Неточные совпадения
Уподобив себя
вечным должникам, находящимся во власти
вечных кредиторов, они рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы
стали ждать, не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен и в романе,
И там уж торжествует он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И
стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль
Вечный жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
Лорд Байрон прихотью удачной
Облек в унылый романтизм
И безнадежный эгоизм.
Приходит муж. Он прерывает
Сей неприятный tête-а-tête;
С Онегиным он вспоминает
Проказы, шутки прежних лет.
Они смеются. Входят гости.
Вот крупной солью светской злости
Стал оживляться разговор;
Перед хозяйкой легкий вздор
Сверкал без глупого жеманства,
И прерывал его меж тем
Разумный толк без пошлых тем,
Без
вечных истин, без педантства,
И не пугал ничьих ушей
Свободной живостью своей.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли,
стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и
вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто и сурово прошептала она и
стала неподвижно, отвернувшись в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять на него глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением
вечной книги. Прошло минут пять или более.
«Да не это ли — тайная цель всякого и всякой: найти в своем друге неизменную физиономию покоя,
вечное и ровное течение чувства? Ведь это норма любви, и чуть что отступает от нее, изменяется, охлаждается — мы страдаем:
стало быть, мой идеал — общий идеал? — думал он. — Не есть ли это венец выработанности, выяснения взаимных отношений обоих полов?»
— Умрете… вы, — с запинкой продолжала она, — я буду носить
вечный траур по вас и никогда более не улыбнусь в жизни. Полюбите другую — роптать, проклинать не
стану, а про себя пожелаю вам счастья… Для меня любовь эта — все равно что… жизнь, а жизнь…
А чтение, а ученье —
вечное питание мысли, ее бесконечное развитие! Ольга ревновала к каждой не показанной ей книге, журнальной
статье, не шутя сердилась или оскорблялась, когда он не заблагорассудит показать ей что-нибудь, по его мнению, слишком серьезное, скучное, непонятное ей, называла это педантизмом, пошлостью, отсталостью, бранила его «старым немецким париком». Между ними по этому поводу происходили живые, раздражительные сцены.
Жизнь ее —
вечная игра в страсти, цель — нескончаемое наслаждение, переходящее в привычку, когда она устанет, пресытится. У ней один ужас впереди — это состареться и
стать ненужной.
И если бы он узнал, что кто-нибудь распространяет или утверждает о нем этот слух, то, кажется, этот незлобивейший человек
стал бы ему
вечным врагом.
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому,
стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками,
вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов.
Статья вращается вокруг
вечной темы русских размышлений, вокруг проблемы Востока и Запада.
В розановской стихии есть
вечная опасность,
вечный соблазн русского народа, источник его бессилия
стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной жизни в мире.
Да и многое из самых сильных чувств и движений природы нашей мы пока на земле не можем постичь, не соблазняйся и сим и не думай, что сие в чем-либо может тебе служить оправданием, ибо спросит с тебя судия
вечный то, что ты мог постичь, а не то, чего не мог, сам убедишься в том, ибо тогда все узришь правильно и спорить уже не
станешь.
Номер газеты, в которой была напечатана
статья, был конфискован, а я отдан под суд по
статье о богохульстве, которая карала
вечным поселением в Сибири.
Человек должен
стать внутренне свободным, достойным свободы и
вечной жизни, действительно перестать быть рабом, а не надевать костюм свободного, не казаться могущественным: он должен сознать свой грех, в котором участвовал, и религиозную связь свою с искуплением.
Ниже
станет ясно, что эта точка зрения ничего общего не имеет с так называемым «психологизмом», который несет с собой
вечную опасность релятивизма.
Ощущение и сознание
вечной гибели от греха и
вечного спасения от Христа
стали определяющей силой истории.
Бедная мать! Слепота ее ребенка
стала и ее
вечным, неизлечимым недугом. Он сказался и в болезненно преувеличенной нежности, и в этом всю ее поглотившем чувстве, связавшем тысячью невидимых струн ее изболевшее сердце с каждым проявлением детского страдания. По этой причине то, что в другой вызвало бы только досаду, — это странное соперничество с хохлом-дударем, —
стало для нее источником сильнейших, преувеличенно-жгучих страданий.
Она томилась, рвалась, выплакала все глаза, отстояла колени, молясь теплой заступнице мира холодного, просила ее спасти его и дать ей силы совладать с страданием
вечной разлуки и через два месяца
стала навещать старую знакомую своей матери, инокиню Серафиму, через полгода совсем переселилась к ней, а еще через полгода, несмотря ни на просьбы и заклинания семейства, ни на угрозы брата похитить ее из монастыря силою, сделалась сестрою Агниею.
