Неточные совпадения
— Ну, вот, вот, — обрадовался хозяин, ничего не заметивший и ужасно боявшийся, как и всегда эти
рассказчики, что его
станут сбивать вопросами, — только как раз подходит один мещанин, и еще молодой, ну, знаете, русский человек, бородка клином, в долгополом кафтане, и чуть ли не хмельной немножко… впрочем, нет, не хмельной-с.
Рассказчики молча еще покурили трубки и затем
стали укладываться спать, а я взялся за дневник.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов
рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его не
стало и что не воротить его!
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума.
Рассказчик сел в сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все не сводил с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за гор показался серый утренний свет и
стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком...
— Как он ваш
стал? — перебили
рассказчика удивленные слушатели.
— Да-с, он через свое упорство да через политику так глупо себя допустил, что его больше и на свете не
стало, — отвечал добродушно и бесстрастно
рассказчик и, видя, что слушатели все смотрят на него, если не с ужасом, то с немым недоумением, как будто почувствовал необходимость пополнить свой рассказ пояснением.
Торжествующий голос
рассказчика пресёкся на минуту, и
стало слышно, как на дворе монах ругает конюхов...
Служитель молодого боярина, седой как лунь старик, не спускал также глаз с
рассказчика, который, обойдя кругом монастыря, вошел наконец в ограду и
стал рассматривать надгробные камни.
— Как же, братец! — отвечал
рассказчик, напоминающий своим колоссальным видом предания о могучих витязях древней России. —
Стану я лгать! Я своеручно отдал ему грамоту от нашего архимандрита; говорил с ним лицом к лицу, и он без малого слов десять изволил перемолвить со мною.
Немного погодя Егорушка сквозь полусон слышал, как Соломон голосом глухим и сиплым от душившей его ненависти, картавя и спеша, заговорил об евреях: сначала говорил он правильно, по-русски, потом же впал в тон
рассказчиков из еврейского быта и
стал говорить, как когда-то в балагане, с утрированным еврейским акцентом.
Успех был громадный, и впоследствии Бурлак
стал по зимам выступать в дивертисментах как
рассказчик, сперва любителем, а потом попал он в Саратов в труппу Костромского. Так, шутя, начал свою блестящую карьеру Василий Николаевич Андреев-Бурлак.
Между обычными посетителями григорьевского мезонина
стал появляться неистощимый
рассказчик и юморист, однокурсник и товарищ Григорьева Ник.
Весьма естественное любопытство загорелось почти на лицах всех, и самый аукционист, разинув рот, остановился с поднятым в руке молотком, приготовляясь слушать. В начале рассказа многие обращались невольно глазами к портрету, но потом все вперились в одного
рассказчика, по мере того как рассказ его
становился занимательней.
— Одурачили нас с тобой, Астафий Иваныч! — сказал я ему вечером, подавая ему стакан чая и желая от скуки опять вызвать рассказ о пропавшей бекеше, который от частого повторения и от глубокой искренности
рассказчика начинал
становиться очень комическим.
Девушки зарделись. Аграфена Петровна строгим взглядом окинула
рассказчика. Настя посмотрела на Патапа Максимыча, и на душе ее
стало веселее: чуяла сердцем отцовские думы.
Рассказчик умолк и
стал набивать себе трубку. А мы все переглянулись в недоумении.
—
Стало быть, новую воспитонку привез, толку от тебя не добьешся! Деревенщина! — презрительно бросил сторож, едва выслушав
рассказчика и окинув Дуню уничтожающим взглядом.
Не умолк этот
рассказчик, как другой
стал сказывать, куда кони пропадают, сваливая все это на вину живущей где-то на турецкой земле белой кобылицы с золотою гривой, которую если только конь заслышит, как она по ночам ржет, то уж непременно уйдет к ней, хоть его за семью замками на цепях держи.
Московские традиции и преданность Островскому представлял собою и Горбунов, которого я
стал вне сцены видать у начальника репертуара Федорова, где он считался как бы своим человеком. Как
рассказчик — и с подмостков и в домах — он был уже первый увеселитель Петербурга. По обычаю того времени, свои народные рассказы он исполнял всегда в русской одежде и непременно в красной рубахе.
И странное что-то творилось с Никитой. Он слушал вдохновенного
рассказчика и забыл, что перед ним не больше как «стрелок». И все смотрел на фотографию, и она оживала под его взглядом: в старческом, трупном лице угодника, в невидящих, устремленных в небо глазах горела глубокая, страшная жизнь; казалось, ко всему земному он
стал совсем чужд и нечувствителен, и дух его в безмерном покаянном ужасе рвался и не смел подняться вверх, к далекому небу.
К
рассказчику прибавились голоса стряпухи и других и все наперерыв
стали передавать подробности посещения Настасьи Лукьяновны неизвестным человеком, разговор с ним и таинственное исчезновение.
Ну, почтеннейший господин, у ней звезды вместо очей, щеки — пылающая заря, а губки… губки… (тут
рассказчик стал в тупик, щелкал пальцами, хватал за воронку своего носа, но прибрать никак не мог чего-нибудь подобозначащего к губам красавицы; махнув рукой, он принялся описывать далее)… русой, шелковой косы ее, право,
стало бы, чтоб вас, молодца, опутать, а ножки ее на один глоток…