Кажется, что Оперов пробормотал что-то, кажется даже, что он пробормотал: «А ты глупый мальчишка», — но я решительно не слыхал этого. Да и какая бы была польза, ежели бы я это слышал? браниться, как manants [мужичье (фр.).] какие-нибудь, больше ничего? (Я очень любил это слово manant, и оно мне было ответом и разрешением многих запутанных отношений.) Может быть, я бы сказал еще что-нибудь, но в это время хлопнула дверь, и профессор в синем фраке, расшаркиваясь, торопливо
прошел на кафедру.
Неточные совпадения
Малов тихо
сошел с
кафедры и, съежившись, стал пробираться к дверям; аудитория — за ним, его проводили по университетскому двору
на улицу и бросили вслед за ним его калоши.
Кончив это, он
сошел с
кафедры и неторопливо прошелся вдоль скамей по классу, думая о чем-то, как будто совсем не имеющем отношения к данной минуте и к тому, что
на него устремлено полсотни глаз, внимательных, любопытных, изучающих каждое его движение.
Он
на мгновение остановился, спокойно глядя, как мы, застигнутые врасплох, быстро рассаживались по местам, потом
прошел к
кафедре, кивнув нам
на ходу головой.
Профессор кончил и
сошел с
кафедры. Тогда
на месте его тотчас же появился какой-то лохматый господин и громогласно объявил, что так как профессор Павлов сослан, то распорядители порешили, что публичные лекции сегодняшним числом прекращаются и никаких более чтений вперед уже не будет.
Батюшка никогда не сидел
на кафедре. Перед его уроком к первой скамейке среднего ряда придвигался маленький столик, куда клались учебники, журнал и ставилась чернильница с пером для отметок. Но батюшка и за столом никогда не сидел, а
ходил по всему классу, останавливаясь в промежутках между скамейками. Особенно любил он Нину и называл ее «чужестраночкой».
Горный инженер был еще молодой малый, холостяк,
ходил на лекции и в кабинеты при
кафедре минералогии (ее занимал довольно обруселый остзеец профессор Гревингк) и переводил учебник минералогии.
Ораторы один за другим всходили
на кафедру и заявляли, что не нам проливать слезы над Оскаром Уайльдом, попавшим в каторжную тюрьму за содомский грех, — нам, у которых столько писателей
прошло черен каторгу за свою любовь к свободе и народу.
Ректор
сошел с
кафедры. Не смолкая, гремели рукоплескания. Один студент вскочил
на подоконник и затянул „Боже, царя храни!“ Его стащили за фалды. Но та же песня раздалась с другого конца, и масса дружно подхватила. Студенты валили к выходу, демонстративно-широко раскрывали рты и пели.
Инспектор
сошел с
кафедры, раздал нам книжки и вышел.
На его месте появился высокий плечистый господин с умным лицом и выразительными глазами.
Затем
на кафедру взошел молодой священник в темной шелковой рясе с академическим значком
на груди. Историю Церкви я
проходила в институте, как и словесность, и историю культуры; тем не менее я поддалась сразу обаянию мягкого, льющегося в самую душу голоса нашего законоучителя, повествовавшего нам о Византийском мире.