мысленно повторял я чудесные строки и видел эти, очень знакомые мне, едва заметные тропы, видел таинственные следы, которыми примята трава, еще не стряхнувшая капель росы, тяжелых, как ртуть. Полнозвучные строки стихов запоминались удивительно легко, украшая празднично все, о чем говорили они; это делало меня счастливым, жизнь мою — легкой и приятной,
стихи звучали, как благовест новой жизни. Какое это счастье — быть грамотным!
Неточные совпадения
Домой приехав, пистолеты
Он осмотрел, потом вложил
Опять их в ящик и, раздетый,
При свечке, Шиллера открыл;
Но мысль одна его объемлет;
В нем сердце грустное не дремлет:
С неизъяснимою красой
Он видит Ольгу пред собой.
Владимир книгу закрывает,
Берет перо; его
стихи,
Полны любовной чепухи,
Звучат и льются. Их читает
Он вслух, в лирическом жару,
Как Дельвиг пьяный на пиру.
Затем память услужливо подсказывала «Тьму» Байрона, «Озимандию» Шелли,
стихи Эдгара По, Мюссе, Бодлера, «Пламенный круг» Сологуба и многое другое этого тона — все это было когда-то прочитано и уцелело в памяти для того, чтоб изредка
прозвучать.
Но теперь и лукавство не
звучало в сладострастных
стихах, а только удивление.
Ерухимович читал
стихи, голос его
звучал комически уныло, и когда он произнес со вздохом...
Ему иногда казалось, что оригинальность — тоже глупость, только одетая в слова, расставленные необычно. Но на этот раз он чувствовал себя сбитым с толку: строчки Инокова
звучали неглупо, а признать их оригинальными — не хотелось. Вставляя карандашом в кружки о и а глаза, носы, губы, Клим снабжал уродливые головки ушами, щетиной волос и думал, что хорошо бы высмеять Инокова, написав пародию: «Веснушки и
стихи». Кто это «сударыня»? Неужели Спивак? Наверное. Тогда — понятно, почему он оскорбил регента.
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал говорить о «жалких соблазнах мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом. Речь его обильно украшалась словами молитв,
стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо в ней
звучали фразы светских проповедников церковной философии...
Она не плохо, певуче, но как-то чрезмерно сладостно читала
стихи Фета, Фофанова, мечтательно пела цыганские романсы, но романсы у нее
звучали обездушенно, слова
стихов безжизненно, нечетко, смятые ее бархатным голосом. Клим был уверен, что она не понимает значения слов, медленно выпеваемых ею.
Рассказ Якова бесстыден, но не противен, в нем нет хвастовства, в нем нет жестокости, а
звучит что-то простодушное и немножко печали. Луна в небе тоже бесстыдно гола и так же волнует, заставляя грустить о чем-то. Вспоминается только хорошее, самое лучшее — Королева Марго и незабвенные своею правдой
стихи...
Словно колокол церковный
прозвучал в отдалении и
стих. Опустил голову и матрос, слышит в тишине, как побаливает на ноге гниющая ранка, и беспокоится: не доходит ли тяжкий запах до Жегулева? И хочется ему не то чтобы умереть, а — не быть. Не быть.
Кто недоволен выходкой моей,
Тот пусть идет в журнальную контору,
С листком в руках, с оравою друзей,
И, веруя их опытному взору,
Печатает анафему, злодей!..
Я кончил… Так! дописана страница.
Лампада гаснет… Есть всему граница —
Наполеонам, бурям и войнам,
Тем более терпенью и…
стихам,
Которые давно уж не
звучали,
И вдруг с пера бог знает как упали!..
Да
звучит твой
стих обронный,
Правды божией набат,
В пробужденье мысли сонной,
В кару жизни беззаконной,
На погибель всех неправд.
Твой
стих, как божий дух, носился над толпой;
И отзыв мыслей благородных
Звучал, как колокол на башне вечевой,
Во дни торжеств и бед народных.
Уже давно
прозвучал колокол, призывающий пансионерок ко сну, давно
стихли голоса в пансионе, Тася все сидела и думала свою горькую думу.
— С чего вы взяли? — пожимает он плечами. Но я чувствую, как фальшиво
звучат его слова, хотя ему, в сущности, нечего бояться: он не может «провалиться», он — несомненный талант, немного истеричный, но, тем не менее, крупный, если судить по его читке
стихов.
Каганец погасили, и в комнате все
стихло, только за досчатою перегородкою два семинариста долго за полночь бубнили вслух: один отчетисто, с сознанием своего собственного достоинства и достоинства произносимых слов, вырубал: «Homo improbus aliquando dolenter flagieiorum suorum recordabitur», [Дурной человек когда-нибудь с прискорбием будет вспоминать свой бесчестный поступок — Лат.] а другой заливчато зубрил: «По-латини Homo, человек, сие
звучит энергично, твердо, но грубо; а по-французски человек л'ом — это мягко, гибко и нежно».