Неточные совпадения
Он уже позабывал сам, сколько у него было чего, и помнил только, в каком месте
стоял у него в
шкафу графинчик с остатком какой-нибудь настойки,
на котором он сам сделал наметку, чтобы никто воровским образом ее не выпил, да где лежало перышко или сургучик.
В углу
стоял шкаф с посудой;
на стене висел диплом офицерский за стеклом и в рамке; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, [Кистрин (Кюстрин) — русская крепость.
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными
шкафами из карельской березы;
на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном углу
стояла сломанная электрическая машина.
Дмитрий явился в десятом часу утра, Клим Иванович еще не успел одеться. Одеваясь, он посмотрел в щель неприкрытой двери
на фигуру брата. Держа руки за спиной, Дмитрий
стоял пред книжным
шкафом,
на сутулых плечах висел длинный, до колен, синий пиджак, черные брюки заправлены за сапоги.
Самгин, почувствовав опасность, ответил не сразу. Он видел, что ответа ждет не один этот, с курчавой бородой, а все три или четыре десятка людей, стесненных в какой-то барской комнате, уставленной запертыми
шкафами красного ‹дерева›, похожей
на гардероб, среди которого
стоит длинный стол. Закурив не торопясь папиросу, Самгин сказал...
Блестели золотые, серебряные венчики
на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула
стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, — большой
шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись
на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади,
на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним
стоял седой человек, похожий
на шкаф, пальто
на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы
шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку
на затылок, человек ревел басом...
Клим прятался в углу между дверью и
шкафом, Варя Сомова,
стоя сзади, положив подбородок
на плечо его, шептала...
В доме тянулась бесконечная анфилада обитых штофом комнат; темные тяжелые резные
шкафы, с старым фарфором и серебром, как саркофаги,
стояли по стенам с тяжелыми же диванами и стульями рококо, богатыми, но жесткими, без комфорта. Швейцар походил
на Нептуна; лакеи пожилые и молчаливые, женщины в темных платьях и чепцах. Экипаж высокий, с шелковой бахромой, лошади старые, породистые, с длинными шеями и спинами, с побелевшими от старости губами, при езде крупно кивающие головой.
— Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядел — для тебя, старик, для тебя. Она у него
стояла даром, от брата ему досталась, я и выменял ему
на книжку, из папина
шкафа: «Родственник Магомета, или Целительное дурачество». Сто лет книжке, забубенная, в Москве вышла, когда еще цензуры не было, а Морозов до этих штучек охотник. Еще поблагодарил…
Стояло и торчало где-то какое-то существо или предмет, вроде как торчит что-нибудь иногда пред глазом, и долго, за делом или в горячем разговоре, не замечаешь его, а между тем видимо раздражаешься, почти мучаешься, и наконец-то догадаешься отстранить негодный предмет, часто очень пустой и смешной, какую-нибудь вещь, забытую не
на своем месте, платок, упавший
на пол, книгу, не убранную в
шкаф, и проч., и проч.
Познакомив с женой, Стабровский провел гостя прежде всего в классную, где рядом с партой Диди
стояла уже другая новенькая парта для Устеньки.
На стенах висели географические карты и рисунки, два
шкафа заняты были книгами,
на отдельном столике помещался громадный глобус.
«У меня
на столе
стоит бюст Белинского, который мне очень дорог, вот
шкаф с книгами, за которыми я провел много ночей.
В уголке
стоял таинственный деревянный
шкаф, всегда запертый
на замок.
Далее, в углублении комнаты,
стояли мягкий полукруглый диван и несколько таких же мягких кресел, обитых зеленым трипом. Перед диваном
стоял небольшой ореховый столик с двумя свечами. К стене, выходившей к спальне Рациборского, примыкала длинная оттоманка,
на которой свободно могли улечься два человека, ноги к ногам. У четвертой стены, прямо против дивана и орехового столика, были два
шкафа с книгами и между ними опять тяжелая занавеска из зеленого сукна, ходившая
на кольцах по медной проволоке.
