Неточные совпадения
Он злился. Его раздражало шумное оживление Марины, и почему-то была неприятна встреча с Туробоевым. Трудно было признать, что именно вот этот человек с бескровным лицом и какими-то кричащими глазами — мальчик, который
стоял перед Варавкой и
звонким голосом говорил о любви своей к Лидии. Неприятен был и бородатый студент.
«Да, вот и меня так же», — неотвязно вертелась одна и та же мысль, в одних и тех же словах, холодных, как сухой и
звонкий морозный воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал в могилу мерзлые комья земли, а Орехова бросила один, — но большой. Дронов
стоял, сунув шапку под мышку, руки в карманы пальто, и красными глазами смотрел под ноги себе.
В поле, под ногами, не было видно дороги, а в лесу было черно, как в печи, и Катюша, хотя и знала хорошо дорогу, сбилась с нее в лесу и дошла до маленькой станции, на которой поезд
стоял 3 минуты, не загодя, как она надеялась, а после второго
звонка.
Звонок повторился с новой силой, и когда Лука приотворил дверь, чтобы посмотреть на своего неприятеля, он даже немного попятился назад: в дверях
стоял низенький толстый седой старик с желтым калмыцким лицом, приплюснутым носом и узкими черными, как агат, глазами. Облепленный грязью татарский азям и смятая войлочная шляпа свидетельствовали о том, что гость заявился прямо с дороги.
Алеша дал себя машинально вывести. На дворе
стоял тарантас, выпрягали лошадей, ходили с фонарем, суетились. В отворенные ворота вводили свежую тройку. Но только что сошли Алеша и Ракитин с крыльца, как вдруг отворилось окно из спальни Грушеньки, и она
звонким голосом прокричала вслед Алеше...
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и
стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним в комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою комнату, упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот
звонок — это он, она побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
Члены встретили его с изъявлениями глубокого подобострастия, придвинули ему кресла из уважения к его чину, летам и дородности; он сел при открытых дверях, — Андрей Гаврилович
стоя прислонился к стенке, — настала глубокая тишина, и секретарь
звонким голосом стал читать определение суда.
Выше векового каштана
стояла каланча, с которой часовой иногда давал тревожные
звонки о пожаре, после чего следовали шум и грохот выезжающей пожарной команды, чаще слышалась нецензурная ругань пьяных, приводимых в «кутузку», а иногда вопли и дикие крики упорных буянов, отбивающих покушение полицейских на их свободу…
Проснулся: уже десять (
звонка сегодня, очевидно, не было). На столе — еще со вчерашнего —
стоял стакан с водой. Я жадно выглотал воду и побежал: мне надо было все это скорее, как можно скорее.
В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил,
стояла давно заброшенная униатская часовня. Это была родная дочь расстилавшегося в долине собственно обывательского города. Некогда в ней собирались, по звону колокола, горожане в чистых, хотя и не роскошных кунтушах, с палками в руках вместо сабель, которыми гремела мелкая шляхта, тоже являвшаяся на зов
звонкого униатского колокола из окрестных деревень и хуторов.
И вот, в ту самую минуту, когда Глумов договаривал эти безнадежные слова, в передней как-то особенно звукнул
звонок. Объятые сладким предчувствием, мы бросились к двери… О, радость! Иван Тимофеич сам своей персоной
стоял перед нами!
Кожемякин долго
стоял у двери, отыскивая глазами свободное место, вслушиваясь в слитный говор, гулкий, точно в бане. Звучно выносился
звонкий тенор Посулова...
Камбала расчувствовался и долго рассказывал,
стоя у окна, о мышах, потом перешел на муравьев, на слонов и, наконец, когда уже раздался
звонок к перемене, сказал...
Он взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел на крыльях любви. На улице было жарко. У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались
звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца,
стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела на игру.
Он поздно пришёл домой и, в раздумье
стоя пред дверью, стеснялся позвонить. В окнах не было огня, — значит, хозяева спали. Ему было совестно беспокоить Татьяну Власьевну: она всегда сама отпирала дверь… Но всё же нужно войти в дом. Лунёв тихонько дёрнул ручку
звонка. Почти тотчас дверь отворилась, и пред Ильёй встала тоненькая фигурка хозяйки, одетая в белое.
Вдруг в передней раздался
звонок. У меня екнуло сердце. Уж не Орлов ли это, которому пожаловался на меня Кукушкин? Как мы с ним встретимся? Я пошел отворять. Это была Поля. Она вошла, стряхнула в передней со своего бурнуса снег и, не сказав мне ни слова, отправилась к себе. Когда я вернулся в гостиную, Зинаида Федоровна, бледная, как мертвец,
стояла среди комнаты и большими глазами смотрела мне навстречу.
