Неточные совпадения
Но
стоило только приехать и пожить
в Петербурге,
в том кругу,
в котором он вращался, где жили, именно жили, а не прозябали, как
в Москве, и тотчас все мысли эти исчезали и таяли, как воск от лица
огня.
Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел ее пленить,
Улан любим ее душою…
И вот уж с ним пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С
огнем в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.
Но наконец она вздохнула
И встала со скамьи своей;
Пошла, но только повернула
В аллею, прямо перед ней,
Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени,
И, как
огнем обожжена,
Остановилася она.
Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не
в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.
Оставшись
в одном белье, он тихо опустился на кровать, окрестил ее со всех сторон и, как видно было, с усилием — потому что он поморщился — поправил под рубашкой вериги. Посидев немного и заботливо осмотрев прорванное
в некоторых местах белье, он встал, с молитвой поднял свечу
в уровень с кивотом,
в котором
стояло несколько образов, перекрестился на них и перевернул свечу
огнем вниз. Она с треском потухла.
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они,
в вашем большом свете днем с
огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник…
постойте, я путаюсь… Тут есть лес…
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, — окон
в ней не было, не было и мебели, только
в углу
стояла кадка и на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой,
в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его, спускаясь на пол, простирались еще на сажень.
В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
Клим разделся, прошел на
огонь в неприбранную комнату; там на столе горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая воду из-под крышки и обливаясь ею,
стояла немытая посуда, тарелки с расковырянными закусками, бутылки, лежала раскрытая книга.
Самгин видел, как отскакивали куски льда, обнажая остов баррикады, как двое пожарных, отломив спинку дивана, начали вырывать из нее мочальную набивку, бросая комки ее третьему, а он,
стоя на коленях, зажигал спички о рукав куртки; спички гасли, но вот одна из них расцвела, пожарный сунул ее
в мочало, и быстро, кудряво побежали во все стороны хитренькие огоньки, исчезли и вдруг собрались
в красный султан; тогда один пожарный поднял над
огнем бочку, вытряхнул из нее солому, щепки; густо заклубился серый дым, — пожарный поставил
в него бочку, дым стал более густ, и затем из бочки взметнулось густо-красное пламя.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая
в синем воздухе желтые
огни, приятно позванивали
в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц
стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Стол для ужина занимал всю длину столовой, продолжался
в гостиной, и, кроме того, у стен
стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный
огонь электрических лампочек был предусмотрительно смягчен розетками из бумаги красного и оранжевого цвета, от этого теплее блестело стекло и серебро на столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках и горбоносая, похожая на цыганку горничная. Елена Прозорова,
стоя на стуле, весело командовала...
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел
в спальню, зажег
огонь,
постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
— Был, — сказала Варвара. — Но он — не
в ладах с этой компанией. Он, как ты знаешь,
стоит на своем: мир — непроницаемая тьма, человек освещает ее
огнем своего воображения, идеи — это знаки, которые дети пишут грифелем на школьной доске…
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум
в темную щель, прорванную ею
в нагромождении каменных домов. На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых
огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее
стоял человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом
в руках,
стоял согнувшись у борта и целился шестом
в отражение
огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел
в пол, Самгин тоже осторожно вышел
в переднюю, на крыльцо. Дьякон
стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к
огню; ладонью другой руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что
в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Прошел
в кабинет к себе, там тоже долго
стоял у окна, бездумно глядя, как горит костер, а вокруг него и над ним сгущается вечерний сумрак, сливаясь с тяжелым, серым дымом, как из-под
огня по мостовой плывут черные, точно деготь, ручьи.
У себя
в комнате, при
огне, Клим увидал, что левый бок блузы Макарова потемнел, влажно лоснится, а со стула на пол капают черные капли. Лидия молча
стояла пред ним, поддерживая его падавшую на грудь голову, Таня, быстро оправляя постель Клима, всхлипывала...
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери
в комнату брата
стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук
в дверь, хотя
в комнате его горел
огонь, скважина замка пропускала
в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул
в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо
в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Оба они, снаружи неподвижные, разрывались внутренним
огнем, дрожали одинаким трепетом;
в глазах
стояли слезы, вызванные одинаким настроением. Все это симптомы тех страстей, которые должны, по-видимому, заиграть некогда
в ее молодой душе, теперь еще подвластной только временным, летучим намекам и вспышкам спящих сил жизни.
— Садитесь, Алексей Федорович, — проговорила Катерина Ивановна, сама оставаясь
стоя. Она изменилась мало за это время, но темные глаза ее сверкали зловещим
огнем. Алеша помнил потом, что она показалась ему чрезвычайно хороша собой
в ту минуту.
