Неточные совпадения
Народ в городе голодный;
стало быть, все съест духом, да и коням тоже сена… уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их
святой… только про это еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
Не вытерпел атаман Мосий Шило, истоптал ногами
святой закон, скверною чалмой обвил грешную голову, вошел в доверенность к паше,
стал ключником на корабле и старшим над всеми невольниками.
— Хи, хи, — захлебывался Дронов. — Наврал он на Невского, —
святой с татарами дружиться не
станет, шалишь! Оттого и помнить не велел, что наврал. Хорош учитель: учит, а помнить не велит.
— Ты сама чувствуешь, бабушка, — сказала она, — что ты сделала теперь для меня: всей моей жизни недостанет, чтоб заплатить тебе. Нейди далее; здесь конец твоей казни! Если ты непременно хочешь, я шепну слово брату о твоем прошлом — и пусть оно закроется навсегда! Я видела твою муку, зачем ты хочешь еще истязать себя исповедью? Суд совершился — я не приму ее. Не мне слушать и судить тебя — дай мне только обожать твои
святые седины и благословлять всю жизнь! Я не
стану слушать: это мое последнее слово!
Райский также привязался к ним обеим,
стал их другом. Вера и бабушка высоко поднялись в его глазах, как
святые, и он жадно ловил каждое слово, взгляд, не зная, перед кем умиляться, плакать.
А люди-то на нее удивляются: «Уж и как же это можно, чтоб от такого счастья отказываться!» И вот чем же он ее в конце покорил: «Все же он, говорит, самоубивец, и не младенец, а уже отрок, и по летам ко
святому причастью его уже прямо допустить нельзя было, а
стало быть, все же он хотя бы некий ответ должен дать.
Там, где касается, я не скажу убеждений — правильных убеждений тут быть не может, — но того, что считается у них убеждением, а
стало быть, по-ихнему, и
святым, там просто хоть на муки.
Особенная эта служба состояла в том, что священник,
став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе,
святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
К
святому сложилось отношение, как к иконе, лик его
стал иконописным ликом, перестал быть человеческим.
О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или
святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то
святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а,
стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Ибо едва только я скажу мучителям: «Нет, я не христианин и истинного Бога моего проклинаю», как тотчас же я самым высшим Божьим судом немедленно и специально
становлюсь анафема проклят и от церкви
святой отлучен совершенно как бы иноязычником, так даже, что в тот же миг-с — не то что как только произнесу, а только что помыслю произнести, так что даже самой четверти секунды тут не пройдет-с, как я отлучен, — так или не так, Григорий Васильевич?
Стала мать плакать,
стала просить брата с осторожностию (более для того, чтобы не испугать его), чтобы поговел и причастился
святых Божиих таин, ибо был он тогда еще на ногах.
Девушки крестьянские зайдут, погуторят; странница забредет,
станет про Иерусалим рассказывать, про Киев, про
святые города.
С горячим упованьем глядел я потом на
святые черты, и мало-помалу тайна чудесной силы
стала мне уясняться.
Наступила ростепель. Весна была ранняя, а
Святая — поздняя, в половине апреля. Солнце грело по-весеннему; на дорогах появились лужи; вершины пригорков
стали обнажаться; наконец прилетели скворцы и населили на конном дворе все скворешницы. И в доме сделалось светлее и веселее, словно и в законопаченные кругом комнаты заглянула весна. Так бы, кажется, и улетел далеко-далеко на волю!
— Бабочка молодая, — говорили кругом, — а муж какой-то шалый да ротозей. Смотрит по верхам, а что под носом делается, не видит. Чем бы первое время после свадьбы посидеть дома да в кругу близких повеселить молодую жену, а он в Москву ее повез, со студентами
стал сводить. Городят студенты промеж себя чепуху, а она сидит, глазами хлопает. Домой воротился, и дома опять чепуху понес. «
Святая» да «чистая» — только и слов, а ей на эти слова плюнуть да растереть. Ну, натурально, молодка взбеленилась.
Угнездился в том самом сарае, который, ты видел, развалился под горою и мимо которого ни один добрый человек не пройдет теперь, не оградив наперед себя крестом
святым, и
стал черт такой гуляка, какого не сыщешь между парубками.
— Нет, этого мало! — закричал дед, прихрабрившись и надев шапку. — Если сейчас не
станет передо мною молодецкий конь мой, то вот убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу
святым крестом всех вас! — и уже было и руку поднял, как вдруг загремели перед ним конские кости.
