Неточные совпадения
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них, говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в
страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут
убить. В любую минуту. Безнаказанно…
«
Убил. Теперь меня
убьет», — подумал Самгин, точно не о себе; в нем застыл другой
страх, как будто не за себя, а — тяжелее, смертельней.
— Одна пуля отщепила доску, а доска ка-ак бабахнет Якова-товарища по ноге, он так и завертелся! А я башкой хватил по сундуку, когда Васю
убило. Это я со
страха. Косарев-то как стонал, когда ранило его, студент…
— Тут, знаешь,
убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью жены и ее гостей —
страх.
Воротился к себе на кровать, лег да и думаю в
страхе: «Вот коли убит Григорий Васильевич совсем, так тем самым очень худо может произойти, а коли не убит и очнется, то оченно хорошо это произойдет, потому они будут тогда свидетелем, что Дмитрий Федорович приходили, а стало быть, они и
убили, и деньги унесли-с».
Даже обе служанки Грушеньки (после уже разразившейся катастрофы, о которой еще речь впереди) показали потом на суде, что Дмитрия Федоровича принимала Аграфена Александровна из одного лишь
страху, потому будто бы, что «
убить грозился».
Так ведь тот, лежачий-то, мог рассердиться, и из-за одного только самосохранения поскорее объявить правду истинную: оба, дескать, участвовали, только я не
убивал, а лишь дозволил и попустил, от
страху.
Но она опешила от
страха, заклялась-забожилась, и если подсудимый не
убил ее тут же, то это потому, что сломя голову пустился за своей изменницей.
— Как же бы я мог тогда прямее сказать-с? Один лишь
страх во мне говорил-с, да и вы могли осердиться. Я, конечно, опасаться мог, чтобы Дмитрий Федорович не сделали какого скандалу, и самые эти деньги не унесли, так как их все равно что за свои почитали, а вот кто же знал, что таким убивством кончится? Думал, они просто только похитят эти три тысячи рублей, что у барина под тюфяком лежали-с, в пакете-с, а они вот убили-с. Где же и вам угадать было, сударь?
Я бы его
убила со
страху…
Встреча с отцом в первое мгновенье очень смутила ее, подняв в душе детский
страх к грозному родимому батюшке, но это быстро вспыхнувшее чувство так же быстро и улеглось, сменившись чем-то вроде равнодушия. «Что же, чужая так чужая…» — с горечью думала про себя Феня. Раньше ее
убивала мысль, что она объедает баушку, а теперь и этого не было: она работала в свою долю, и баушка обещала купить ей даже веселенького ситца на платье.
Он
убил ее, и когда посмотрел на ужасное дело своих рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнусный, подлый
страх. Полуобнаженное тело Верки еще трепетало на постели. Ноги у Дилекторского подогнулись от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мерзавца бодрствовал: у него хватило все-таки настолько мужества, чтобы оттянуть у себя на боку кожу над ребрами и прострелить ее. И когда он падал, неистово закричав от боли, от испуга и от грома выстрела, то по телу Верки пробежала последняя судорога.
Мать, обняв Ивана, положила его голову себе на грудь, парень вдруг весь отяжелел и замолчал. Замирая от
страха, она исподлобья смотрела по сторонам, ей казалось, что вот откуда-нибудь из-за угла выбегут полицейские, увидят завязанную голову Ивана, схватят его и
убьют.
Уже раз проникнув в душу,
страх нескоро уступает место другому чувству: он, который всегда хвастался, что никогда не нагибается, ускоренными шагами и чуть-чуть не ползком пошел по траншее. «Ах, нехорошо!» подумал он, спотыкнувшись, «непременно
убьют», и, чувствуя, как трудно дышалось ему, и как пот выступал по всему телу, он удивлялся самому себе, но уже не покушался преодолеть своего чувства.
Один
убил по бродяжничеству, осаждаемый целым полком сыщиков, защищая свою свободу, жизнь, нередко умирая от голодной смерти; а другой режет маленьких детей из удовольствия резать, чувствовать на своих руках их теплую кровь, насладиться их
страхом, их последним голубиным трепетом под самым ножом.
Я сразу понял, что человек не пьян, а — мертв, но это было так неожиданно, что не хотелось верить. Помню, я не чувствовал ни
страха, ни жалости, глядя на большой, гладкий череп, высунувшийся из-под пальто, и на синее ухо, — не верилось, что человек мог
убить себя в такой ласковый весенний день.
Мы видели, как люди сделались опять зверями, как они, как шальные,
убивали из удовольствия, из
страха, для молодечества, для похвальбы.
«Всех, кто видел это, оковал
страх, — впервые при них так
убивали женщину. И долго все молчали, глядя на нее, лежавшую с открытыми глазами и окровавленным ртом, и на него, который стоял один против всех, рядом с ней, и был горд, — не опустил своей головы, как бы вызывая на нее кару. Потом, когда одумались, то схватили его, связали и так оставили, находя, что
убить сейчас же — слишком просто и не удовлетворит их».
— Нет, матушка, не дело говоришь, — перебил Петр, лицо которого, как только миновала опасность, сделалось по-прежнему мрачным и недовольным, — этак, пожалуй, невесть что в башку заберет! Пущай его
страха отведает. Небось не
убьют.
