Неточные совпадения
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота,
в которых толклась и играла сухая и горькая
пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся
в просветах ворот, то на народ, копошившийся
в темной и пыльной риге, и думал странные мысли...
Простая обыкновенная мебель да рояль
стоял в стороне, и тот покрыт был
пылью: как видно, хозяйка редко за него садилась.
В другой стороне мужики
в одних рубахах,
стоя на телегах, накладывали копны и
пылили по сухому, раскаленному полю.
На улице опять жара
стояла невыносимая; хоть бы капля дождя во все эти дни. Опять
пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики и полуразвалившиеся извозчики. Солнце ярко блеснуло ему
в глаза, так что больно стало глядеть, и голова его совсем закружилась, — обыкновенное ощущение лихорадочного, выходящего вдруг на улицу
в яркий солнечный день.
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной
пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко
в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос
в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках
в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки;
в одном углу
стояла сломанная электрическая машина.
Самгин, оглушенный,
стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая
пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились
в полукруг; несколько человек
стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за уха парня, сунул ее под свои рыжие усы
в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями
в бедра и,
стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское, ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от
пыли и пота, как лицо его.
А город, окутанный знойным туманом и густевшими запахами соленой рыбы, недубленых кож, нефти,
стоял на грязном песке; всюду, по набережной и
в пыли на улицах, сверкала, как слюда, рыбья чешуя, всюду медленно шагали распаренные восточные люди,
в тюбетейках, чалмах, халатах; их было так много, что город казался не русским, а церкви — лишними
в нем.
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за ворота парка, у ворот, как два столба,
стояли полицейские
в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая
пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали солдаты, человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа
в зубах карандаш, и смотрел
в небо, там летала стая белых голубей.
В коридоре
стоял душный запах керосина, известковой
пыли, тяжелый голос дворника как бы сгущал духоту.
Было
в нем,
в костюме и
в словах, что-то неряшливое, неуверенное, а вокруг его,
в кабинете, неуютно, тесно,
стоял запах бумажной
пыли.
В темноте Самгин наткнулся на спинку какой-то мебели, нащупал шершавое сиденье, осторожно уселся. Здесь было прохладнее, чем наверху, но тоже
стоял крепкий запах
пыли.
Дома огородников
стояли далеко друг от друга, немощеная улица — безлюдна, ветер приглаживал ее
пыль, вздувая легкие серые облака, шумели деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом конце города, там, куда унесли икону,
в пустое небо, к серебряному блюду луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
По стенам, около картин, лепилась
в виде фестонов паутина, напитанная
пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания на них, по
пыли, каких-нибудь заметок на память. Ковры были
в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое утро не
стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки.
На этажерках, правда, лежали две-три развернутые книги, валялась газета, на бюро
стояла и чернильница с перьями; но страницы, на которых развернуты были книги, покрылись
пылью и пожелтели; видно, что их бросили давно; нумер газеты был прошлогодний, а из чернильницы, если обмакнуть
в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем испуганная муха.
Точно несколько львов и тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться один
в другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз — только
пыль столбом
стоит поверх, и судно летит туда же за ними,
в бездну, но новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
…
В Москву я из деревни приехал
в Великий пост; снег почти сошел, полозья режут по камням, фонари тускло отсвечиваются
в темных лужах, и пристяжная бросает прямо
в лицо мороженую грязь огромными кусками. А ведь престранное дело:
в Москве только что весна установится, дней пять пройдут сухих, и вместо грязи какие-то облака
пыли летят
в глаза, першит, и полицмейстер,
стоя озабоченно на дрожках, показывает с неудовольствием на
пыль — а полицейские суетятся и посыпают каким-то толченым кирпичом от
пыли!»
Когда меня разбудили, лошади уже были запряжены, и мы тотчас же выехали. Солнце еще не взошло, но
в деревне царствовало суетливое движение,
в котором преимущественно принимало участие женское население. Свежий, почти холодный воздух, насыщенный гарью и дымом от топящихся печей, насквозь прохватывал меня со сна. На деревенской улице
стоял столб
пыли от прогонявшегося стада.
Несмотря на то, что было около шести часов,
в воздухе
стояла невыносимая духота от зноя и
пыли, вздымаемой копытами лошадей.
Только после смерти Карташева выяснилось, как он жил:
в его комнатах, покрытых слоями
пыли,
в мебели, за обоями,
в отдушинах, найдены были пачки серий, кредиток, векселей. Главные же капиталы хранились
в огромной печи, к которой было прилажено нечто вроде гильотины: заберется вор — пополам его перерубит.
В подвалах
стояли железные сундуки, где вместе с огромными суммами денег хранились груды огрызков сэкономленного сахара, стащенные со столов куски хлеба, баранки, веревочки и грязное белье.
