Неточные совпадения
Молча, до своих последних слов, посланных вдогонку Меннерсу, Лонгрен стоял; стоял неподвижно, строго и тихо, как
судья, выказав глубокое презрение к Меннерсу — большее, чем ненависть, было в его молчании, и это все чувствовали.
Соня
молча смотрела на своего гостя, так внимательно и бесцеремонно осматривавшего ее комнату, и даже начала, наконец, дрожать в страхе, точно стояла перед
судьей и решителем своей участи.
Эта немота опять бросила в нее сомнение. Молчание длилось. Что значит это молчание? Какой приговор готовится ей от самого проницательного, снисходительного
судьи в целом мире? Все прочее безжалостно осудит ее, только один он мог быть ее адвокатом, его бы избрала она… он бы все понял, взвесил и лучше ее самой решил в ее пользу! А он
молчит: ужели дело ее потеряно?..
Когда же
судьи не согласились с ним и продолжали его судить, то он решил, что не будет отвечать, и
молчал на все их вопросы.
Вслед за июньскими баррикадами пали и типографские станки. Испуганные публицисты приумолкли. Один старец Ламенне приподнялся мрачной тенью
судьи, проклял — герцога Альбу Июньских дней — Каваньяка и его товарищей и мрачно сказал народу: «А ты
молчи, ты слишком беден, чтоб иметь право на слово!»
Мужик видит и бледнеет, ставит шляпу у ног и вынимает полотенце, чтоб обтереть пот.
Судья все
молчит и в книжке листочки перевертывает.
Старичок несколько раз останавливал Павла, что-то разъяснял ему, однажды даже печально улыбнулся — Павел
молча выслушивал его и снова начинал говорить сурово, но спокойно, заставляя слушать себя, подчиняя своей воле — волю
судей.
— Нет, маменька, — вскричала Зина с злобным дрожанием в голосе, — я не хочу более
молчать перед этими людьми, мнением которых презираю и которые приехали смеяться над нами! Я не хочу сносить от них обид; ни одна из них не имеет права бросить в меня грязью. Все они готовы сейчас же сделать в тридцать раз хуже, чем я или вы! Смеют ли, могут ли они быть нашими
судьями?
Пётр сидел на стуле, крепко прижав затылок к стене; пропитанная яростным шумом улицы, стена вздрагивала; Пётр
молчал, ожидая, что эта дрожь утрясёт хмельной хаос в голове его, изгонит страх. Он ничего не мог вспомнить из того, о чём говорил брат. И было очень обидно слышать, что брат говорит голосом
судьи, словами старшего; было жутко ждать, что ещё скажет Алексей.
— Что ты всё врёшь, безумный? — вдруг возмутился Артамонов, ощущая, как голод сосёт и сушит его. — Что тебе надо? Совесть мне ты,
судья? Зачем ты
молчал тридцать лет с лишком?
Бессеменов.
Молчи ты! я что-то плохо разумею… чей это дом? Кто здесь хозяин? Кто
судья?
Из мужчин
судья только поднял брови и
молчал; Мишель сделал гримасу и что-то шепнул на ухо Дарье Ивановне, которая ударила его по руке перчаткой и опять зажала рот платком.
Что мне теперь ваши законы? К чему мне ваши обычаи, ваши нравы, ваша жизнь, ваше государство, ваша вера? Пусть судит меня ваш
судья, пусть приведут меня в суд, в ваш гласный суд, и я скажу, что я не признаю ничего.
Судья крикнет: «
Молчите, офицер!» А я закричу ему: «Где у тебя теперь такая сила, чтобы я послушался? Зачем мрачная косность разбила то, что всего дороже? Зачем мне теперь ваши законы? Я отделюсь». О, мне всё равно!
И, уже предвкушая радость близкого торжества, они
молча и согласно призвали Иуду в
судьи, и Петр закричал...
Русский народ говорит своим старым языком;
судьи и подьячие пишут новым бюрократическим языком, уродливым и едва понятным, — они наполняют целые in-folio грамматическими несообразностями и скороговоркой отчитывают крестьянину эту чепуху. Понимай как знаешь и выпутывайся как умеешь. Крестьянин видит, к чему это клонится, и держит себя осторожно. Он не скажет лишнего слова, он скрывает свою тревогу и стоит
молча, прикидываясь дураком.
Игнорируя
судей и присяжных, он
молчал, когда следовало говорить, и говорил, когда следовало
молчать.
Киноваров
молча преклонил голову перед своим
судьей; в косых, безжизненных глазах его, как и всегда, нельзя было ничего прочесть.
В извинение слабости, веку принадлежавшей, надобно, однако ж, сказать, что люди эти, большею частью дураки только по имени и наружности, бывали нередко полезнейшими членами государства, говоря в шутках сильным лицам, которым служили, истины смелые, развеселяя их в минуты гнева, гибельные для подвластных им, намекая в присказочках и побасенках о неправдах
судей и неисправностях чиновных исполнителей, — о чем
молчали высшие бояре по сродству, хлебосольству, своекорыстию и боязни безвременья.