Неточные совпадения
За порубку лесов надо было взыскивать сколь возможно строже, но за загнанную скотину нельзя было
брать штрафов, и хотя это и огорчало караульщиков и уничтожало
страх, нельзя было не отпускать загнанную скотину.
Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных, — да просто от
страха и слова не выговоришь! гордость и благородство, и уж чего не выражает лицо его? просто
бери кисть, да и рисуй...
Да оставь я иного-то господина совсем одного: не
бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и
страхом, так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с.
Катерина (
берет ее за руку). А вот что, Варя, быть греху какому-нибудь! Такой на меня
страх, такой-то на меня
страх! Точно я стою над пропастью и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что. (Хватается за голову рукой.)
Господа,
Эй! Софья Павловна, беда:
Зашла беседа ваша за́ночь;
Вы глухи? — Алексей Степаныч!
Сударыня!.. — И
страх их не
берет!
Напрасно
страх тебя
берет,
Вслух, громко говорим, никто не разберет.
Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,
О Бейроне, ну о матерьях важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.
Ах! Alexandre! у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас; мы, благо, на ходу;
С какими я тебя сведу
Людьми!!!.. уж на меня нисколько не похожи,
Что за люди, mon cher! Сок умной молодежи!
Соловей лил свои трели. Марфеньку обняло обаяние теплой ночи. Мгла, легкий шелест листьев и щелканье соловья наводили на нее дрожь. Она оцепенела в молчании и по временам от
страха ловила руку Викентьева. А когда он сам
брал ее за руку, она ее отдергивала.
Но пока она будет держаться нынешней своей системы, увертываясь от влияния иностранцев, уступая им кое-что и держа своих по-прежнему в
страхе, не позволяя им
брать без позволения даже пустой бутылки, она еще будет жить старыми своими началами, старой религией, простотой нравов, скромностью и умеренностью образа жизни.
А в других местах было или совсем пусто по берегам, или жители, завидев, особенно ночью, извергаемый пароходом дым и мириады искр, в
страхе бежали дальше и прятались, так что приходилось голодным плавателям самим входить в их жилища и хозяйничать,
брать провизию и оставлять бусы, зеркальца и тому подобные предметы взамен.
Нелегальный живет вечно в тревоге и материальных лишениях и
страхе и за себя, и за других, и за дело, и наконец его
берут, и всё кончено, вся ответственность снята: сиди и отдыхай.
— Дроби немножко подарю, вот,
бери, только маме своей до меня не показывай, пока я не приду обратно, а то подумает, что это порох, и так и умрет от
страха, а вас выпорет.
Невольно, безотчетно
берет страх…
О выборе не может быть и речи; обуздать мысль труднее, чем всякую страсть, она влечет невольно; кто может ее затормозить чувством, мечтой,
страхом последствий, тот и затормозит ее, но не все могут. У кого мысль
берет верх, у того вопрос не о прилагаемости, не о том — легче или тяжеле будет, тот ищет истины и неумолимо, нелицеприятно проводит начала, как сен-симонисты некогда, как Прудон до сих пор.
Жирная и тяжелая перепелка, увидя ястреба и боясь лететь, со
страху прижимается плотнее к траве и очень часто допускает взять себя руками]
брать их руками.
— Берите-с! — обратился ко мне Николай Осипыч, как будто даже со
страхом, — этакая цена! да за этакую цену обеими руками ухватиться надобно!
— Домой, — отвечал Калинович. — Я нынче начинаю верить в предчувствие, и вот, как хочешь объясни, — продолжал он,
беря себя за голову, — но только меня как будто бы в клещи ущемил какой-то непонятный
страх, так что я ясно чувствую… почти вижу, что в эти именно минуты там, где-то на небе, по таинственной воле судеб, совершается перелом моей жизни: к худому он или к хорошему — не знаю, но только страшный перелом… страшный.
А он, кроткий-то, он за свой
страх боится жить, ему надобно, чтобы кто-нибудь отвечал за него богу и царю, сам он на себя ничего, окромя побоев, не хочет
брать.