Корпус «Интеграла» почти готов: изящный удлиненный эллипсоид из нашего стекла —
вечного, как золото, гибкого, как
сталь. Я видел: изнутри крепили к стеклянному телу поперечные ребра — шпангоуты, продольные — стрингера; в корме ставили фундамент для гигантского ракетного двигателя. Каждые 3 секунды могучий хвост «Интеграла» будет низвергать пламя и газы в мировое пространство — и будет нестись, нестись — огненный Тамерлан счастья…
По всей земле воздвигнутся легкие, светлые здания, ничто вульгарное, пошлое не оскорбит наших глаз, жизнь
станет сладким трудом, свободной наукой, дивной музыкой, веселым,
вечным и легким праздником.
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не
стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался
вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно
стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
— Вы
стали веровать в будущую
вечную жизнь?
То не два зверья сходилися, промежду собой подиралися; и то было у нас на сырой земли, на сырой земли, на святой Руси; сходилися правда со кривдою; это белая зверь — то-то правда есть, а серая зверь — то-то кривда есть; правда кривду передалила, правда пошла к богу на небо, а кривда осталась на сырой земле; а кто
станет жить у нас правдою, тот наследует царство небесное; а кто
станет жить у нас кривдою, отрешен на муки на
вечные…“
«Если вы довольны старым миром, — старайтесь его сохранить, он очень хил и надолго его не
станет; но если вам невыносимо жить в
вечном раздоре убеждений с жизнью, думать одно и делать другое, выходите из-под выбеленных средневековых сводов на свой страх.
Надо видеть и понимать, что я каждый день вижу пред собой:
вечные неприступные снега гор и величавую женщину в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая женщина из рук своего Творца, и тогда ясно
станет, кто себя губит, кто живет в правде или во лжи — вы или я.
Вдруг ему послышалось, что вслед за ним прогремел ужасный голос: «Да взыдет
вечная клятва на главу изменника!» Волосы его
стали дыбом, смертный холод пробежал по всем членам, в глазах потемнело, и он упал без чувств в двух шагах от Волги, на краю утесистого берега, застроенного обширными сараями.
Юлия вообразила, как она сама идет по мостику, потом тропинкой, все дальше и дальше, а кругом тихо, кричат сонные дергачи, вдали мигает огонь. И почему-то вдруг ей
стало казаться, что эти самые облачка, которые протянулись по красной части неба, и лес, и поле она видела уже давно и много раз, она почувствовала себя одинокой, и захотелось ей идти, идти и идти по тропинке; и там, где была вечерняя заря, покоилось отражение чего-то неземного,
вечного.
Разве холодные, скабрезные анекдоты, лошадиный смех, все ваши бесчисленные теории о сущности, неопределенных требованиях к браку, о десяти су, которые платит женщине французский рабочий, ваши
вечные ссылки на бабью логику, лживость, слабость и проч., — разве все это не похоже на желание во что бы то ни
стало пригнуть женщину низко к грязи, чтобы она и ваши отношения к ней стояли на одном уровне?
Документы его оказались затерянными; волочили, волочили его, наконец выдали какую-то копию с явочного прошения, с которой он и
стал переезжать с антрепренерами из города в город, под
вечным страхом, что каждую минуту полиция может препроводить его на родину.
Имение князя
стало местом всяческих ужасов; в народе говорили, что все эти утопленники и удавленники встают по ночам и бродят по княжьим палатам, стоная о своих душах, погибающих в
вечном огне, уготованном самоубийцам.
— Она пополнела с тех пор, как перестала рожать, и болезнь эта — страдание
вечное о детях —
стала проходить; не то что проходить, но она как будто очнулась от пьянства, опомнилась и увидала, что есть целый мир Божий с его радостями, про который она забыла, но в котором она жить не умела, мир Божий, которого она совсем не понимала.
Товары
становятся дороже, капиталы переходят из рук в руки; одним словом, я не сомневаюсь, что
вечный мир в Европе был бы столь же пагубен для коммерции, как и всегдашняя тишина на море, несмотря на то, что сильный ветер производит бури и топит корабли.
Слава в вышних — кто не отстанет!
вечная память — кто мертвый ляжет! горе на Страшном суде — кто отговариваться
станет!»
Каким образом могла прожить такая семья на такие ничтожные средства, тем более, что были привычки дорогие, как чай? Ответ самый простой: все было свое. Огород давал все необходимые в хозяйстве овощи, корова — молоко, куры — яйца, а дрова и сено Николай Матвеич заготовлял сам. Немалую
статью в этом хозяйственном обиходе представляли охота и рыбная ловля. Больным местом являлась одежда, а сапоги служили
вечным неразрешимым вопросом.
