Неточные совпадения
В то время как бабушка сказала, что он очень
вырос, и устремила на него свои проницательные глаза, я испытывал то чувство
страха и надежды, которое должен испытывать художник, ожидая приговора над своим произведением от уважаемого судьи.
Но бывать у нее он считал полезным, потому что у нее, вечерами, собиралось все больше людей, испуганных событиями на фронтах, тревога их
росла, и постепенно к
страху пред силою внешнего врага присоединялся
страх пред возможностью революции.
Казалось, все
страхи, как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и
росло по мере того, как я вдавался в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?
К религии он относился так же отрицательно, как и к существующему экономическому устройству. Поняв нелепость веры, в которой он
вырос, и с усилием и сначала
страхом, а потом с восторгом освободившись от нее, он, как бы в возмездие за тот обман, в котором держали его и его предков, не уставал ядовито и озлобленно смеяться над попами и над религиозными догматами.
Проклятый дощаник слабо колыхался под нашими ногами… В миг кораблекрушения вода нам показалась чрезвычайно холодной, но мы скоро обтерпелись. Когда первый
страх прошел, я оглянулся; кругом, в десяти шагах от нас,
росли тростники; вдали, над их верхушками, виднелся берег. «Плохо!» — подумал я.
В
страхе этом есть что-то болезненное, зависящее преимущественно от тех ложных условий, в которых многие из нас живут и
выросли.
А через два дня он, поддерживаемый ею и Тиуновым, уже шёл по улицам города за гробом Хряпова. Город был окутан влажным облаком осеннего тумана, на кончиках голых ветвей деревьев
росли, дрожали и тяжело падали на потную землю крупные капли воды. Платье покрывалось сыростью, точно капельками ртути. Похороны были немноголюдны, всего человек десять шагало за гробом шутливого ростовщика, которому при жизни его со
страхом кланялся весь город. Гроб — тяжёлую дубовую колоду — несли наёмные люди.
Мальчик вздрогнул от
страха и замер. А звук всё дрожал и
рос в своей силе.
А в городе неудержимо быстро
росло что-то странное, точно сон. Люди совершенно потеряли
страх; на лицах, ещё недавно плоских и покорных, теперь остро и явно выступило озабоченное выражение. Все напоминали собою плотников, которые собираются сломать старый дом и деловито рассуждают, с чего удобнее начать работу.
Он слышал, что в речах своих революционеры часто говорят о необходимости устроить на земле другую жизнь, эти речи будили его детские мечты. Но на зыбкой почве его души, засорённой дрянными впечатлениями, отравленной
страхом, вера
росла слабо, она была подобна больному рахитом ребёнку, кривоногому, с большими глазами, которые всегда смотрят вдаль.
У него всё
росло смешанное чувство любопытства к Тихону и
страха пред этим скуластым, непонятным мужиком.
— Нет, царь, нет! Я помню. Когда ты стоял под окном моего дома и звал меня: «Прекрасная моя, выйди, волосы мои полны ночной
росою!» — я узнала тебя, я вспомнила тебя, и радость и
страх овладели моим сердцем. Скажи мне, мой царь, скажи, Соломон: вот, если завтра я умру, будешь ли ты вспоминать свою смуглую девушку из виноградника, свою Суламифь?
— Жизнь наполнена
страхом, — говорит Михайла, — силы духа человеческого поедает взаимная ненависть. Безобразна жизнь! Но — дайте детям время
расти свободно, не превращайте их в рабочий скот, и — свободные, бодрые — они осветят всю жизнь внутри и вне вас прекрасным огнём юной дерзости духа своего, великой красотой непрерывного деяния!
На третий день, утром, когда я вошел в хлев, они не бросились — как всегда было — под ноги мне, а, сбившись кучей в темном углу, встретили меня незнакомым, сиплым хрюканьем. Осветив их огнем фонаря, я увидал, что глаза животных как будто
выросли за ночь, выкатились из-под седых ресниц и смотрят на меня жалобно, с великим
страхом и точно упрекая. Тяжелое дыхание колебало зловонную тьму, и плавал в ней охающий, точно человечий, стон.
Роза ничего этого не знала; она
росла и красовалась; на другой день она должна была распуститься полным цветом, а на третий начать вянуть и осыпаться. Вот и вся розовая жизнь! Но и в эту короткую жизнь ей довелось испытать немало
страха и горя.
Вырастало то чадо в
страхе Божием, поучалось заповедя́ми Господними, со седьмого годочка грамоте научено от родителей — Божественному писанию, евангельскому толкованию.
Тревога
росла и переходила в суеверный
страх, ледяной волной прокатывавшийся по дому.
Вырастил их Алексей Степаныч в
страхе Господнем, дочку выдал замуж в Саратов за хлебного торговца, сына на богатой сиротке женил.
Приближение к России наполняло беспокойное воображение Жозефа неописанными
страхами, и Иосаф Платонович уже млел и терялся в Берлине, а завтра ждал его еще больший
страх и ужас: завтра он будет в отечестве, «которого и дым нам сладок и приятен», и увидит наконец свою жену и ее малюток, которые, без сомнения,
выросли и похорошели в это время, как он находился в бегах из Петербурга.
Какое-то привидение, высокое, страшное, окровавленное до ног, с распущенными по плечам черными космами, на которых запеклась кровь, пронеслось тогда ж по рядам на вороной лошади и вдруг исчезло. Ужасное видение! Слова его передаются от одного другому, вспоминают, что говорил полковник генерал-вахтмейстеру об охранении пекгофской дороги, — и
страх, будто с неба насланный,
растя, ходит по полкам. Конница шведская колеблется.