Прошли они и очутились в картинной галерее, потом еще в какой-то комнате с
шкафами с серебром, и в каждой комнате
стояли ливрейные лакеи и с любопытством
на них посматривали.
В комнате, с тремя окнами
на улицу,
стоял диван и
шкаф для книг, стол, стулья, у стены постель, в углу около нее умывальник, в другом — печь,
на стенах фотографии картин.
Санин зашел в нее, чтобы выпить стакан лимонаду; но в первой комнате, где, за скромным прилавком,
на полках крашеного
шкафа, напоминая аптеку,
стояло несколько бутылок с золотыми ярлыками и столько же стеклянных банок с сухарями, шоколадными лепешками и леденцами, — в этой комнате не было ни души; только серый кот жмурился и мурлыкал, перебирая лапками
на высоком плетеном стуле возле окна, и, ярко рдея в косом луче вечернего солнца, большой клубок красной шерсти лежал
на полу рядом с опрокинутой корзинкой из резного дерева.
Здесь по каждому отделу свой особый кабинет по обе стороны коридора, затем большой кабинет редактора и огромная редакционная приемная, где перед громадными, во все стены, библиотечными
шкафами стоял двухсаженный зеленый стол,
на одном конце которого заседал уже начавший стариться фельетонист А.П. Лукин, у окна — неизменный А.Е. Крепов, а у другого секретарь редакции, молодой брюнет в очках, В.А. Розенберг принимал посетителей.
Стоило отыскать направо у
шкафа на полу выбитый из рук подсвечник; но чем засветить огарок?
Очевидно, что Балалайкин импонировал этою комнатою, хотел поразить ею воображение клиента и в то же время намекнуть, что всякое оскорбление действием будет неуклонно преследуемо
на точном основании тех самых законов, которые
стоят вот в этом
шкафу.
Посредине
стоял дубовый стол,
на котором лежали, для увеселения клиентов, избранные сочинения Белло в русском переводе; вдоль трех стен расставлены были стулья из цельного дуба с высокими резными спинками, а четвертая была занята громадным библиотечным
шкафом, в котором, впрочем, не было иных книг, кроме"Полного собрания законов Российской империи".
Сообразив свои выгоды, я быстро проник в
шкаф, который
стоит у двери, и прикрыл его изнутри, решаясь
на все.
— Благодарю за доброе слово, — отвечает он тихо и кротко
на мое приветствие и, входя, добавляет: — Впрочем, я, по счастию, действительно привез вам такие вести, что они
стоят доброго слова, — и с этим дает мне бумагу, а сам прямо отходит к
шкафу с книгами и начинает читать титулы переплетов.
Возле
шкафа,
на столике,
стоял поднос с графином свежей воды и двумя стаканами.
Конечно, все это в обыкновенное время было припрятано по сундукам и
шкафам, а мебель
стояла под чехлами; но теперь другое дело — для такого торжественного случая можно было и развернуться: чехлы с мебели были сняты,
на окнах появились шелковые драпировки, по полу французские ковры, стол сервирован был гарднеровской посудой и новым столовым серебром.
Дом хотя был и одноэтажный, но делился
на много комнат: в двух жила Татьяна Власьевна с Нюшей; Михалко с женой и Архип с Дуней спали в темных чуланчиках; сам Гордей Евстратыч занимал узкую угловую комнату в одно окно, где у него
стояла двухспальная кровать красного дерева, березовый
шкаф и конторка с бумагами.
Так прошло семь или восемь минут. Маня все
стояла у
шкафа, и червячок все ворочался около ее губок, как вдруг раздался страшный удар грома и с треском раскатился по небу. Маня слабо вскрикнула, быстро бросила
на пол чашку и, забыв всякую застенчивость, сильно схватилась за мою руку.
Смерклось; подали свеч; поставили
на стол разные закуски и медный самовар; Борис Петрович был в восхищении, жена его не знала, как угостить милого приезжего; дверь в гостиную, до половины растворенная, пропускала яркую полосу света в соседнюю комнату, где по стенам чернели высокие
шкафы, наполненные домашней посудой; в этой комнате, у дверей,
на цыпочках
стояла Ольга и смотрела
на Юрия, и больше нежели пустое любопытство понудило ее к этому…
Закипела в море пена —
Будет, братцы, перемена,
Братцы, перемена…
Зыб за зыбом часто ходит,
Чуть корабль мой не потонет,
Братцы, не потонет…
Капитан
стоит на юте,
Старший боцман
на шкафуте,
Братцы,
на шкафу-те.
