Неточные совпадения
Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел
ворота тот же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые
стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул в кухню, где под видом того чтобы попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего
за воровство и дурное поведение, возвратился в свою комнату.
Вот у вас в этакой прекрасный вечер редко кто и
за вороты-то выдет посидеть; а в Москве-то теперь гульбища да игрища, а по улицам-то инда грохот идет; стон
стоит.
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за уха парня, сунул ее под свои рыжие усы в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями в бедра и,
стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское,
ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от пыли и пота, как лицо его.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый
ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо;
за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе
стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел
за ворота парка, у
ворот, как два столба,
стояли полицейские в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали солдаты, человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и смотрел в небо, там летала стая белых голубей.
Рыжие волосы на голове его
стояли дыбом, клочковатая борода засунута
за ворот пестрядинной рубахи.
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил
за ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он
стоял, держась одной рукой
за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята в уровень головы, и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
У буфета
стоял поручик Трифонов, держась правой рукой
за эфес шашки, а левой схватив
за ворот лысого человека, который был на голову выше его; он дергал лысого на себя, отталкивал его и сипел...
Нестерпимо длинен был путь Варавки от новенького вокзала, выстроенного им, до кладбища. Отпевали в соборе, служили панихиды пред клубом, техническим училищем, пред домом Самгиных. У
ворот дома
стояла миловидная, рыжеватая девушка, держа
за плечо голоногого, в сандалиях, человечка лет шести; девушка крестилась, а человечек, нахмуря черные брови, держал руки в карманах штанишек. Спивак подошла к нему, наклонилась, что-то сказала, мальчик, вздернув плечи, вынул из карманов руки, сложил их на груди.
«Я слежу
за собой, как
за моим врагом», — возмутился он, рывком надел шапку, гневно сунул ноги в галоши, вышел на крыльцо кухни,
постоял, прислушался к шуму голосов
за воротами и решительно направился на улицу.
По двору один
за другим, толкаясь, перегоняя друг друга, бежали в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки
ворот стоял дворник Николай с железным ломом в руках, глядя в щель на улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась в пестрое небо.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди в рубахах без поясов, с расстегнутыми
воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины
стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У
ворот домов
стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем. В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети
за спиной или
за пазухой.
В избе Аннушки не было; она уже успела прийти и оставить кузов с грибами. Ерофей приладил новую ось, подвергнув ее сперва строгой и несправедливой оценке; а через час я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на ладони, положил
за пазуху. В течение этого часа он не произнес почти ни одного слова; он по-прежнему
стоял, прислонясь к
воротам, не отвечал на укоризны моего кучера и весьма холодно простился со мной.
Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он взглянул нечаянно в окно и увидел у
ворот остановившуюся тройку; маленький человек в кожаном картузе и фризовой шинели вышел из телеги и пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже
стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон
за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
Он ухватил меня
за рукав и торопливо зашагал по обледенелому тротуару. На углу переулка
стоял деревянный двухэтажный дом и рядом с ним, через
ворота, освещенный фонарем, старый флигель с казенной зеленой вывеской «Винная лавка».
У Ильинских
ворот он указал на широкую площадь. На ней
стояли десятки линеек с облезлыми крупными лошадьми. Оборванные кучера и хозяева линеек суетились. Кто торговался с нанимателями, кто усаживал пассажиров: в Останкино,
за Крестовскую заставу, в Петровский парк, куда линейки совершали правильные рейсы. Одну линейку занимал синодальный хор, певчие переругивались басами и дискантами на всю площадь.
За селением он опять прибавил шагу. У поскотины, [Поскотина — изгородь, которой отделяется выгон. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)] где
стояли ворота, показались встречные мужики, ехавшие в Суслон. Белобрысый парень неистово закричал им...
Я отказывался грубо и сердито. Тогда она сама шла
за ворота и долго разговаривала с ним,
стоя на тротуаре. Он усмехался, тряс бородой, но сам говорил мало, односложно.
Каждый раз, когда она с пестрой ватагой гостей уходила
за ворота, дом точно в землю погружался, везде становилось тихо, тревожно-скучно. Старой гусыней плавала по комнатам бабушка, приводя всё в порядок, дед
стоял, прижавшись спиной к теплым изразцам печи, и говорил сам себе...
Родион Потапыч вышел на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал
за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас
за плотиной направо
стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но дело было неотложное, и старик смело вошел в настежь открытые
ворота на широкий господский двор.