Но она так ослабела, что была не в силах держать эти bijoux. Нам долго не отворяли. После третьего или четвертого
звонка в окнах замелькал свет и послышались шаги, кашель, шепот; наконец щелкнул замок, и в дверях показалась полная баба с красным, испуганным лицом. Позади ее, на некотором расстоянии,
стояла маленькая худенькая старушка со стрижеными седыми волосами, в белой кофточке и со свечой в руках. Зинаида Федоровна вбежала в сени и бросилась к этой старушке на шею.
А человек, за которым он следил, остановился у крыльца, ткнул пальцем кнопку
звонка, снял шляпу, помахал ею в лицо себе и снова взбросил на голову.
Стоя в пяти шагах у тумбы, Евсей жалобно смотрел в лицо человека, чувствуя потребность что-то сказать ему. Тот заметил его, сморщил лицо и отвернулся. Сконфуженный, Евсей опустил голову.
Долинский хотел ответить, что об этом даже и говорить не
стоит, но в это время послышался колокольчик и
звонкий контральт запел в коридорчике...
Но в эту минуту в прихожей раздался
звонок, и уже пожилой, плешивый, наполовину седой адвокат вздрогнул так сильно, что Саше стало жалко его и неловко. И хотя был приемный час и по голосу прислуги слышно было, что это пришел клиент, Ш. на цыпочках подкрался к двери и долго прислушивался; потом, неискусно притворяясь, что ему понадобилась книга,
постоял у книжного богатого шкапа и медленно вернулся на свое место. И пальцы у него дрожали сильнее.
В глубоких сумерках прозвучал
звонок из кабинета Персикова. Панкрат появился на пороге. И увидал странную картину. Ученый
стоял одиноко посреди кабинета и глядел на столы. Панкрат кашлянул и замер.
Константин. Тетенька, разговоров нет, надо отпирать! Отпирай!
Постой! Шкап-то с секретом, он и сам отопрется. Видишь пружины-то. (Показывает на пуговку
звонка.) Подави-ка, Иннокентий, навались; а я другую пожму.
Сатира писала обличения против роскоши и мотовства. В 1768 году учрежден ассигнационный банк, в 1786 году выпущено вдруг на 100 мильонов ассигнаций. Потемкин и другие вельможи забирали из казны деньги целыми мильонами и сотнями тысяч бросали на танцовщиц и на брильянты. Во внешней торговле, и без того слабой, господствовали беспорядки;
звонкая монета исчезла. Бумажный рубль
стоил 68 копеек; заграничный курс дошел до 44.
В то время здесь было большое движение; проходили длинные обозы с товарами, и бывали тут разные случаи, вроде того, например, как лет 30 назад обозчики, рассердившись, затеяли драку и убили проезжего купца, и в полуверсте от двора до сих пор еще
стоит погнувшийся крест; проезжали почтовые тройки со
звонками и тяжелые барские дормезы, с ревом и в облаках пыли проходили гурты рогатого скота.
Клики не смолкают, ауканьям конца нет, стоном
стоят по́ лесу
звонкие голоса.
Улеглась и пыль, взбитая
звонкими копытами дареных лошадок, а Патап Максимыч все
стоит у окна, все глядит на перелесок.
Холодно стало, но
звонкие песни не молкнут — стоном
стоят голоса…
— Хитры молодые жены старых мужей. Я чую, что здесь был кто-то: не чертом пахнет здесь, а молодым кавалером в бархатном берете и красном плаще. Крутя одной рукою черный ус и другою рукою опираясь в бок около рукоятки своей острой шпаги, он
стоял там, за розовым кустом, и говорил тебе слова, за которые твой муж заплатит тебе ужо
звонкою монетою.
Как-то ночью ко мне в квартиру раздался сильный
звонок. Горничная сообщила мне, что зовут к больному. В передней
стоял высокий угреватый молодой человек в фуражке почтового чиновника.
Капитан второго ранга, вероятно, нехорошо был о нем наслышан и не хотел с ним сближаться; ему даже неприятно было
стоять рядом с майором за молебном, и Алымов это заметил и «начихал на него»: он отошел от горделивого моряка и, переступя поближе к дьячкам, стал задувать с ними вместе не в такт, но очень громким и
звонким голосом...
