Неточные совпадения
Он сел
и погрузился в свою задачу о «долге», думал, с чего начать. Он видел, что мягкость тут не поможет: надо бросить «гром» на эту играющую
позором женщину, назвать по имени
стыд, который она так щедро льет на голову его друга.
«Это история, скандал, — думал он, — огласить
позор товарища, нет, нет! — не так! Ах! счастливая мысль, — решил он вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на голову, плеснуть на нее волной чистых, неведомых ей понятий
и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа
и прячется от страха: сделаю, что она будет прятаться от
стыда. Да, пробудить
стыд в огрубелом сердце — это долг
и заслуга —
и в отношении к ней, а более к Леонтью!»
О ревности своей говорил он горячо
и обширно
и хоть
и внутренно стыдясь того, что выставляет свои интимнейшие чувства, так сказать, на «всеобщий
позор», но видимо пересиливал
стыд, чтобы быть правдивым.
Вообразите только, что он, этот характер, получив тогда эти деньги, да еще таким образом, чрез такой
стыд, чрез такой
позор, чрез последней степени унижение, — вообразите только, что он в тот же день возмог будто бы отделить из них половину, зашить в ладонку
и целый месяц потом иметь твердость носить их у себя на шее, несмотря на все соблазны
и чрезвычайные нужды!
— С шеи, господа, взял, с шеи, вот с этой самой моей шеи… Здесь они были у меня на шее, зашиты в тряпку
и висели на шее, уже давно, уже месяц, как я их на шее со
стыдом и с
позором носил!
Одни идут из любви
и жалости; другие из крепкого убеждения, что разлучить мужа
и жену может один только бог; третьи бегут из дому от
стыда; в темной деревенской среде
позор мужей всё еще падает на жен: когда, например, жена осужденного полощет на реке белье, то другие бабы обзывают ее каторжанкой; четвертые завлекаются на Сахалин мужьями, как в ловушку, путем обмана.
Стыд,
позор,
и от кого же?
Вот эта-то стрекоза
и могла наболтать о том, что было,
и о том, чего не было. Но какой
стыд, какой
позор для Александрова! Воспользоваться дружбой
и гостеприимством милой, хорошей семьи, уважаемой всей Москвой,
и внести в нее потаенный разврат… Нет, уж теперь к Синельниковым нельзя
и глаз показать
и даже квартиру их на Гороховой надо обегать большим крюком, подобно неудачливому вору.
— Я, конечно, понимаю застрелиться, — начал опять, несколько нахмурившись, Николай Всеволодович, после долгого, трехминутного задумчивого молчания, — я иногда сам представлял,
и тут всегда какая-то новая мысль: если бы сделать злодейство или, главное,
стыд, то есть
позор, только очень подлый
и… смешной, так что запомнят люди на тысячу лет
и плевать будут тысячу лет,
и вдруг мысль: «Один удар в висок,
и ничего не будет». Какое дело тогда до людей
и что они будут плевать тысячу лет, не так ли?
Меня охватывало чувство
позора и стыда.
Неслыханная низость!.. он, играя,
Как вор вторгается в мой дом,
Покрыл меня
позором и стыдом!..
Могу ль, скажи, предаться я тебе,
Могу ль, забыв свой род
и стыд девичий,
Соединить судьбу мою с твоею,
Когда ты сам с такою простотой,
Так ветрено
позор свой обличаешь?
— А что, батюшка, делать: очень ловко вынул, — отвечал дядя
и потом добавлял: — Нельзя-с: не драться же мне с ним было, да еще пред лицом государя? —
стыд, срам,
позор, бесчестие!
Обращаясь с таким горячим заступничеством за крестьян к дворянину, он настойчиво требовал, чтобы замеченная им нестройность более не повторялась,
и угрожал, что иначе он от него «отречется
и сам предаст на расправу чиновникам», что, по его словам, было «
стыд, срам,
позор, бесчестие».
