Неточные совпадения
Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание
доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один раз Дарья Александровна была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела, и потом уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного. Свияжский заговорил о Левине, рассказывая его
странные суждения о том, что машины только вредны в русском хозяйстве.
Повинуясь
странному любопытству и точно не веря
доктору, Самгин вышел в сад, заглянул в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие в темных ямах, непонятливо смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
— Передайте, пожалуйста, супруге мою сердечную благодарность за ласку. А уж вам я и не знаю, что сказать за вашу… благосклонность.
Странное дело, ей-богу! — негромко, но с упреком воскликнул он. — К нашему брату относятся, как, примерно, к собакам, а ведь мы тоже, знаете… вроде
докторов!
Так прошел весь вечер, и наступила ночь.
Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были
странные звуки: это ломался лед.
— Право, папа, ты сегодня предлагаешь такие
странные вопросы;
доктор, конечно, хороший человек, я его всегда уважала, но в таком вопросе он является все-таки чужим человеком… О таких вещах, папа, с посторонними как-то не принято советоваться.
Разобраться в этом
странном наборе фраз было крайне трудно, и Привалов чувствовал себя очень тяжело, если бы
доктор не облегчал эту трудную задачу своим участием. Какой это был замечательно хороший человек! С каким ангельским терпением выслушивал он влюбленный бред Привалова. Это был настоящий друг, который являлся лучшим посредником во всех недоразумениях и маленьких размолвках.
— Вы
странный человек,
доктор, — проговорила она, наконец.
Тут был подсудок Кроль, серьезный немец с рыжеватыми баками, по
странной случайности женатый на русской поповне; был толстый городничий Дембский, последний представитель этого звания, так как вскоре должность «городничих» была упразднена;
доктор Погоновский, добродушный человек с пробритым подбородком и длинными баками (тогда это было распространенное украшение докторских лиц), пан Богацкий, «секретарь опеки», получавший восемнадцать рублей в месяц и державший дом на широкую ногу…
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал,
доктор запер все двери в комнате и опять стал у окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то
странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь увидели его!
Доктор стоял у окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Затем
доктор начал замечать за самим собою довольно
странную вещь: он испытывал в присутствии жены с глазу на глаз какое-то гнетуще-неловкое чувство, как человек, которого все туже и туже связывают веревками, и это чувство росло, крепло и захватывало его все сильнее.
Вечером, когда сумрак сливает покрытые снегом поля с небом, по направлению от Мерева к уездному городу ехали двое небольших пошевней. В передних санях сидели Лиза и Гловацкая, а в задних
доктор в огромной волчьей шубе и Помада в вытертом котиковом тулупчике, который по милости своего
странного фасона назывался «халатиком».
— Батюшка мой! — говорил
доктор, взойдя в жилище конторщика, который уже восстал от сна и ожидал разгадки
странного появления барышни, — сделайте-ка вы милость, заложите поскорее лошадку да слетайте в город за дочкою Петра Лукича. Я вот ей пару строчек у вас черкну. Да выходите-то, батюшка, сейчас: нам нужно у вас барышню поместить. Вы ведь не осердитесь?
Доктор и Помада вышли, а Лиза, оставшись одна в пустом доме, снова утупила в огонь глаза и погрузилась в
странное, столбняковое состояние.
Евгения Петровна приехала уже около полутора часа назад и успела расспросить
доктора и Помаду обо всем, что они знали насчет неожиданного и
странного прибытия Лизы.
Тем
страннее шел к ее лицу шаловливый вид и задорные блестящие взгляды, очень удивлявшие
доктора, самого добрейшего из всех немецких людей в Петербурге.
— Да,
доктор. Она действительно
странная, но я все приписываю болезненному раздражению. Вчера она была очень послушна; сегодня же, когда я ей подносил лекарство, она пихнула ложку как будто нечаянно, и все пролилось. Когда же я хотел развести новый порошок, она вырвала у меня всю коробку и ударила ее об пол, а потом залилась слезами… Только, кажется, не оттого, что ее заставляли принимать порошки, — прибавил я, подумав.
В обоих случаях Круциферскому не приходилось ничего делать, а смерть падала на его счет, и молодой
доктор всякий раз говорил дамам: «
Странная вещь, ведь Яков Иванович очень хорошо знает свое дело, а как не догадался употребить t-rae opii Sydenhamii капель X, solutum in aqua distil lata [Сиденгэмовой настойки опия капель 10, разведенных в дистиллированной воде (лат.).] да не поставил под ложечку сорок пять пиявок; ведь человек-то бы был жив».
—
Странная фантазия! — усмехнулся
доктор. — Значит, вы полагаете, что я шпион?
Скоро по больнице разнесся слух, что
доктор Андрей Ефимыч стал посещать палату № 6. Никто — ни фельдшер, ни Никита, ни сиделки не могли понять, зачем он ходил туда, зачем просиживал там по целым часам, о чем разговаривал и почему не прописывал рецептов. Поступки его казались
странными. Михаил Аверьяныч часто не заставал его дома, чего раньше никогда не случалось, и Дарьюшка была смущена, так как
доктор пил пиво уже не в определенное время и иногда даже запаздывал к обеду.
Он сидел теперь в гостиной, и эта комната производила
странное впечатление своею бедною, мещанскою обстановкой, своими плохими картинами, и хотя в ней были и кресла, и громадная лампа с абажуром, она все же походила на нежилое помещение, на просторный сарай, и было очевидно, что в этой комнате мог чувствовать себя дома только такой человек, как
доктор; другая комната, почти вдвое больше, называлась залой, и тут стояли одни только стулья, как в танцклассе.