И вот, в час веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах, в шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их телах нет костей, состязаясь в ловкости
убивать, фехтовали воины и шло представление со слонами, которых окрасили в красный и зеленый цвета, сделав этим одних — ужасными и смешными — других, — в этот час радости людей Тимура, пьяных от
страха пред ним, от гордости славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, — в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана [Баязет-султан — Боязид 1, по прозвищу Йылдырым — «Молния» (1347–1402).
В эту ночь, под шорох и свист метели, он, вместе с углубившимся сознанием своего одиночества, придумал нечто, освещающее убийство, объясняющее его: он
убил испорченного мальчика, опасного товарища Илье, по силе любви своей к сыну, из
страха за него.
Где-то в глубине моей души, еще не притупившейся к человеческому страданию, я разыскал теплые слова. Прежде всего я постарался
убить в ней
страх. Говорил, что ничего еще ровно не известно и до исследования предаваться отчаянию нельзя. Да и после исследования ему не место: я рассказал о том, с каким успехом мы лечим эту дурную боль — сифилис.
Пережив дважды в эту ночь такой
страх, он теперь боялся пережить его в третий раз и желал одного: скорей кончить эту проклятую работу, сойти на землю и бежать от этого человека, пока он в самом деле не
убил или не завел его в тюрьму.
Почти уж в конце аллеи вдруг
страх напал на меня: «Что, если меня сейчас
убьют и ограбят!» С каждым шагом мой
страх возрастал вдвое.
— Началась, — говорит, — эта дрянная и недостойная разума человеческого жизнь с того дня, как первая человеческая личность оторвалась от чудотворной силы народа, от массы, матери своей, и сжалась со
страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, комок, который наречён был — «я». Вот это самое «я» и есть злейший враг человека! На дело самозащиты своей и утверждения своего среди земли оно бесполезно
убило все силы духа, все великие способности к созданию духовных благ.
— Я с ним — отчего? — спокойнее и увереннее продолжала она. — От
страха! Не устуни-ка ему —
убьет! Да! О, это он может! А тебя я люблю хорошо, для души — понял?
Она понравилася мне ужасно… я горю
Любовью к ней!.. готов я всю казну
Мою отдать вам… только б вы
Эмилию мне привезли! — что только можно,
Яд,
страх, огонь, мольбу, употребите,
Убейте мачеху, служителей, отца,
Лишь мне испанку привезите…
Бьют их нещадно, стращают всеми
страхами, держат в строжайших карцерах по месяцу и более, сажают в сумасшедшие дома, в тюрьмы и, не сломив, засылают людей куда-то на край земли, если не
убьют.
Говоря эти растерянные слова, Цирельман поглядел на маленькую волосатую руку, которая лежала ладонью вниз на столе, и неожиданно для себя со
страхом подумал, что этой самой рукой Файбиш
убил пограничного солдата. И, с чувством раздражающей, обморочной слабости в груди и в животе, он залепетал едва слышно...
Вася. Нельзя, не велено… под
страхом не велено… он меня
убьет.
За что же человеку дано видеть ожидающий его конец и почему он кажется ему так ужасен, что раздирает его душу иногда до того, что заставляет
убивать себя от
страха смерти?
Страх перед наказанием никогда не удержал ни одного убийцу. Тот, кто идет
убивать своего соседа из мести или нужды, не рассуждает много о последствиях. Убийца всегда уверен, что избегнет преследования. Если бы когда-нибудь было объявлено, что никакого наказания не будут налагать на убийц, число убийств не увеличилось бы ни на один случай. Весьма вероятно, напротив, что оно уменьшилось бы, потому что не было бы преступников, развращенных в тюрьмах.
Человек
убивает из
страха; в основе всякого убийства, частного или государственного, лежат
страх и рабство.
И он
убивает, чтобы создать жизнь, в которой будет меньше
страха.
Государство всегда испытывает
страх и потому принуждено
убивать.
Если бы человеку удалось победить рабский
страх, то он перестал бы
убивать.
A сердце сжималось в это самое время
страхом за жизнь младшего братишки. Ведь красавчик Иоле был любимцем семьи! Ведь, не приведи Господь,
убьют Иоле, старуха-мать с ума сойдет от горя, и не захочет без него жить!.. — вихрем проносится жуткая мысль в мозгу боевого героя. Потом приходит на ум её недавняя просьба, просьба взволнованной, любящей матери-старухи.
Лучшее доказательство того, что
страх смерти есть не
страх смерти, а ложной жизни, есть то, что часто люди
убивают себя от
страха смерти.
—
Убил? — чуть слышно спросил Семен Иоаникиевич, бросив на Ермака взгляд, полный
страха, смешанный с удивлением.
— Неравно померещилась бы тебе невесть какая напасть… у
страха глаза велики, бес лукав… да пришла бы тебе блажь хватить меня топором.
Убить бы не
убила… где тебе!.. а шкуру бы попортила. Вот тут уж разбойнички сделали бы свое дело.
Он теперь только понял, что Толстых
убил Ильяшевича из ружья, принадлежавшего Егору Никифорову. Он задрожал от
страха и прислонился к заплоту, чтобы не упасть.
— Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут
убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его
убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя-то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и
страх прошел, как бы только не ушел! Ну, так-то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности, Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства
страха, и мысль, что его могут
убить или больно ранить, не приходила ему в голову.
На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок-мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и уезжали по той же плотине, запыленные мукой, с белыми возами — на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные
страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и
убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно так же убитыми.