Гимназии
и курсы не могут изменить этого. Изменить это может только перемена взгляда мужчин на женщин
и женщин самих на себя. Переменится это только тогда, когда женщина будет считать высшим положением положение девственницы, а не так, как теперь, высшее состояние человека —
стыдом,
позором. Пока же этого нет, идеал всякой девушки, какое бы ни было ее образование, будет всё-таки тот, чтобы привлечь к себе как можно больше мужчин, как можно больше самцов, с тем чтобы иметь возможность выбора.
Васса. Подумай — тебе придется сидеть в тюрьме, потом — весь город соберется в суд смотреть на тебя, после того ты будешь долго умирать арестантом, каторжником, в
позоре, в тоске — страшно
и стыдно умирать будешь! А тут — сразу, без боли, без
стыда. Сердце остановится,
и — как уснешь.
И точно: бесстолбие как-то вдруг кануло,
и ежели об нем изредка вспоминают
и теперь, то для того лишь, чтобы с пылающими от
стыда щеками воскликнуть: ужели когда-нибудь был этот
позор?
Г-н Ратч поставил канделябры на биллиард, поклонился в пояс Семену Матвеичу
и, слегка переваливаясь
и злорадно улыбаясь, направился ко мне. Кот, должно быть, так подходит к мыши, которой некуда спастись. Вся моя отвага тотчас меня покинула. Я знала, этот человек был в состоянии… прибить меня. Я задрожала; да; о,
позор! о,
стыд! я задрожала.
Ты хочешь опозорить меня, но ведь ты уже лишил меня
стыда,
и позор мне не страшен.
А то мне горько
и рвет мне сердце, что я рабыня его опозоренная, что
позор и стыд мой самой, бесстыдной, мне люб, что любо жадному сердцу
и вспоминать свое горе, словно радость
и счастье, — в том мое горе, что нет силы в нем
и нет гнева за обиду свою!..
Итак —
стыд так
стыд,
позор так
позор, падение так падение,
и чем хуже, тем лучше, — вот что я выбрал.
А что властвовать задумали, паче меры захотели выситься над нами, то им в
стыд, во срам, в
позор и поношенье!..
«Положим, вы жили на луне, вы там, положим, сделали злодейство, или, главное,
стыд, т. е.
позор, только очень подлый
и… смешной. Но теперь вы здесь
и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы там наделали,
и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет, не правда ли?»
«То мне горько
и рвет мне сердце, что я рабыня его опозоренная, что
позор и стыд мой самой, бесстыдной, мне, люб, что любо жадному сердцу
и вспоминать свое горе, словно радость
и счастье, — в том мое горе, что нет силы в нем
и нет гнева за обиду свою».
Никакая помощь, никакая поправка были невозможны, —
и я, упав на дно телеги, сгорал со
стыда и не видел никакого спасения от неминуемого
позора, в неотразимости которого меня совершенно уверило мое беспокойное воображение.
Обрызганная
стыдом от появления Липмана, сделавшаяся предметом ссоры подлого человека с тем, кого она любила более всего на свете, зная, что честь ее зависит вперед от одного слова этого негодяя, она чувствовала только
позор свой
и рыдала.
И чем больше будет
позора, чем больше будет
стыда, чем больше это отзовется на мне, тем лучше: страшная преступница заслуживает страшного наказания!
— Так вот до чего я дошла! — чуть слышно произнесла она,
и губы ее искривились зловещей улыбкой. — Я, княжна Маргарита, была игрушкой этого бандита… Словно ничтожная тварь, я, не задумываясь, шла от преступления к преступлению в угоду этому выродку из жидов!.. Где же были мой ум, моя воля?.. Как могла меня так отуманить страсть к этому каторжнику?.. Какой
стыд, какой
позор, какое унижение!..
Он, настоящий, форменный муж, который узнает о своем
позоре самый последний
и потом смиряется
и сносит это из ложного
стыда или выгод, но вот тут уж ошибка, — этого одного уж ни за что не будет с Фебуфисом.