—
Странная неосторожность!.. — произнес, усмехаясь, Бегушев. — Но когда в больницу приезжает главный
доктор? — присовокупил он.
Засим, разумеется, понадобился
доктор, а воспитатели, удивленные несколько
странным результатом своего первого урока, разошлись, пожимая плечами и повторяя с улыбкою...
Доктор, принявший на себя обязанность его пользовать и уже несколько наслышавшийся о
странной его истории, старался всеми силами отыскать тайное отношение между грезившимися ему привидениями и происшествиями его жизни, но ничего не мог успеть.
Я слушал
доктора и по своей всегдашней привычке подводил к нему свои обычные мерки — материалист, идеалист, рубль, стадные инстинкты и т. п., но ни одна мерка не подходила даже приблизительно; и
странное дело, пока я только слушал и глядел на него, то он, как человек, был для меня совершенно ясен, но как только я начинал подводить к нему свои мерки, то при всей своей откровенности и простоте он становился необыкновенно сложной, запутанной и непонятной натурой.
Доктор Керженцев встал. Тусклыми, словно незрячими глазами он медленно обвел судей и взглянул на публику. И те, на кого упал этот тяжелый, невидящий взгляд, испытали
странное и мучительное чувство: будто из пустых орбит черепа на них взглянула сама равнодушная и немая смерть.
С полуслова понимая приказания медицинского персонала, всегда добрый и разговорчивый, умевший развлекать больных, он всё более и более нравился
докторам и студентам, и вот, под влиянием совокупности всех впечатлений новой формы бытия, у него образовалось
странное, повышенное настроение, Он чувствовал себя человеком особых свойств.
— Так. Пре-красно. Продолжайте, молодой человек, в том же духе, — произнес Завалишин, язвительно кривя губы. — Чудесные полемические приемы,
доктор, не правда ли? Воскресенский и сам чувствовал в душе, что он говорит неясно, грубо и сбивчиво. Но он уже не мог остановиться. В голове у него было
странное ощущение пустоты и холода, но зато ноги и руки стали тяжелыми и вялыми, а сердце упало куда-то глубоко вниз и там трепетало и рвалось от частых ударов.
Но отец поспешно объясняет, в чем дело: его единственная дочь, Надя, больна какой-то
странной болезнью, которой даже
доктора не понимают как следует.
Этот
странный извозчик, которого называли капитаном и который, по всем признакам, занимался своей теперешней профессией случайно, давно уже интересовал и
доктора, и Ашанина. И Володя осторожно спросил...
Варвара Васильевна лежала в отдельной палате. На окне горел ночник, заставленный зеленою ширмочкою, в комнате стоял зеленоватый полумрак. Варвара Васильевна, бледная, с сдвинутыми бровями, лежала на спине и в бреду что-то тихо говорила. Лицо было покрыто
странными прыщами, они казались в темноте большими и черными. У изголовья сидела Темпераментова, истомленная двумя бессонными ночами.
Доктор шепотом сказал...
— Но почему же ты не хочешь развода? — спросил
доктор, начиная раздражаться. — Ты
странная женщина. Какая ты
странная! Если ты серьезно увлеклась и он тоже любит тебя, то в вашем положении вы оба ничего не придумаете лучше брака. И неужели ты еще станешь выбирать между браком и адюльтером?
Я воспользовался первой маленькой паузой, чтобы задать тот чисто литературный вопрос, с каким ехал еще из Москвы. В романе «Страница романа», как читатель припомнит, кроме длиннот и повторений в описаниях Парижа, есть еще одна
странная черта для такого даровитого и сильного писателя, как Золя. Это личность
доктора Деберля. В начале вы думаете, что автор сделает из него если не тип, то своеобразный характер. Но ожидание не оправдывается. Я и указал на такое противоречие самому Золя.
Равнодушный, сдержанный, холодный тон, каким его приятели и
доктор говорили о женщинах и о несчастном переулке, показался ему в высшей степени
странным…
— Странно, Агей Алексеич! — говорил
доктор, вздыхая и кутаясь в мокрую шубу. — Я даже не замечаю этой погоды. Меня гнетет какое-то
странное, тяжелое предчувствие. Вот-вот, кажется мне, стрясется надо мной какое-то несчастие. А я верю в предчувствия и… жду. Всё может случиться. Трупное заражение… смерть любимого существа…
Вбегаю по лестнице, хватаюсь за ручку двери… Вижу
странную картину: Чахов склонился над маленькой кроваткой и что-то делает с багровым тельцем… Что — не понимаю, потому что туман слепит мне глаза. Подхожу без мысли, без дыхания, с замершим сердцем и, впившись затуманенными глазами в лицо
доктора, говорю сдавленно...
Какое-то
странное, неиспытанное ею до сих пор, душевное спокойствие почувствовала она под кровлей этой деревенской избы и в соседстве с этим
доктором, другом ее мужа.
Тот же домашний
доктор Хомутовых Федор Карлович Кранц, вылечивший Талечку от физической болезни, когда старики Хомутовы передали ему о
странном состоянии духа их дочери, посоветовал доставлять ей как можно более развлечений.
Пройдя шагов сто, следователь, как показалось
доктору, совсем ослабел, как будто взбирался на высокую гору. Он остановился и, глядя на
доктора странными, точно пьяными глазами, сказал...
Врач вышел из спальни, получил за визит и уехал. Купец передал на другой день бывшим на консилиуме
докторам странное приказание. Те посоветовали исполнить. Больная выздоровела.
Весьма
странное явление,
докторов бы спросить.
То он играл на какой-то
странной скрипке, то ухаживал за девицами, то катался в лодке, то ходил на охоту, то за какое-то
странное научное открытие был провозглашен
доктором иностранного университета и говорил благодарственную речь за обедом.