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез
в дверях волости. Мужики все время
стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако
пыли. Они
постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где
в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Скажите, пожалуйста,
стоило поднимать
пыль из-за какой-то учительницы, когда сам Павел Степаныч так просто говорит
в думе о необходимости народного образования, о пользе грамотности и вообще просвещения.
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от Воин
стоит около,
Меч его давно
в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето гол
стоит Иван,
Зной его сушит — не высушит,
Гнус ему кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для него,
Сам-от он не
в силе с места двинуться,
Ни руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему
в наказанье дано...
Всякое существо, сбрасывая с себя
пыль рационалистической рефлексии, касается бытия, непосредственно
стоит перед его глубиной, сознает его
в той первичной стихии,
в которой мышление неотделимо от чувственного ощущения.
Через минуту, когда рыдван, шурша колесами
в мягкой
пыли и колыхаясь, ехал узким проселком, молодые люди пронеслись мимо него и спешились впереди, привязав лошадей у плетня. Двое из них пошли навстречу, чтобы помочь дамам, а Петр
стоял, опершись на луку седла, и, по обыкновению склонив голову, прислушивался, стараясь по возможности определить свое положение
в незнакомом месте.
Они прибежали
в контору. Через темный коридор Вася провел свою приятельницу к лестнице наверх, где помещался заводский архив. Нюрочка здесь никогда не бывала и остановилась
в нерешительности, но Вася уже тащил ее за руку по лестнице вверх. Дети прошли какой-то темный коридор, где
стояла поломанная мебель, и очутились, наконец,
в большой низкой комнате, уставленной по стенам шкафами с связками бумаг. Все здесь было покрыто толстым слоем
пыли, как и следует быть настоящему архиву.
Страшная
пыль долго
стояла над деревней, и мычанье коров и блеянье овец долго раздавалось
в вечернем воздухе.
Вот крестьянские мальчики и девочки
в одних рубашонках: широко раскрыв глаза и растопырив руки, неподвижно
стоят они на одном месте или, быстро семеня
в пыли босыми ножонками, несмотря на угрожающие жесты Филиппа, бегут за экипажами и стараются взобраться на чемоданы, привязанные сзади.
Тележка загремела, и вскоре целое облако
пыли окутало и ее, и фигуру деревенского маклера. Я сел на крыльцо, а Лукьяныч встал несколько поодаль, одну руку положив поперек груди, а другою упершись
в подбородок. Некоторое время мы молчали. На дворе была тишь; солнце
стояло низко;
в воздухе чуялась вечерняя свежесть, и весь он был пропитан ароматом от только что зацветших лип.
Желать он боялся, зная, что часто,
в момент достижения желаемого судьба вырвет из рук счастье и предложит совсем другое, чего вовсе не хочешь — так, дрянь какую-нибудь; а если наконец и даст желаемое, то прежде измучит, истомит, унизит
в собственных глазах и потом бросит, как бросают подачку собаке, заставивши ее прежде проползти до лакомого куска, смотреть на него, держать на носу, завалять
в пыли,
стоять на задних лапах, и тогда — пиль!
Игумен и вся братия с трепетом проводили его за ограду, где царские конюха дожидались с богато убранными конями; и долго еще, после того как царь с своими полчанами скрылся
в облаке
пыли и не стало более слышно звука конских подков, монахи
стояли, потупя очи и не смея поднять головы.
Туберозов только покачал головой и, повернувшись лицом к дверям, вошел
в притвор, где
стояла на коленях и молилась Серболова, а
в углу, на погребальных носилках, сидел, сбивая щелчками
пыль с своих панталон, учитель Препотенский, лицо которого сияло на этот раз радостным восторгом: он глядел
в глаза протопопу и дьякону и улыбался.
Было это еще
в те времена, когда на валах виднелись пушки, а пушкари у них постоянно сменялись: то
стояли с фитилями поляки,
в своих пестрых кунтушах, а казаки и «голота» подымали кругом
пыль, облегая город… то, наоборот, из пушек палили казаки, а польские отряды кидались на окопы.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием,
в неподвижном воздухе
стояла дымка
пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Приходилось разбираться
в явлениях почти кошмарных. Вот рано утром он
стоит на постройке у собора и видит — каменщики бросили
в творило извести чёрную собаку. Известь только ещё гасится, она кипит и булькает, собака горит, ей уже выжгло глаза, захлёбываясь, она взвизгивает, судорожно старается выплыть, а рабочие,
стоя вокруг творила
в белом пару и
пыли, смеются и длинными мешалками стукают по голове собаки, погружая искажённую морду
в густую, жгучую, молочно-белую массу.
Рассказывать внешнюю историю их жизни можно, но не
стоит труда; ежедневные заботы, недостаток
в деньгах, ссоры с кухаркой, покупка мебели — вся эта внешняя
пыль садилась на них, как и на всех, досаждала собой, но была бесследно стерта через минуту и едва сохранялась
в памяти.
