То, что мы видим. Сборник рассказов

Света Нигматуллина, 2018

Бледная женщина с пакетом фруктов. Одинокая мама с двумя детьми. Растерянный богатый парень. Усталая акушерка в пустой комнате. Закаленный северными ветрами мужчина. Их лица – это только то, что мы видим. Все они – больше, чем кажется. Это книга – сборник коротких историй, которые объединяет не только имя автора, но и двойной смысл, скрытый за каждым из поворотов.

Акушерка

В приемном покое родильного отделения пусто и тихо. Шестой час утра. Сложив руки на своем унизительно огромном животе, Неля молча ждет. Возле нее остановился проходящий мимо врач. Молодой мужчина, а глаза такие, будто живет уже сотню лет.

— Что у вас? — он листает бумаги, и не услышав ответа, смотрит на девушку. Взгляд спокойный и даже участливый.

— Воды отошли, — тихо отвечает она.

— Давно?

— Час назад.

Кивнув, он возвращается к своей папке и кричит медсестре:

— Анечка, на осмотр примите.

Молодая девушка выглядывает в коридор.

— Подождите немного, я сейчас.

Неля послушно ждет. Скоро все кончится. Она даже обрадовалась, проснувшись в промокшей постели. Живот исчезнет. Можно будет снова стать незаметной. То есть собой, а это одно и то же.

Довольно трудно не привлекать внимания, когда живот появляется в любой комнате впереди тебя. Одни считают своим долгом помочь, причем совершенно нелепо: подать руку, заботливо прикрыть окно. Другие, что еще хуже, смотрят с умилением. А недавно в женской консультации пожилая женщина тихонько спросила, глядя на ее неокольцованный палец:

— Сбежал?

«Ну что вы в самом деле!» — хотелось воскликнуть ей. Нет! Погиб. Трагически и внезапно. Он был летчиком… Ах нет, полярником. А может быть, обычным мужчиной. А может, и не было его никогда! Непорочное зачатие, представьте себе.

— Сняла из-за отеков, — сухо ответила девушка. Но вышло все равно так, будто оправдалась. Оценивающий взгляд был хуже сканера. Отеками и не пахло. Плевать.

Первый триместр проходила будто во сне. Чувствовала себя прекрасно. Ни сонливости, ни токсикоза. Даже надежда зародилась в сердце — а может, ошибка? Надеялась на что-то. Подруг избегала. Родителям по телефону только о хорошем: сессия закрыта, курсовая пишется, в гости летом — обязательно… Парни? Нет, да вы что, когда!

И вот однажды она очнулась. В витрине магазина увидела себя со стороны. Живот проглядывался даже сквозь просторное пальто. Еще можно было свалить на неудачный фасон, но… Неля вдруг поняла отчетливо: само не пройдет.

Как выяснилось позже — не само, а сама. Девчонка. По крайней мере, так сказала врач на УЗИ. Показывала на экране ручки, ножки, хотя на самом деле там была лишь размытая клякса. Такая же черная, как ее жизнь. Очередной обман. С улыбкой доктор включила звук сердца, и от этого нечеткого шума, сквозь который прорывалось глухое «бух-бух», Нелю затошнило.

Пора заканчивать с этим. Сомнений не было.

— Девушка, — ее участковый гинеколог устало сняла очки и повертела их в руке, — искусственное прерывание беременности до 12 недель. У вас какой срок? 20. Вы о чем раньше думали? Медицинских показаний нет. Изнасилования я, как понимаю, тоже не было.

Конечно, не было. Все по большой любви. Ее большой односторонней любви.

— И что мне делать? — спросила она скорее у себя, но вслух.

— Отказ в роддоме напишете. А лучше идите, подумайте хорошо. Вон полный коридор сидит тех, кто мечтает быть на вашем месте.

Ах, да. Место и правда замечательное. Студентка из провинции, мужа нет. Родители не переживут. Не жизнь, а дешевый роман по второму каналу. Только там все заканчивается хорошо само собой. Главное — досмотреть до последней серии.