Баушка Лукерья сама вышла
за ворота и уговорила Кожина ехать домой. Он молча ее выслушал, повернул лошадей и пропал в темноте. Старуха
постояла, вздохнула и побрела в избу. Мыльников уже спал как зарезанный, растянувшись на лавке.
Когда Кожины уезжали, Карачунский
стоял у окна и проводил их глазами
за ворота.
— Пустое это дело, Петр Елисеич! — с загадочною улыбкой ответил солдат. — И разговору-то не
стоит… Закон один: жена завсегда подвержена мужу вполне… Какой тут разговор?.. Я ведь не тащу
за ворот сейчас… Тоже имею понятие, что вам без куфарки невозможно. А только этого добра достаточно, куфарок: подыщете себе другую, а я Домну поворочу уж к себе.
За воротами Ганна натолкнулась на новую неприятную сцену. Тит
стоял у телеги с черемуховою палкой в руках и смотрел на подъезжавшего верхом второго сына, Макара. Лесообъездчик прогулял где-то целую ночь с товарищами и теперь едва держался в седле. Завидев отца, Макар выпрямился и расправил болтавшиеся на нем лядунки.
Таисья выбежала провожать ее
за ворота в одном сарафане и
стояла все время, пока сани спускались к реке, объехали караванную контору и по льду мелькнули черною точкой на ту сторону, где уползала в лес змеей лесная глухая дорожка.
Райнер понимал, что Агату ничто особенное не тянуло в Польшу, но что ее склонили к этому, пользуясь ее печальным положением. Он вышел
за ворота грязного двора,
постоял несколько минут и пошел, куда вели его возникавшие соображения.
Против самых
ворот дома, в котором я квартировал,
стоял фонарь. Только что я стал под
ворота, вдруг от самого фонаря бросилась на меня какая-то странная фигура, так что я даже вскрикнул, какое-то живое существо, испуганное, дрожащее, полусумасшедшее, и с криком уцепилось
за мои руки. Ужас охватил меня. Это была Нелли!
Через полчаса, согнутая тяжестью своей ноши, спокойная и уверенная, она
стояла у
ворот фабрики. Двое сторожей, раздражаемые насмешками рабочих, грубо ощупывали всех входящих во двор, переругиваясь с ними. В стороне
стоял полицейский и тонконогий человек с красным лицом, с быстрыми глазами. Мать, передвигая коромысло с плеча на плечо, исподлобья следила
за ним, чувствуя, что это шпион.
—
Стой! Ни шагу! — крикнул он, хватая его
за локоть. Ставрогин рванул руку, но не вырвал. Бешенство овладело им: схватив Верховенского
за волосы левою рукой, он бросил его изо всей силы об земь и вышел в
ворота. Но он не прошел еще тридцати шагов, как тот опять нагнал его.
Они вышли. Петр Степанович бросился было в «заседание», чтоб унять хаос, но, вероятно, рассудив, что не
стоит возиться, оставил всё и через две минуты уже летел по дороге вслед
за ушедшими. На бегу ему припомнился переулок, которым можно было еще ближе пройти к дому Филиппова; увязая по колена в грязи, он пустился по переулку и в самом деле прибежал в ту самую минуту, когда Ставрогин и Кириллов проходили в
ворота.
Степан Трофимович
постоял с минуту в раздумье, как-то не глядя посмотрел на меня, взял свою шляпу, палку и тихо пошел из комнаты. Я опять
за ним, как и давеча. Выходя из
ворот, он, заметив, что я провожаю его, сказал...
— Не замедлю-с, — повторил Тулузов и действительно не замедлил: через два же дня он лично привез объяснение частному приставу, а вместе с этим Савелий Власьев привел и приисканных им трех свидетелей, которые действительно оказались все людьми пожилыми и по платью своему имели довольно приличный вид, но физиономии у всех были весьма странные: старейший из них, видимо, бывший чиновник, так как на груди его красовалась пряжка
за тридцатипятилетнюю беспорочную службу, отличался необыкновенно загорелым, сморщенным и лупившимся лицом; происходило это, вероятно, оттого, что он целые дни
стоял у Иверских
ворот в ожидании клиентов, с которыми и проделывал маленькие делишки; другой, более молодой и, вероятно, очень опытный в даче всякого рода свидетельских показаний, держал себя с некоторым апломбом; но жалчее обоих своих товарищей был по своей наружности отставной поручик.
