Неточные совпадения
Судей сошлось десятка три,
Решили дать по лозочке,
И каждый дал лозу!
Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый
судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян? Но всё это были мысли, которые ничего не могли
решить. Одно несомненно можно было видеть — это то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить было дурно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на то, что тучки собрались и что от дождя лучше итти домой.
Он не слышал, что где-то в доме хлопают двери чаще или сильнее, чем всегда, и не чувствовал, что смерть Толстого его огорчила. В этот день утром он выступал в суде по делу о взыскании семи тысяч трехсот рублей, и ему показалось, что иск был признан правильным только потому, что его противник защищался слабо, а
судьи слушали дело невнимательно,
решили торопливо.
Эта немота опять бросила в нее сомнение. Молчание длилось. Что значит это молчание? Какой приговор готовится ей от самого проницательного, снисходительного
судьи в целом мире? Все прочее безжалостно осудит ее, только один он мог быть ее адвокатом, его бы избрала она… он бы все понял, взвесил и лучше ее самой
решил в ее пользу! А он молчит: ужели дело ее потеряно?..
Как он примет эту сплетню: он ее герой — он и
судья, как
решит — так и поступите.
Во время суда он
решил, что
судьи не имеют права судить его, и высказал это.
Когда же
судьи не согласились с ним и продолжали его судить, то он
решил, что не будет отвечать, и молчал на все их вопросы.
И вот должна явиться перед ним женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из
судей уже
решил это в душе; является перед ними Аспазия, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и говорят: «Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не царство красоты?
Чтобы несколько успокоить вызванное этим убийством волнение, высшая администрация
решила послать на место убитого
судьи человека, пользующегося общим уважением и умеренного. Выбор пал на моего отца.
— Ну, что! я вам говорил! — шепотом заметил мне адвокат, — каков народец! Кому-нибудь судья-то отказал, дело
решил не в пользу — сейчас и донос! Поверьте мне, батенька…
— Но кто же
судья в этом деле? кому принадлежит право
решать, какой организм более нравствен и какой организм менее нравствен!
Судья Дикинсон подождал еще некоторое время, но, видя, что полисмен не возвращается,
решил, что человек без намерений оказался на месте.
«И на что такие
судьи и прокуроры, которые в гражданских делах
решают не по справедливости, а в уголовных делах сами знают, что всякие наказания бесполезны?
Судья первой инстанции неправильно (я говорю — неправильно со слов прокурора и губернатора, людей, которые должны знать дело)
решил дело в пользу помещика.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, — быть
судьею между именитых бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть
решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
Если, например, кто-нибудь на основании того, что мой галстук повязан не совсем изящно,
решит, что я дурно воспитан, то такой
судья рискует дать окружающим не совсем высокое понятие о его логике.
Это был очень остроумный человек,
судья, умевший большинство дел
решать примирением сторон, никогда не давая в обиду бедняка, чем и прославился среди малоимущего населения столицы.
— Я тут так близко заинтересована, что никак не могу быть
судьей и, конечно,
решу пристрастно! — отвечала та.
— Значит, вы одни и
решайте; вы и будьте только нашим
судьей! — сказала Елена Миклакову.
— Да, как же, обманешь кого-нибудь этими побасенками: нынешние
судьи не слепо судят и прямо говорят, что они буквы закона держатся только в делах уголовных, а в гражданских, — так как надо же в чью-либо пользу
решить, — допускают толкования и, конечно, в вашем деле в вашу пользу не растолковали бы, потому что вы еще заранее более чем обеспечены были от вашего мужа…
Добролюбов. Мы счастливы тем, что всякий, кто не находит в учрежденных местах своего права, может идти наконец прямо к Вышнему правосудию; я принял смелость к оному прибегнуть, и
судьи мои принуждены были строгим поведением
решить мое дело.
Правда, что никаких споров по праву владения не было, но все это не имело законной силы, а держалось на том, что если Протасов говорит, что его отец купил домишко от покойного деда Тарасовых, то Тарасовы не оспаривали владенных прав Протасовых; но как теперь требовались права, то прав нет, и совестному
судье воочию предлежало
решать вопрос: преступление ли вызвало закон или закон создал преступление?
Показал волк, и все так и ахнули: всего-то от хвоста осталось один вершочек, не больше. Покачал
судья лысой головой и
решил так...
И все остались очень довольны, как
решил лысый
судья. Даже сам волк — и тот остался очень доволен. Ему, правда, без хвоста было очень неудобно: ни пыль подтереть нельзя, когда хочет сесть наземь, ни муху согнать. Да и так очень некрасиво без хвоста. Ну, побежал волк к доктору, запыхался даже; позвонился и ждет. Вышел доктор, надел большие очки и спрашивает...
— Господин
судья, — отвечал Пекторалис, — это невозможно: у меня железная воля, и это все знают, что я один раз
решил, то так должно и оставаться, и этого менять нельзя. Я не отопру ворота.
Не ставлю себя
судьею в этом деле; не мне, а твоему разуму, твоему честному, благородному сердцу
решить его.
—
Судьей в этом споре, — сказал Ранеев, — я не желаю быть и сам себя отвожу по личным моим отношениям к обеим сторонам. Пусть Антонина Павловна и дочь моя
решат его и подадут, одна или другая, руку победителю.
Он вспомнил, что у него есть старинный его благоприятель еще по Москве, преданный ему человек с покладистой совестью — некто Петр Петрович Царевский, служивший в то время мировым
судьей в одном жидовском местечке, одной из привислянских губерний. Под его-то присмотр он и
решил отправить Луганского и Князева.
— Уж не бес ли пишет за него, — вмешалась тут старушка, занятая в своих креслах вязаньем чулка и слышавшая весь разговор (она не любила предводителя за то, что, когда был
судьей,
решил ее неправое дело в пользу противника).
— Кто тебя ставил над ним
судьею и даже исполнителем этого суда? Если Господь Бог в своей неизреченной благости допускает на земле зло и его носителей, то, значит, это входит в высшие цели Провидения, бдящего над миром, и не человеку — этой ничтожной песчинке среди необъятного мироздания — противиться этой воле святого Промысла и самовольно
решать участь своего брата — человека, самоуправно осуждать его, не будучи даже уверенным, что суд этот не преступление самого совершенного ближним преступления.
Талонский пробовал намекать Григорию Аристарховичу о судебной палате, которая может не согласиться с решением суда, но тот не мог понять, как трое
судей могут не согласиться с тем, что
решили трое таких же
судей, когда законы одни и там и здесь. Когда же адвокат настаивал, Григорий Аристархович начинал сердиться и в качестве неопровержимого довода выдвигал самого же Талонского...
…Оказалось, что трое
судей могут не согласиться с тем, что
решили трое таких же
судей: палата отменила решение окружного суда, и ребенок был присужден его матери по крови. Сенат оставил кассационную жалобу без последствий.