Окончив куренье, Алексей Абрамович обращался к управителю,
брал у него из рук рапортичку и начинал его ругать не на живот, а на смерть, присовокупляя всякий раз, что «кончено, что он его знает, что он умеет учить мошенников и для примера справедливости отдаст его сына в солдаты, а его заставит ходить за птицами!» Была ли это мера нравственной гигиены вроде ежедневных обливаний холодной водой, мера, посредством которой он поддерживал
страх и повиновение своих вассалов, или просто патриархальная привычка — в обоих случаях постоянство заслуживало похвалы.
— Детский
страх!.. Мечта, послышалось мне, иль просто ветер дунул, — говорил себе Долинский, стараясь взять над собою силу, а панический, суеверный
страх сам предупреждал его, а он
брал его за плечи, двигал на голове его волосы и через мгновение донес до его слуха столь же спокойный и столь же отчетливый звук от оборота второй страницы.
Увидев знакомую ему фигуру графа Хвостикова, Офонькин сделал недовольную мину; но, взглянув на его сопутника в генеральских погонах, он вдруг почувствовал
страх. Офонькин подумал, что Трахов — какой-нибудь жандарм и приехал
брать его за то, что он на днях очень развольнодумничался в клубе и высказал пропасть либеральных мыслей.
Он доживал свой век одиноко, разъезжал по соседям, которых бранил за глаза и даже в глаза и которые принимали его с каким-то напряженным полухохотом, хотя серьезного
страха он им не внушал, — и никогда книги в руки не
брал.
Итак, не по чувству зависти я воздерживаюсь от поздравления вас с приездом, а просто потому, что меня
берет оторопь. И не за себя я боюсь — чего уж! из меня всё, даже
страх вынули! — но за отечество.
Теперь, когда прошло десять лет, жалость и
страх, вызванные записями, конечно, ушли. Это естественно. Но, перечитав эти записки теперь, когда тело Полякова давно истлело, а память о нем совершенно исчезла, я сохранил к ним интерес. Может быть, они нужны?
Беру на себя смелость решить это утвердительно. Анна К. умерла в 1922 году от сыпного тифа и на том же участке, где работала. Амнерис — первая жена Полякова — за границей. И не вернется.
Маменькин лакей, Дмитрий Сидоров, большой охотник до трубки, регулярно каждый день после обеда, когда мы бывали в диванной, ходил в мужнин кабинет
брать его табак из ящика; и надо было видеть, с каким веселым
страхом Сергей Михайлыч на цыпочках подходил ко мне и, грозя пальцем и подмигивая, показывал на Дмитрия Сидоровича, который никак не предполагал, что его видят.
Соколова. Супруг ваш ошибся, указав на него. Ошибка понятна, если хотите, но её необходимо исправить. Сын мой сидит в тюрьме пятый месяц, теперь он заболел — вот почему я пришла к вам. У него дурная наследственность от отца, очень нервного человека, и я, — я боюсь, вы понимаете меня? Понятна вам боязнь за жизнь детей? Скажите, вам знаком этот
страх? (Она
берёт Софью за руку и смотрит ей в глаза. Софья растерянно наклоняет голову, несколько секунд обе молчат.)
Я
беру весла, да никак со
страха в уключины не попаду. Насилу справился и отвалил от берега, да и спрашиваю...
— Я тогда к нему иду, — начала она через минуту, переводя дух. — Иной раз он просто своими словами меня заговаривает, другой раз
берет свою книгу, самую большую, и читает надо мной. Он все грозное, суровое такое читает! Я не знаю, что, и понимаю не всякое слово; но меня
берет страх, и когда я вслушиваюсь в его голос, то словно это не он говорит, а кто-то другой, недобрый, кого ничем не умягчишь, ничем не замолишь, и тяжело-тяжело станет на сердце, горит оно… Тяжелей, чем когда начиналась тоска!
Боровцов. Известно для чего — для
страха, чтоб не очень забывались. А то нешто мы так живем, как в законе написано? Нешто написано, что на улице трубку курить, а ты за воротами сидишь с трубкой. Нешто писано, что по десяти процентов в месяц
брать, а он
берет же.
