Неточные совпадения
Две дырочки были пробиты
в правой
кулисе авансцены, где
стояли табуретки и стул для помощника режиссера, — мое место
в спектакле. Я рассматривал знакомых, которых узнал
в Кружке и знал по провинции. Ко мне подошел П. П. Мещерский, сел на табурет и сказал...
Все двигалось, все шумело вокруг, один я
стоял, прислонившись к
кулисе, пораженный тем, что произошло, не понимая, не зная, что мне делать. Я видел, как ее подняли и увели. Я видел, как ко мне подошла Анюта Благово; раньше я не видел ее
в зале, и теперь она точно из земли выросла. Она была
в шляпе, под вуалью, и, как всегда, имела такой вид, будто зашла только на минуту.
Домна Пантелевна. Для сцены-то для сцены это точно, это уж что говорить! Она еще маленькая была, так, бывало, не вытащить ее из театра;
стоит за
кулисами, вся трясется. Муж-то мой, отец-то ее, был музыкант, на флейте играл, так, бывало, как он
в театр, так и она за ним. Прижмется к
кулисе, да и
стоит, не дышит.
Фрака не было ни одного
в целом театре, кроме оркестра, куда иногда и я приходил; остальное же время я
стоял или сидел за
кулисами, но так глубоко, чтобы меня не могли увидеть из боковых лож.
За
кулисами, около того прохода, из которого выходят на арену артисты, висело за проволочной сеткой освещенное газовым рожком рукописное расписание вечера с печатными заголовками: «Arbeit. Pferd. Klown» [Работа. Лошадь. Клоун (нем.).]. Арбузов заглянул
в него с неясной и наивной надеждой не найти своего имени. Но во втором отделении против знакомого ему слова «Kampf» [Борьба (нем.).]
стояли написанные крупным, катящимся вниз почерком полуграмотного человека две фамилии: Arbousow и Roeber.
— Нет, нет, ты не греши, Саша, ты этого не говори. Я ведь тебя хорошо помню
в «Женитьбе Белугина». Весь театр ты тогда морил со смеху. Я
стою за
кулисами и злюсь: сейчас мой выход, сильное место, а ты публику
в лоск уложил хохотом. «Эка, думаю, переигрывает, прохвост! Весь мой выход обгадил». А сам, понимаешь, не могу от смеха удержаться, трясусь, прыскаю — и шабаш. Вот ты как играл, Сашец! У нынешних этого не сыщешь. Шалишь!.. Но не везло тебе, Михаленко, судьбы не было.
Однажды — не помню почему — спектакля не было.
Стояла скверная погода.
В десять часов вечера я уже лежал на моем диване и
в темноте прислушивался, как дождь барабанит
в деревянную крышу. Вдруг где-то за
кулисами послышался шорох, шаги, потом грохот падающих стульев. Я засветил огарок, пошел навстречу и увидел пьяного Нелюбова-Ольгина, который беспомощно шарашился
в проходе между декорациями и стеной театра. Увидев меня, он не испугался, но спокойно удивился...
Мне рассказывал покойный Павел Васильев (уже
в начале 60-х годов,
в Петербурге), что когда он, учеником театральной школы,
стоял за
кулисой, близко к сцене, то ему явственно было слышно, что у Щепкина
в знаменитом возгласе: «Дочь!
С загримированным под неаполитанского мальчика лицом,
в плаще бродячего певца, я
стою у правой
кулисы и прислушиваюсь к монологу Ольги-Сильвии, которая там, на сцене,
в богатом белом платье знатной венецианки своим низким голосом красиво декламирует роль.
На сцене идет «Антигона».
Стоя совсем готовая у
кулисы, с сильно бьющимся сердцем прислушиваюсь к монологам Сани, к ее божественному голосу и, если не вижу, то чувствую ее полное одухотворенной силы и трагического страдания лицо. И Елочку, воздушную, нежную и белую, как настоящий лотос,
в ее белоснежных одеждах «чувствую» тоже. А бас Креона, злодея-царя, погубившего родных Антигоны, бас Боба, волною перекатывается по сцене.
Лелька
стояла за
кулисами в толпе других комсомольцев, передаваемых
в партию.