Как это было просто!
В самом деле,
стоит только присмотреться к походке молодого человека и старого, чтобы увидеть, что молодой ходит легко, почти на носках, а старый ставит ногу на всю ступню и больше надавливает на пятку. Пока мы с Дерсу осматривали покинутый бивак, Чжан Бао и Чан Лин развели
огонь и поставили палатку.
Итак, я лежал под кустиком
в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из
огней;
в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и,
стоя на коленях, тыкал щепкой
в закипавшую воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
В это время подошел Олентьев и сообщил, что хлеб куплен. Обойдя всю деревню, мы вернулись к лодке. Тем временем Дерсу изжарил на
огне козлятину и согрел чай. На берег за нами прибежали деревенские ребятишки. Они
стояли в стороне и поглядывали на нас с любопытством.
— Чудеса завелись, — говорил один из них. — Послушали бы вы, что рассказывает этот мошенник, которому
стоит только заглянуть
в лицо, чтобы увидеть вора; когда стали спрашивать, отчего бежал он как полоумный, — полез, говорит,
в карман понюхать табаку и вместо тавлинки вытащил кусок чертовой свитки,от которой вспыхнул красный
огонь, а он давай бог ноги!
— Что вы, братцы! — говорил винокур. — Слава богу, волосы у вас чуть не
в снегу, а до сих пор ума не нажили: от простого
огня ведьма не загорится! Только
огонь из люльки может зажечь оборотня.
Постойте, я сейчас все улажу!
Там, где
в болоте по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали
огнями окна дворца обжорства, перед которым
стояли день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями
в ливреях. Все на французский манер
в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил:
в ресторане не было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
В комнате, освещенной
огнем камина, некоторое время
стояла тишина.
Быть может, во веем городе я один
стою вот здесь, вглядываясь
в эти
огни и тени, один думаю о них, один желал бы изобразить и эту природу, и этих людей так, чтобы все было правда и чтобы каждый нашел здесь свое место.
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а
в его комнате светился
огонь. У крыльца
стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко, прошел темные сени, отворил дверь и остановился на пороге, —
в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
В комнате было очень светло,
в переднем углу, на столе, горели серебряные канделябры по пяти свеч, между ними
стояла любимая икона деда «Не рыдай мене, мати», сверкал и таял
в огнях жемчуг ризы, лучисто горели малиновые альмандины на золоте венцов.
В темных стеклах окон с улицы молча прижались блинами мутные круглые рожи, прилипли расплющенные носы, всё вокруг куда-то плыло, а зеленая старуха щупала холодными пальцами за ухом у меня, говоря...
Мастер,
стоя пред широкой низенькой печью, со вмазанными
в нее тремя котлами, помешивал
в них длинной черной мешалкой и, вынимая ее, смотрел, как стекают с конца цветные капли. Жарко горел
огонь, отражаясь на подоле кожаного передника, пестрого, как риза попа. Шипела
в котлах окрашенная вода, едкий пар густым облаком тянулся к двери, по двору носился сухой поземок.
Пришла зима. Выпал глубокий снег и покрыл дороги, поля, деревни. Усадьба
стояла вся белая, на деревьях лежали пушистые хлопья, точно сад опять распустился белыми листьями…
В большом камине потрескивал
огонь, каждый входящий со двора вносил с собою свежесть и запах мягкого снега…
Ганя, во фраке, со шляпой
в руке и с перчатками,
стоял пред нею молча и безответно, скрестив руки и смотря на
огонь.
Сыгранный ею самою вальс звенел у ней
в голове, волновал ее; где бы она ни находилась,
стоило ей только представить себе
огни, бальную залу, быстрое круженье под звуки музыки — и душа
в ней так и загоралась, глаза странно меркли, улыбка блуждала на губах, что-то грациозно-вакхическое разливалось по всему телу.
Выходит он под конец на поляну широкую, и посередь той поляны широкой
стоит дом не дом, чертог не чертог, а дворец королевский или царский, весь
в огне,
в серебре и золоте и
в каменьях самоцветных, весь горит и светит, а
огня не видать; ровно солнушко красное, индо тяжело на него глазам смотреть.
Я прокрадывался иногда
в его горницу так тихо, что он не слыхал, и подолгу
стоял там, прислонясь к печке: Пантелей Григорьич сидел с ногами на высокой лежанке, куря коротенькую трубку, которую беспрестанно сам вычищал, набивал, вырубал
огня на трут и закуривал.
