Неточные совпадения
Он действительно бы был
героем, ежели бы из П. попал прямо на бастионы, а теперь еще много ему надо было пройти моральных
страданий, чтобы сделаться тем спокойным, терпеливым человеком в труде и опасности, каким мы привыкли видеть русского офицера. Но энтузиазм уже трудно бы было воскресить в нем.
Милославский был свидетелем минутной славы отечества; он сам с верными дружинами под предводительством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил врагов России; он не знал тогда
страданий безнадежной любви; веселый, беспечный юноша, он любил бога, отца, святую Русь и ненавидел одних врагов ее; а теперь…
Душевные
страдания Фермора, говорят, послужили мотивами Герцену для его «Записок доктора Крупова», а еще позже — Феофилу Толстому, который с него написал свой этюд «Болезни воли». Толстой в точности воспроизвел своего
героя с Николая Фермора, а рассуждения взял из «Записок доктора Крупова», появившихся ранее.
— Ничего не давая, как много взяли вы у жизни! На это вы возражаете презрением… А в нём звучит — что? Ваше неумение жалеть людей. Ведь у вас хлеба духовного просят, а вы камень отрицания предлагаете! Ограбили вы душу жизни, и, если нет в ней великих подвигов любви и
страдания — в этом вы виноваты, ибо, рабы разума, вы отдали душу во власть его, и вот охладела она и умирает, больная и нищая! А жизнь всё так же мрачна, и её муки, её горе требуют
героев… Где они?
Когда один мотив этой борьбы и
страданий начинал казаться уже недостаточным, когда одна черта благородства и возвышенности характера начинала как будто покрываться некоторой пошлостью, г. Тургенев умел находить другие мотивы, другие черты, и опять попадал в самое сердце читателя, и опять возбуждал к себе и своим
героям восторженную симпатию.
А иногда, при чтении о пытках, жестоких муках и
страданиях какого-либо польского
героя, в глазах Цезарины вдруг начинали сверкать слезы, и тогда лицо это казалось Хвалынцеву еще вдохновеннее, еще прекраснее.
Мы созерцаем
страдания и гибель Прометея или Эдипа, и это созерцание вырывает нас из нашего оргиастического самоуничтожения; частная картина мук гибнущего
героя заслоняет от нас общность того, что нас заставила почувствовать дионисическая музыка: там, где прежде мы как бы слышали глухие вздохи из самого средоточия бытия, где, казалось, мы должны были погибнуть в судорожном напряжении всех чувств, и лишь немногое еще связывало нас с этим существованием, — там мы теперь видим и слышим только
страдания и стоны данных
героев — Прометеев, Эдипов.
Ведь
страдания трагического
героя иллюстрируют все ту же безотрадную Силенову мудрость; трагедии великих трагиков, Эсхила и Софокла, кончаются гибелью
героев и самым, казалось бы, безнадежным отрицанием жизни.
Подросток называет сестру свою Лизу «добровольною искательницею мучений». Так можно назвать всех без исключения
героев Достоевского. Все они ищут мучений, все рвутся к
страданиям. «Страдание-то и есть жизнь». Отнять
страдание — исчезнет жизнь, и останется такая пустота, что страшно подумать.
И уж нестрашными становятся человеку
страдания и муки, и уж не нужна ему победа трагического
героя; все человеческие оценки, ощущения и чувства спутались в душе, как волосы на голове безумствующей мэнады.
Герой романа Рахметов спит на гвоздях, чтобы закалить свой характер и приучить себя выносить
страдания и мучения.
Люди эти, не понимая того, что для греков борьба и
страдания их
героев имели религиозное значение, вообразили себе, что стоит только откинуть стеснительные законы трех единств, и, не вложив в нее никакого религиозного соответственного времени содержания, драма будет иметь достаточное основание в изображении различных моментов жизни исторических деятелей и вообще сильных страстей людских.
Люди этого кружка, как и все люди высших сословий христианского мира того времени, находились под обаянием и влиянием греческих памятников и, будучи совершенно равнодушны к вопросам религиозным, думали, что если греческая драма, изображая бедствия и
страдания, и борьбу своих
героев, представляет высший образец драмы, то и для драмы в христианском мире такое изображение
страданий и борьбы
героев будет достаточным содержанием, если только откинуть узкие требования псевдоклассицизма.
Рахметов,
герой утопического романа Чернышевского «Что делать?», спит на гвоздях, чтобы приучить себя к
страданию и даже к пытке.