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с
святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл
святой старец свою книгу и
стал молиться… Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился
святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
Святой Серафим Саровский
стал излюбленным
святым, и у него хотели увидеть и то, чего у него не было.
Но теперь я решил изрезать эти святцы и, когда дед отошел к окошку, читая синюю, с орлами, бумагу, я схватил несколько листов, быстро сбежал вниз, стащил ножницы из стола бабушки и, забравшись на полати, принялся отстригать
святым головы. Обезглавил один ряд, и —
стало жалко святцы; тогда я начал резать по линиям, разделявшим квадраты, но не успел искрошить второй ряд — явился дедушка, встал на приступок и спросил...
Молится Мироне год за годом,
Дуб-от молодой
стал до облака,
С желудя его густо лес пошел,
А
святой молитве всё нет конца!
Он поднялся на ноги, высокий, изможденный, похожий на образ
святого, поклонился бабушке и
стал просить ее необычно густым голосом...
Почему великая,
святая идея теократии, Града Божьего,
стала ненавистной новому человечеству, почему оно отказалось от томления по небу, почему ничего не вышло с грандиозным опытом охристианить мир без остатка?
Один раз, — это было на
Святой, — улучив минуту наедине, Коля подал Аглае письмо, сказав только, что велено передать ей одной, Аглая грозно оглядела «самонадеянного мальчишку», но Коля не
стал ждать и вышел.
И усмехались, но на цифрах и на подобиях
стали дрожать, и книгу просили закрыть, и уйти, и награждение мне к
Святой назначили, а на Фоминой богу душу отдали.
— И не обернуть бы, кабы не померла матушка Палагея. Тошнехонько
стало ему в орде, родителю-то, — ну, бабы и зачали его сомущать да разговаривать. Агафью-то он любит, а Агафья ему: «Батюшко, вот скоро женить Пашку надо будет, а какие здесь в орде невесты?.. Народ какой-то морный, обличьем в татар, а то ли дело наши девки на Ключевском?» Побил, слышь, ее за эти слова раза два, а потом, после
святой, вдруг и склался.
Во-первых, он, как говорится, toujours a cheval sur les principes; [всегда страшно принципиален (франц.)] во-вторых, не прочь от «
святого» и выражается о нем так: «convenez cependant, mon cher, qu'il у a quelque chose que notre pauvre raison refuse d'approfondir», [однако согласитесь, дорогой, есть вещи, в которые наш бедный разум отказывается углубляться (франц.)] и, в-третьих, пишет и монологи и передовые
статьи столь неослабно, что никакой Оффенбах не в силах заставить его положить оружие, покуда существует хоть один несраженный враг.
Как
стал себя помнить, как грамоте обучился, только о
святом деле и помышление в уме было.
И как тихо
становилось во всем доме по субботам, после всенощной, когда священник, окропив
святою водой все комнаты и дав всем нам благословение, уходил домой!
— Нашего брата, странника, на
святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к
святому месту подходить
станем, то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
Я, в ожидании невозможного исполнения моей молитвы,
стал покамест этим чтением заниматься: как всю соль, что мне на урок назначено перемолоть, перемелю, и начинаю читать, и начитал я сначала у преподобного Тихона, как посетили его в келии пресвятая владычица и
святые апостолы Петр и Павел.
Я и еще одну позволил и сделался очень откровенный: все им рассказал: откуда я и где и как пребывал. Всю ночь я им, у огня сидя, рассказывал и водку пил, и все мне так радостно было, что я опять на
святой Руси, но только под утро этак, уже костерок
стал тухнуть и почти все, кто слушал, заснули, а один из них, ватажный товарищ, говорит мне...
А угодник и наименовал того попика, что за пьянство места лишен, и сам удалился; а владыко проснулись и думают: «К чему это причесть; простой это сон, или мечтание, или духоводительное видение?» И
стали они размышлять и, как муж ума во всем свете именитого, находят, что это простой сон, потому что статочное ли дело, что
святой Сергий, постник и доброго, строгого жития блюститель, ходатайствовал об иерее слабом, творящем житие с небрежением.
И
стал я над этими апостольскими словами долго думать и все вначале никак этого не мог понять: к чему было
святому от апостола в таких словах откровение?
— Знаю я эту
святую любовь: в твои лета только увидят локон, башмак, подвязку, дотронутся до руки — так по всему телу и побежит
святая, возвышенная любовь, а дай-ка волю, так и того… Твоя любовь, к сожалению, впереди; от этого никак не уйдешь, а дело уйдет от тебя, если не
станешь им заниматься.
Когда бедная женщина
стала вынимать
святые книги у нас в Гостином ряду, то посыпались и фотографии.