«Скорую помощь» вызвала на адрес соседнего дома. К общежитию было стыдно. Но в машину ее брать не хотели. Они препирались с врачом, стоя прямо на улице. Еще одна нелепая сцена из ее поломанной жизни. В безразмерном платье, растрепанная, круглая. Прижимает к груди полиэтиленовый пакет с обменной картой и тапочками.

— Без сопровождающего не принимаем, девушка, — говорит врач.

Неля настроена решительно. Как в последний бой.

— Позвоните матери, отцу, подруге, — настаивает фельдшер. — У нас приказ — на роды доставляем только в присутствии кого-то близкого.

— У меня никого нет, — отвечает девушка. — Никого.

Резкий спазм схватывает низ живота, ноги подгибаются. Началось. Времени на дискуссии не остается. Врач машет рукой — залезай уже, боец.

И вот она в родильном доме. Ей выдают казенный халат и сорочку. Предродовая залита солнечным светом. Четыре кровати, на одной — в углу, укрывшись одеялом, спит девушка. Нелю укладывают на спину, задирают одежду, лепят на живот какие-то датчики.

Входит женщина в белом халате. Невысокая, кругленькая, строгая. Представляется: Валентина Степановна, врач-акушер. Теплыми руками поправляет присоски на ней. Достает бумаги, расспрашивает про беременность, самочувствие, записывает.

— Ну, чего приуныла? — смотрит серьезно, но в глазах веселые огоньки. — Родишь в световой день, недолго осталось. От меня беременной еще никто не уходил.

У Нели внутри целый вагон чувств. Сердце колотится прямо в ушных перепонках. Мерзнут ноги. И вместе со страхом растет решимость. Скоро все кончится. Бумажку она уже написала. Живота не будет, она вернется в общежитие, всем скажет, что ребенок не выжил, и будет жить дальше. Наступит лето, Неля поедет к родителям, будет спать до обеда, есть пирог с щавелем, разговаривать с мамой до утра, а осенью все эту историю забудут. И она забудет. От этих мыслей на время становится немного легче.

Время идет; нарастает, накатывает обжигающими волнами боль. Неля ходит по палате от стены к стене, опирается руками на подоконник и смотрит в окно. Там едет трамвай, люди торопятся по делам, веселый школьник бежит, размахивая рюкзаком. Она удивляется: как это, жизнь продолжается? Очередная схватка будто бьет по всему телу — от живота до коленей, и она в изнеможении сгибается на кровати. Часы на стене будто отказываются идти, стрелка движется едва-едва. От боли — искры в глазах, и снова передышка. Смеркается. Голова мутная, и никаких мыслей в ней, только дотерпеть, только еще немного подождать. Она закусывает край одеяла, хнычет, терпит, дышит, ждет.

Акушерка Валентина ведет ее в родзал.

— Не дыши сейчас, — кричит в ухо. — Не тужься, терпи, немного, давай, еще, ну!

И вдруг становится так легко, и сквозь пелену не крик даже слышит, а какой-то кошачий писк.

— Девочка, — голос, будто сквозь толщу воды. — Сейчас, мамаша, терпите, покажу.

— Не надо, — пытается сказать она. — Унесите. Не надо.

— 52 см, 3 200 вес, — докладывает Валентина, будто не слыша ее. — Какие волосики длинные, ух!

Неля и слышать не хочет. Какой-то сверток несут к ней, хотят приложить к груди, но она отталкивает, пытается встать с кресла, ее укладывают обратно.

— Нельзя вставать, куда ты, ненормальная!

Ребенка уносят, а она все машет руками, пытаясь что-то сказать: про мужчину, который женат, про маму, которая живет на одну пенсию, про отца без работы. Она кричит, захлебывается. По лицу льется что-то горячее, соленое. Ей делают укол, сознание размывается.

