мимо них в
магазин. Эту даму Николай Павлович разглядел очень пристально, так как свет из окон
магазина падал прямо на ее лицо и готов прозакладывать голову, что это была не кто иная, как Екатерина Петровна Бахметьева.
Издавна русские войска
ходили по Польше
по всем направлениям, учреждали
магазины и оставались в ней. С началом второй турецкой войны,
по предварительном сношении русского правительства с польским, они
прошли ближайшим путем, через южные польские земли, в турецкие пределы.