Тогда является ко мне священник из того прихода, где жил этот хлыстовщик, и
стал мне объяснять, что Ермолаев вовсе даже не раскольник, и что хотя судился по хлыстовщине [Хлыстовщина — мистическая секта, распространившаяся в России в XVII веке.], но отрекся от нее и ныне усердный православный, что доказывается тем, что каждогодно из Петербурга он привозит удостоверение о своем бытии на исповеди и у
святого причастия; мало того-с: усердствуя к их приходской церкви, устроил в оной на свой счет новый иконостас, выкрасил, позолотил его и украсил даже новыми иконами, и что будто бы секта хлыстов с скопческою сектою не имеет никакого сходства, и что даже они враждуют между собою.
— Ребята! — сказал он, — видите, как проклятая татарва ругается над Христовою верой? Видите, как басурманское племя хочет
святую Русь извести? Что ж, ребята, разве уж и мы
стали басурманами? Разве дадим мы
святые иконы на поругание? Разве попустим, чтобы нехристи жгли русские села да резали наших братьев?
Проснулся я, и сам не знаю с чего,
стало мне попятно, что ратник был
святой мученик Трифон.
То не два зверья сходилися, промежду собой подиралися; и то было у нас на сырой земли, на сырой земли, на
святой Руси; сходилися правда со кривдою; это белая зверь — то-то правда есть, а серая зверь — то-то кривда есть; правда кривду передалила, правда пошла к богу на небо, а кривда осталась на сырой земле; а кто
станет жить у нас правдою, тот наследует царство небесное; а кто
станет жить у нас кривдою, отрешен на муки на вечные…“
— А ежели при этом еще так поступать, как другие… вот как соседушка мой, господин Анпетов, например, или другой соседушка, господин Утробин… так и до греха недалеко. Вон у господина Утробина: никак, с шесть человек этой пакости во дворе копается… А я этого не хочу. Я говорю так: коли Бог у меня моего ангела-хранителя отнял —
стало быть, так его
святой воле угодно, чтоб я вдовцом был. А ежели я, по милости Божьей, вдовец, то,
стало быть, должен вдоветь честно и ложе свое нескверно содержать. Так ли, батя?
Меня и в самом деле окрестили и при
святом крещении нарекли Александром; ну, а палки все-таки палками остались; хоть бы одну простили; даже обидно мне
стало!
Только голос его
становился в эту минуту как-то необыкновенно важен и солиден; он немного понижал его, даже до какой-то таинственности, когда произносил «
святые Анны», и после этого минуты на три
становился как-то особенно молчалив и солиден…
Другой, крещенный
святым духом честных и мудрых книг, наблюдая победную силу буднично страшного, чувствовал, как легко эта сила может оторвать ему голову, раздавить сердце грязной ступней, и напряженно оборонялся, сцепив зубы, сжав кулаки, всегда готовый на всякий спор и бой. Этот любил и жалел деятельно и, как надлежало храброму герою французских романов, по третьему слову, выхватывая шпагу из ножен,
становился в боевую позицию.
Я понимал, что, если в этот дом придет
святой, — мои хозяева начнут его учить,
станут переделывать на свой лад; они будут делать это от скуки.
Марья Афанасьевна
стала собираться; но дьякон опять выступил со спором, что Николай Афанасьевич не тому
святому молебен служил.
29-е декабря. Начинаю заурчать, что и здешнее городничество не благоволит ко мне, а за что — сего отгадать не в силах. Предположил устроить у себя в доме на Святках вечерние собеседования с раскольниками, но сие вдруг
стало известно в губернии и сочтено там за непозволительное, и за сие усердствование дано мне замечание. Не инако думаю, как городничему поручен за мною особый надзор. Наилучше к сему, однако, пока шуточно относиться; но окропил себя
святою водой от врага и соглядатая.
Между тем безгромный, тихий дождь пролил, воздух
стал чист и свеж, небо очистилось, и на востоке седой сумрак начинает серебриться, приготовляя место заре дня иже во
святых отца нашего Мефодия Песношского, дня, которому, как мы можем вспомнить, дьякон Ахилла придавал такое особенное и, можно сказать, великое значение, что даже велел кроткой протопопице записать у себя этот день на всегдашнюю память.
Молиться — значит
становиться прямо перед досками, на которых нарисованы лица Христа, богородицы,
святых, и кланяться головой, всем телом, а правой рукой, со сложенными известным образом пальцами, дотрагиваться до лба, плеч и живота и произносить славянские слова, из которых самые употребительные и всем детям внушаемые: богородица, дева радуйся и т. д.