— Что я далась ему? Мало ли других баб на селе? А он этакой рослый, здоровый, согнётся и бормочет, махая рукой: «Коли
страха нету больше — всё кончено! Всё рушится, всё нарушено! Мир, говорит, только
страхом и держался!» И опять ко мне лезет, за груди хватает, щиплет, просит лечь с ним — мне просто хоть нож в руку
брать!
На десятом году подружилась она с этой девочкой, тайком ходила к ней на свидание в сад, приносила ей лакомства, дарила ей платки, гривеннички (игрушек Катя не
брала), сидела с ней по целым часам, с чувством радостного смирения ела ее черствый хлеб; слушала ее рассказы, выучилась ее любимой песенке, с тайным уважением и
страхом слушала, как Катя обещалась убежать от своей злой тетки, чтобы жить на всей божьей воле, и сама мечтала о том, как она наденет сумку и убежит с Катей.
Брызнул Ярило на камни молоньей, облил палючим взором деревья дубравные. И сказал Матери-Сырой Земле: «Вот я разлил огонь по камням и деревьям. Я сам в том огне. Своим умом-разумом человек дойдет, как из дерева и камня свет и тепло
брать. Тот огонь — дар мой любимому сыну. Всей живой твари будет на
страх и ужас, ему одному на службу».
И если бы все эти дорогие вещи могли чувствовать и говорить, они сказали бы, что умирают от
страха, когда он приближается или
берет одну из них в руки и рассматривает с странным любопытством.
Акушерка глядит на тупое лицо мальчика, и ей кажется, что даже воздуху тяжело, что еще немного — и стены упадут, не вынося давящего присутствия необыкновенного человека. Не помня себя от
страха и уже чувствуя сильную ненависть к этому человеку, Марья Петровна
берет свои узелки и торопливо уходит.
Знаю только, что то, чтó ты называешь своими наслаждениями, только тогда будет благом для тебя, когда ты не сам будешь
брать, а другие будут давать их тебе, и только тогда твои наслаждения будут делаться излишеством и страданиями, какими они делаются теперь, когда ты сам для себя будешь ухватывать их. Только тогда ты избавишься и от действительных страданий, когда другие будут тебя избавлять от них, а не ты сам, — как теперь, когда из
страха воображаемых страданий ты лишаешь себя самой жизни.
Он пожимает плечами и беспомощно указывает мне глазами на свои руки. У бедняги на обе руки нависли разноцветные девицы, жмутся к нему от
страха и мешают работать.
Беру карандаш и записываю время с секундами. Это важно. Записываю географическое положение наблюдательного пункта. Это тоже важно. Хочу определить диаметр, но в это время Машенька
берет меня за руку и говорит...
—
Страх что-то
берет!.. Что это воет?..
Вид зарева действует на всех одинаково. Как барыня, так и слуги чувствуют внутреннюю дрожь и холод, такой холод, что дрожат руки, голова, голос…
Страх велик, но нетерпение еще сильнее… Хочется подняться выше и увидеть самый огонь, дым, людей! Жажда сильных ощущений
берет верх над
страхом и состраданием к чужому горю. Когда зарево бледнеет или кажется меньше, кучер Гаврила радостно заявляет...
— Ах!
страх моя
берет и таскать душку во ад. Не казнишь моя…
— То-то я и говорю,
страх меня
берет, боюсь я.
И заплакал он слезами притворными. Но
страх его был искренен. Он боялся, чтобы Андрей Васильевич не умер в первый день заточения и чтобы смерти этой не причли ему в вину. Зарезать, удушить, отравить — таких мер никогда не
брал он с своими пленниками: он считал это грехом ужасным. Обыкновенно морил он их медленною смертью в цепях, предоставляя срок жизни их богу: тут еще нет греха.
Вадима Петровича начинало
брать раздражение и на бывшего своего дядьку.
Страх заболеть серьезно в этой противной для него Москве начал охватывать его и делал самую боль еще жутче.
«Журналист, проживающий на окраине», демонстрировал «запятую» множеству людей, между которыми были особы достопримечательного положения. Вид козявки всех удивлял; большинство людей отбегали от нее в
страхе, и лишь немногие поддавались успокоительным уверениям журналиста, что «запятая обезврежена», и тогда
брали ее в руки.