С пригорка, обернувшись, видит Жегулев то
вечное зарево, которое по ночам уже стоит над всеми городами земли. Он останавливается и долго смотрит: внимательно и строго. И с тою серьезностью и простотою в обряде, которой научился у простых людей, Жегулев
становится на колена и земно кланяется далекому.
А с этой минуты весь мир перевернулся, как детский мяч, и все
стало другое, и все понялось по-другому, и разум
стал иной, и совесть сделалась другая; и неслышно ушла из жизни Елена Петровна, и осталась на месте ее —
вечная мать.
И на том же самом месте, где списана песня Деворы,
вечная книга уже начинает новую повесть: тут не десять тысяч мужей боятся идти и зовут с собою женщину, а горсть в три сотни человек идет и гонит несметный
стан врагов своих.
Так обошла богиня весь храм, возвращаясь назад к алтарю, и все страстнее и громче
становилось пение хора. Священное воодушевление овладевало жрецами и молящимися. Все части тела Озириса нашла Изида, кроме одной, священного Фаллуса, оплодотворяющего материнское чрево, созидающего новую
вечную жизнь. Теперь приближался самый великий акт в мистерии Озириса и Изиды…
Митя. Ведь я говорю: коли жаль; а коли не жаль, так отдавайте за Африкана Савича, закабалите на веки
вечные. Сами же, глядя на ее житье горемычное, убиваться
станете. Спохватитесь вы с Гордей-то Карпычем, да уж поздно будет.
Капля за каплей в него внедрялось убеждение, что эти проклятые сорванцы действительно его
вечные, беспощадные враги, что их необходимо выслеживать, ловить, обыскивать, стращать, наказывать как можно чаще и кормить как можно реже. Таким образом, собственный мир торжествовал над формалистикой педагогического совета, и какой-нибудь Грузов с его устрашающим давлением на малышей, сам того не зная,
становился поперек всей стройной воспитательной системы.
Он один знал, что с сознанием тех несправедливостей, которые были сделаны ему, и с
вечным пилением жены и с долгами, которые он
стал делать, живя сверх средств, — он один знал, что его положение далеко не нормально.
— Будет еще время толковать об этом, пане Кнышевский, а теперь иди с миром.
Станешь жаловаться, то кроме сраму и
вечного себе бесчестья ничего не получишь; а я за порицание чести рода моего уничтожу тебя и сотру с лица земли. Или же, возьми, когда хочешь, мешок гречишной муки на галушки и не рассказывай никому о панычевской шалости. Себя только осрамишь.
Рядом с нею стоял Рябовский и говорил ей, что черные тени на воде — не тени, а сон, что в виду этой колдовской воды с фантастическим блеском, в виду бездонного неба и грустных, задумчивых берегов, говорящих о суете нашей жизни и о существовании чего-то высшего,
вечного, блаженного, хорошо бы забыться, умереть,
стать воспоминанием.
Подкрепились — дьякон и начал сниза «во блаженном успении
вечный покой» и пошел все поднимать вверх и все с густым подвоем всем «усопшим владыкам орловским и севским, Аполлосу же и Досифею, Ионе же и Гавриилу, Никодиму же и Иннокентию», и как дошел до «с-о-т-т-в-о-о-р-р-и им» так даже весь кадык клубком в горле выпятил и такую завойку взвыл, что ужас
стал нападать, и дяденька начал креститься и под кровать ноги подсовывать, и я за ним то же самое.
Потом обед в собрании. Водка, старые анекдоты, скучные разговоры о том, как трудно
стало нынче попадать из капитанов в подполковники по линии, длинные споры о втором приеме на изготовку и опять водка. Кому-нибудь попадается в супе мозговая кость — это называется «оказией», и под оказию пьют вдвое… Потом два часа свинцового сна и вечером опять то же неприкосновенное лицо и та же
вечная «па-а-льба шеренгою».
Я, доктор Керженцев,
стану в ряды этой страшной для вас армии как
вечный укор, как тот, кто спрашивает и ждет ответа.
Нет, я слишком глубоко верю в силы разума, исследования, деяния, для Того чтобы считать временное —
вечным. Семиты — тоже люди Востока, но кто
станет отрицать их огромную роль в деле строительства европейской культуры, кто усомнится в их великой способности к творчеству, в их любви к деянию?
История Петрашевского, приговоренного к
вечной каторге, и его друзей, сосланных в 1849 году за то, что они в двух шагах от Зимнего дворца образовали несколько политических обществ, не доказывает ли достаточно, по безумной неосторожности, по очевидной невозможности успеха, что время размышлений прошло, что волнения в душе не сдержишь, что верная гибель
стала казаться легче, чем немая страдательная покорность петербургскому порядку.