Это Терек! Бурное дитя Кавказа, я узнаю тебя!.. Он рассказывает бесконечно длинную, чудную сказку, сказку речных валунов с каменистого дна… И бежит, и сердится, и струится… Потом я услышала цокот подков быстрого кабардинского коня,
звонкие бубенцы тяжеловесных мулов, лениво тянущих неуклюжую грузинскую арбу. Колокольчики звенят… Звон
стоит в ушах, в голове, во всем моем существе. Я вздрагиваю и открываю глаза.
Стоя у холмика отцовской могилы, Наташа уже тщетно старалась вызвать слезы при воспоминании об отце… В ее душе жил еще образ молодца кучера, управлявшего тройкой, а с ним рисовалась быстрая скачка по белым полям, снежная пыль и
звонкий голос, пониженный до шепота, любовно спрашивающий ее...
Я попробовала последовать ее примеру и не могла. Мама, Вася, няня — все они, мои дорогие,
стояли как живые передо мной. Ясно слышались мне прощальные напутствия моей мамули,
звонкий, ребяческий голосок Васи, просивший: «Не уезжай, Люда», — и мне стало так тяжело и больно в этом чужом мне, мрачном дортуаре, между чужими для меня девочками, что я зарылась в подушку головой и беззвучно зарыдала.
Станция. Поезд
стоит пять минут. Перед третьим
звонком в описанный вагон II класса входит Подтягин. За ним шествует начальник станции, в красной фуражке.
Другая станция. Поезд
стоит десять минут. Перед вторым
звонком, когда Подтягин
стоит около буфета и пьет сельтерскую воду, к нему подходят два господина, один в форме инженера, другой в военном пальто.
Кате отвели номер в гостинице «Астория». Была это лучшая гостиница города, но теперь она смотрела грустно и неприветливо. Коридоры без ковров, заплеванные, белевшие окурками; никто их не подметал. Горничные и коридорные целый день либо валялись на своих кроватях, либо играли в домино. Никто из них не знал, оставят ли их, какое им будет жалование. Самовары рядком
стояли на лавке, — грязно-зеленые, в белых полосах. На
звонки из номеров никто не шел. Постояльцы кричали, бранились. Прислуга лениво отвечала...
Но Белка
стояла передо мной с открытым ртом, хлопала глазами и ничего не понимала. И только когда продребезжал лазаретный
звонок, сзывавший больных на перевязку, и я заявила, что бегу забинтовать руку, Бельская неожиданно бросилась ко мне на шею, заорав восторженно на весь класс...
Однажды зашел я на вокзал, когда уходил эшелон. Было много публики, были представители от города. Начальник дивизии напутствовал уходящих речью; он говорил, что прежде всего нужно почитать бога, что мы с богом начали войну, с богом ее и кончим. Раздался
звонок, пошло прощание. В воздухе
стояли плач и вой женщин. Пьяные солдаты размещались в вагонах, публика совала отъезжающим деньги, мыло, папиросы.
Наконец, раздался третий
звонок, и поезд отошел от станции, напутствуемый прощальными возгласами и маханием платков со стороны провожающих, в числе которых
стояли на платформе граф и графиня Ратицыны.
Был третий час. Я собралась ехать на Английскую набережную. Семен пошел надевать ливрею. Раздался
звонок. Я в это время
стояла в гостиной прямо против двери в переднюю. Ариша побежала за Семеном. Не знаю почему, только я не отошла от двери. Кто-то вошел и спросил тихо: дома? Я села на диван: сказать Семену, чтоб не принимать, было уже поздно. Почему-то я не обернулась и даже не подняла головы. Позади, по ковру, послышались тихие шаги. Я подумала: «Глупый Семен, пускает без доклада».
Раз в субботу вечером Борька зашел за Исанкой, они долго бродили по Девичьему Полю. Было очень хорошо.
Стояла глубокая осень, шли дожди, — и вдруг ударил морозец, черные, мокрые улицы стали белыми и
звонкими. Сквозь ветки тополей с трепавшимися остатками листьев сверкали яркие звезды.
Вот и
звонок. Болтавшая, гулявшая и курившая публика толпой валит в залу, толкаясь в дверях. Из совещательной комнаты выходят гуськом присяжные заседатели, и зала замирает в ожидании. Рты полураскрыты, глаза с жадным любопытством устремлены на бумагу, которую спокойно берет председатель от старшины присяжных, равнодушно прочитывает и подписывает. Колосов
стоит в дверях и смотрит, не отрываясь, на бледный профиль Тани.
Стоит Гриша на кремнях, на битых стеклах, перед книгой Аввы Дорофея, громким голосом истово и мерно ее читает, а все слышится ему
звонкий хохот Дуняши, самой озорной изо всех усадских девок…