Тотчас же мимо наших
ворот начиналось «гулянье»: уточками шли одна
за другой девицы и бабы, поглядывая на Евсеенка прикрыто, из-под ресниц, и открыто, жадными глазами, а он
стоит, оттопырив нижнюю губу, и тоже смотрит на всех выбирающим взглядом темных глаз.
Вечером, когда дед сел читать на псалтырь, я с бабушкой вышел
за ворота, в поле; маленькая, в два окна, хибарка, в которой жил дед,
стояла на окраине города, «на задах» Канатной улицы, где когда-то у деда был свой дом.
Термосесов же
стоял весь выпуклый, представляясь и всею своею физиономией и всею фигурой:
ворот его рубахи был расстегнут, и далеко
за локоть засученные рукава открывали мускулистые и обросшие волосами руки.
У
ворот он остановился, помолился на образ в часовне и, надев свою шляпу, еще раз оглянулся назад и изумился: перед ним
стоял карлик Николай Афанасьевич, следовавший
за ним от самой могилы в двух шагах расстояния.
На другой день Передонов и Варвара переезжали, наконец, на новую квартиру. Ершова
стояла в
воротах и свирепо ругалась с Варварою. Передонов прятался от нее
за возами.
Выйдя из гимназии, Крамаренко в этот день не торопился домой. Он
постоял у
ворот, поглядывая на подъезд. Когда вышел Передонов, Крамаренко пошел
за ним, в некотором отдалении, пережидая редких прохожих.
Выйдя из
ворот, он видит: впереди, домов
за десяток, на пустынной улице
стоят две женщины, одна — с вёдрами воды на плечах, другая — с узлом подмышкой; поравнявшись с ними, он слышит их мирную беседу: баба с вёдрами, изгибая шею, переводит коромысло с плеча на плечо и, вздохнув, говорит...
С этого и началось. Когда он вышел
за ворота, на улице, против них,
стоял человек в чуйке и картузе, нахлобученном на нос. Наклоня голову, как бык, он глядел из-под козырька, выпучив рачьи глаза, а тулья картуза и чуйка были осыпаны мелким серебром изморози.
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует,
за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой.
За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик
стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
Молча
постояв у
ворот, старуха вернулась в избушку и тотчас же принялась
за работу.
Порфир Порфирыч вырвал свою руку, без шапки выбежал
за ворота и нетвердой походкой пошел вдоль Старо-Кедровской улицы;
за ним без шапки бежал Шабалин, стараясь догнать. Брагин постоял-постоял
за воротами, посмотрел, куда пошли его гости, а потом, махнув рукой, побрел назад.
— Сейчас начнется! — шепнул он нам. Перегоняет парочку и предлагает купить цветы. Парочка остановилась у самых
ворот. Далматов дает деньги, оба исчезают
за загородкой. Мы
стоим у забора. Стрельская чихает и смеется. Что-то говорят, но слов не слышно. Наконец, зверски начинает чихать Далматов, раз, два, три…
— Да слышишь ли ты, голова! он на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских
ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда было в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода —
за себя
постоит!
Несчастливцев (держит его
за ворот). Эффектно! Надо это запомнить. (Подумав.) Постой-ка! Как ты говоришь? Я попробую.
— Куды ты? Полно, погоди,
постой, — сказал рыбак, удерживая
за руку жену, которая бросилась к
воротам, —
постой! Ну, старуха, — промолвил он, — вижу: хочется тебе, добре хочется пристроить к месту своего сродственника!
— А я и сам не знаю,
за что, — отвечал со вздохом Ваня. — Я на дворе играл, а он
стоял на крыльце; ну, я ему говорю: «Давай, говорю, играть»; а он как пхнет меня: «Я-те лукну!» — говорит, такой серчалый!.. Потом он опять говорит: «Ступай, говорит, тебя тятька кличет». Я поглядел в
ворота: вижу, ты меня не кличешь, и опять стал играть; а он опять: «Тебя, говорит, тятька кличет; ступай!» Я не пошел… что мне!.. Ну, а он тут и зачал меня бить… Я и пошел…
Не берусь передать движение, с каким старушка ухватилась
за весточку от возлюбленного сына. Лицо ее приняло выражение, как будто
стояла она у
ворот и глядела на Ваню, который подымался по площадке после двухлетней разлуки. Но первая мысль ее, когда она пришла в себя, первое воспоминание все-таки принадлежало мужу.