А по сю сторону реки
стояла старушка,
в белом чепце и белом капоте; опираясь на руку горничной, она махала платком, тяжелым и мокрым от слез, человеку, высунувшемуся из дормеза, и он махал платком, — дорога шла немного вправо; когда карета заворотила туда, видна была только задняя сторона, но и ее скоро закрыло облаком
пыли, и
пыль эта рассеялась, и, кроме дороги, ничего не было видно, а старушка все еще
стояла, поднимаясь на цыпочки и стараясь что-то разглядеть.
Но дачник умер бы у себя на даче, а пение доносилось с улицы. Мы оделись и попали к месту действия одними из первых. Прямо на шоссе,
в пыли, лежал Васька, скрестив по-покойницки руки на груди. Над ним
стоял какой-то среднего роста господин
в военном мундире и хриплым басом читал...
Белая тонкая и едкая известковая
пыль стояла, как туман,
в воздухе.
Около крайней избы поселка
стояла баба
в короткой исподнице, длинноногая и голенастая, как цапля, что-то просеивала; из-под ее решета вниз по бугру лениво шла белая
пыль.
Теперь, во время прогулок по городу, он готов был целые часы
стоять против строящегося дома, наблюдая, как из малого растет к небу огромное; ноздри его дрожали, внюхиваясь
в пыль кирпича и запах кипящей извести, глаза становились сонными, покрывались пленкой напряженной вдумчивости, и, когда ему говорили, что неприлично
стоять на улице, он не слышал.
Я слушал интереснейшие рассказы Казакова, а перед моими глазами еще
стояла эта страшная бутафория с ее паутиной, контурами мохнатых серых ужасов: сатана, колесо, рухнувшая громада идола, потонувшая
в пыли. Пахло мышами.
Жара
стояла смертельная, горы,
пыль, кремнем раскаленным пахнет, люди измучились, растянулись, а чуть команда: «Песенники, вперед», и ожило все, подтянулось. Загремит по горам раскатистая, лихая песня, хошь и не особенно складная, а себя другим видишь. Вот здесь,
в России, на ученьях солдатских песни все про бой да про походы поются, а там,
в бою-то,
в чужой стороне,
в горах диких, про наши поля да луга, да про березку кудрявую, да про милых сердцу поются...
Постой, у тебя плечо
в пыли.
И одры разлетелись, сделали с горы круг; за ними закурило и замело облако
пыли, и
в этом облаке,
стоя на ногах посреди тарантаса, явился Рогожин
в своей куртке, с развевающимся по ветру широким монашеским плащом. Все это как воздушный корабль врезалось — и тут и гик, и свист, и крик «бей», и хлопанье кнута, и, одним словом, истребление народов!
Лошади сильные, крепкие как львы, вороные и все покрытые серебряною
пылью инея, насевшего на их потную шерсть,
стоят тихо, как вкопанные; только седые, заиндевевшие гривы их топорщатся на морозе, и из ноздрей у них вылетают четыре дымные трубы, широко расходящиеся и исчезающие высоко
в тихом, морозном воздухе; сани с непомерно высоким передним щитком похожи на адскую колесницу; страшный пес напоминает Цербера: когда он встает, луна бросает на него тень так странно, что у него вдруг являются три головы: одна смотрит на поле, с которого приехали все эти странные существа, другая на лошадей, а третья — на тех, кто на нее смотрит.
Стой! — скрыпучие колесы замолкли,
пыль улеглась; казаки Орленки смешались с своими земляками и, окружив телеги, с завистью слушали рассказы последних про богатые добычи и про упрямых господ села Красного, которые осмелились оружием защищать свою собственность; между тем некоторые отправились к роще, возле которой пробегал небольшой ручей, чтоб выбрать место, удобное для привала; вслед за ними скоро тронулись туда телеги и кибитки, и, наконец, остальные казаки, ведя
в поводу лошадей своих…
Он пошёл быстро, обдумывая на ходу, что надо сказать сыну, придумал что-то очень строгое и достаточно ласковое, но, тихо отворив дверь
в комнату Ильи, всё забыл. Сын
стоял на коленях, на стуле, упираясь локтями о подоконник, он смотрел
в багрово-дымное небо; сумрак наполнял маленькую комнату бурой
пылью; на стене,
в большой клетке, возился дрозд: собираясь спать, чистил свой жёлтый нос.
Было тихо; мелкая известковая
пыль, подымаемая тысячами ног,
стояла над шоссе; она лезла
в нос и рот, пудрила волосы, так что нельзя было разобрать их цвета; смешанная с потом, она покрыла все лица грязью и превратила всех
в негров.
Микроскоп
стоял не на столе, как раньше, а на окне и был покрыт толстым слоем
пыли; книги
в беспорядке валялись
в углу.