Он ошибся именем и не заметил того, с явною досадою не находя колокольчика. Но колокольчика и не было. Я подергал ручку замка, и Мавра тотчас же нам отворила, суетливо встречая нас.
В кухне, отделявшейся от крошечной передней деревянной перегородкой, сквозь отворенную дверь заметны были некоторые приготовления: все было как-то не по-всегдашнему, вытерто и вычищено;
в печи горел
огонь; на столе
стояла какая-то новая посуда. Видно было, что нас ждали. Мавра бросилась снимать наши пальто.
— Да-с, подобротнее-с! Чебоксарская подоплека не дерет глотки, а
постоит за себя! Да-с, постоит-с! Мы, чебоксарцы, не анализируем своих чувств, не взвешиваем своих побуждений по гранам и унциям! Мы просто идем
в огонь и
в воду — и всё тут! И нас не отберут, как каких-нибудь эльзасцев-с! Нет-с, обожгутся-с!
P. S. Вчера,
в то самое время, как я разыгрывал роли у Полины, Лиходеева зазвала Федьку и поднесла ему стакан водки. Потом спрашивала, каков барин? На что Федька ответил:"Барин насчет женского полу —
огонь!"Должно быть, ей это понравилось, потому что сегодня утром она опять вышла на балкон и
стояла там все время, покуда я смотрел на нее
в бинокль. Право, она недурна!"
Через несколько минут на столе
стояло пять сортов варенья и еще смоквы какие-то, тоже домашнего изделия, очень вкусные. И что всего удивительнее, нам действительно как-то веселее стало или, как выражаются крестьяне, поваднее. Я откинулся
в угол на спинку дивана, ел варенье и смотрел на Машу. При
огнях она казалась еще моложавее.
А то, что местное население старается всячески повредить победоносному врагу, устроивает ему изменнические засады, бежит
в леса, заранее опустошая и предавая
огню все, что
стоит на его пути, предательски убивает солдат и офицеров, словом сказать, совершает все, что дикость и варварство могут внушить ему… тогда как теперь…
Целую ночь затем ей снился тот зеленый уголок,
в котором притаился целый детский мир с своей великой любовью, «Злая… ведьма…» —
стояли у ней
в ушах роковые слова, и во сне она чувствовала, как все лицо у ней горело
огнем и
в глазах накипали слезы.
Эта нечаянная встреча подлила масла
в огонь, который вспыхнул
в уставшей душе набоба. Девушка начинала не
в шутку его интересовать, потому что совсем не походила на других женщин. Именно вот это новое и неизвестное и манило его к себе с неотразимою силой. Из Луши могла выработаться настоящая женщина — это верно:
стоило только отшлифовать этот дорогой камень и вставить
в надлежащую оправу.
Стоя среди комнаты полуодетая, она на минуту задумалась. Ей показалось, что нет ее, той, которая жила тревогами и страхом за сына, мыслями об охране его тела, нет ее теперь — такой, она отделилась, отошла далеко куда-то, а может быть, совсем сгорела на
огне волнения, и это облегчило, очистило душу, обновило сердце новой силой. Она прислушивалась к себе, желая заглянуть
в свое сердце и боясь снова разбудить там что-либо старое, тревожное.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль
в зубах.
В лампе выгорел керосин,
огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца.
Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
—
Постой, девочка, а ведь я и
в самом деле не все помню. Боевой порядок? Боевой порядок должен быть так построен, чтобы он как можно меньше терял от
огня, потом, чтобы было удобно командовать. Потом…
постой…
Но палят с такою сноровкою, что даром
огня не тратят, а берегут зелье на верный вред, потому что знают, что у нас снаряду не
в пример больше ихнего, и так они нам вредно чинят, что
стоим мы все у них
в виду, они, шельмы, ни разу
в нас и не пукнут.
А я
стою, не трогаюсь, потому что не знаю, наяву или во сне я все это над собою вижу, и полагаю, что я все еще на конике до краю не достиг; а наместо того, как денщик принес
огонь, я вижу, что я на полу
стою, мордой
в хозяйскую горку с хрусталем запрыгнул и поколотил все…
Большое пламя
стояло, казалось, над водой на далеком мыске Александровской батареи и освещало низ облака дыма, стоявшего над ним, и те же, как и вчера, спокойные, дерзкие
огни блестели
в море на далеком неприятельском флоте.
Батальон, к которому прикомандирован был юнкер для вылазки, часа два под
огнем стоял около какой-то стенки, потом батальонный командир впереди сказал что-то, ротные командиры зашевелились, батальон тронулся, вышел из-за бруствера и, пройдя шагов 100, остановился, построившись
в ротные колонны. Песту сказали, чтобы он стал на правом фланге 2-й роты.