Неля приходит в себя, когда уже темно. В руке торчит капельница, в окно палаты светит фонарь. Пытается встать. Из коридора слышен стук металлических колясок по полу и приглушенный писк со всех сторон. Тело будто переехали катком вдоль и поперек. На руке у нее пластиковый браслет с фамилией и цифрами. Хочется содрать его, но пальцы не слушаются.

В коридоре слышны шаги. Заходит Валентина. Измеряет температуру и давление. Все в тишине. Неля спрашивает с надеждой, с трудом шевеля пересохшими губами:

— Вы не знаете, когда мне домой можно?

— Торопишься куда? Трое суток точно тут будешь. Пока сама восстановишься, пока ребенок окрепнет.

— Я… Я же заявление написала, — тихо говорит она и зачем-то добавляет: — На имя главного врача.

Акушерка смотрит на нее и выходит. У Нели спина покрылась испариной. Очень хочется чаю с сахаром. Сглатывает слюну. В пакете рядом с тумбочкой настойчиво вибрирует телефон. Наверное, мама беспокоится. Но нет сил снова придумывать что-то и делать нарочито веселый голос. Навралась по горло. Она осторожно ложится на край кровати. Надо бы дойти до поста, только полежать пару минут. Глаза закрываются сами по себе.

Неля спит, крепко, впервые за долгое время. В открытую дверь медсестра вкатывает прозрачный лоток на колесах. Из него выглядывает байковое красно-белое одеяло.

Ночную тишину разрывает крик. Он отделяется от остального хора и звучит совсем рядом, опасно близко. Фонарь освещает больничную палату, тумбочку, пустую соседскую кровать, пеленальный стол и каталку. Девушка мотает головой, открывает глаза и закрывает снова, но видение не пропадает. Она осторожно смотрит внутрь. Там разгневанно кричит маленький кулек.

Неля выходит в коридор. Ноги передвигать немного страшно, все тело будто стало хрупким и ломким. Но кулек продолжает истошно кричать в спину. На посту горит свет, девушка в белом халате что-то пишет в журнале. Не поднимая головы, она говорит:

— Пеленку меняла? Молоко есть?

Неля хочет что-то объяснить, но плач, даже далекий, выделяется из всех и заставляет нервничать. Она путано говорит про отказ, про ребенка, про акушерку.

Из бессвязного потока речи дежурная вылавливает имя. Кивает на телефон рядом:

— Валентина Степановна в неонатологии была, набирай 37.

Рука дрожит.

— Атаева? Утренняя? — голос на том конце. — В отказной палате мест нет. Что мне твоего ребенка в сумке домой унести? Позже зайду. Все, некогда.

Неля возвращается в палату. Ее ждет самая странная в жизни ночь. Слушать ор невозможно. Дрожа, она разворачивает кулек, и на свет появляются красные, сморщенные ножки-крючки и такие же нелепые тонюсенькие ручки. На одной из них — пластиковый браслет с ее фамилией. Неля осторожно берет комок на руки, маленькая голова с темными волосами безвольно ложится на ее плечо. Что-то странное происходит внутри, все нервные окончания будто сосредоточены в том месте, которого коснулся ребенок. Она ошарашенно молчит и не дыша кладет свою ладонь на маленькую голову. Малышка замолкает.

По щекам, кажется, катятся слезы. Неля сглатывает и неуклюже кутает дочь в пеленку. Кладет ее на кровать и осторожно ложится рядом сама. Смотрит удивленно на кукольную ладошку, осторожно, будто на пробу, берет своими пальцами. Детский запах заполняет легкие, не давая дышать.

Этажом выше Валентина Степановна обходит палаты, проверяет плотно закрытую дверь пустой палаты отказников. Снимает халат, чувствуя в кармане сложенную вчетверо бумагу, где кудрявым, почти детским, почерком выведено: «Заявление». Комкает бумагу.

— Заявительница. Горе луковое, — еле слышно бормочет она и улыбается своим мыслям.