Из передней небольшая дверь вела в кабинет хозяина, маленькую комнату, выходившую двумя светлыми окнами
на двор; в кабинете
стоял большой стол, заваленный бумагами, около стен
стояли два больших
шкафа с книгами.
Акулина Ивановна. Обедать-то надо в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит в сени. Поля
стоит, прислонясь к
шкафу и глядя
на дверь в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты,
стоит она прямо. Бессеменов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
— Ты смотришь, где кровать? — говорил Жуков,
стоя в углу перед
шкафом и звеня стеклом стаканов. — Кровать рядом. Я сплю здесь,
на диване. Кровать у меня хорошая, двуспальная…
А теперь — знаю: Черт жил в комнате Валерии, потому что в комнате Валерии, обернувшись книжным
шкафом,
стояло древо познания добра и зла, плоды которого — «Девочки» Лухмановой, «Вокруг света
на Коршуне» Станюковича, «Катакомбы» Евгении Тур, «Семейство Бор-Раменских» и целые годы журнала «Родник» я так жадно и торопливо, виновато и неудержимо пожирала, оглядываясь
на дверь, как те
на Бога, но никогда не предав своего змея.
Перед ним,
на пороге низенькой двери, которой он до тех пор не заметил, — тяжелый
шкаф ее задвигал, —
стояло неизвестное существо: дитя не дитя, и не взрослая девушка.
Около него, облокотившись о
шкаф,
стоит величественный Калинин с Станиславом
на шее.
В половине третьего, по окончании классов, когда гурьба гимназистов с гамом и шумом высыпала
на улицу, учителя собрались в конференц-залу, по стенам которой
стояли высокие
шкафы с чучелами птиц и моделями зверей;
на шкафах — глобусы и семь мудрецов греческих;
на столах и в витринах около окон — электрические и пневматические машины, вольтов столб, архимедов винт, лейденские банки, минералогические и археологические коллекции.
В углу около
шкафа что-то смутно забелело. Дыхание стеснилось. Токарев стал пристально вглядываться. Он сразу понял, что это висит полотенце
на ручке кресла. Но его тянуло вздрогнуть, тянуло испугаться. И Токарев
стоял и неподвижно вглядывался в белевшее пятно, словно ждал, чтоб что-нибудь дало толчок его испугу.
В углу
стояла кровать из простого некрашеного дерева с жестким тюфяком, кожаной подушкой и вязаным шерстяным одеялом. Над ней висел образок, украшенный высохшей вербой и фарфоровым яичком. У широкого окна, так называемого итальянского,
стоял большой стол,
на котором в беспорядке валялись книги, бумаги, ландкарты и планы сражений.
Шкаф с книгами, глобусы, географические карты, прибитые к стене, и несколько простых деревянных стульев дополняли убранство комнаты юного спартанца.
Кабинет представлял большую комнату с двумя окнами, выходившими
на площадь, отступая
на некоторое расстояние от которых
стоял громадный письменный стол, а перед ним высокое кресло; у стены, противоположной двери, в которую вошли посетители,
стоял широкий диван, крытый коричневым тисненым сафьяном, также же стулья и кресла, стоявшие по стенам, и резной высокий книжный
шкаф дополняли убранство. Пол был сплошь покрыт мягким персидским ковром, заглушающим шаги.
Стены этого обширного кабинета были заставлены частью книжными
шкафами, а частью широкими турецкими диванами, утопавшими в мягких восточных коврах, покрывавших и паркет. Богатые красивые бархатные драпировки обрамляли окна и единственную дверь. У среднего окна, выходящего
на север,
стоял дорогой старинный письменный стол, заваленный журналами, газетами, визитными карточками и письмами. Все это лежало в изящном беспорядке.