Неточные совпадения
Вронский вошел в вагон.
Мать его, сухая
старушка с черными глазами и букольками, щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Поднявшись с диванчика и передав горничной мешочек, она подала маленькую сухую руку сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его в лицо.
Около чайного стола Обломов увидал живущую у них престарелую тетку, восьмидесяти лет, беспрерывно ворчавшую на свою девчонку, которая, тряся от старости головой, прислуживала ей, стоя за ее стулом. Там и три пожилые девушки, дальние родственницы отца его, и немного помешанный деверь его
матери, и помещик семи душ, Чекменев, гостивший у них, и еще какие-то
старушки и старички.
Старушка знавала когда-то
мать этого господина и, во имя старой приязни, помогла ему; он благополучно уехал в Питер, а затем, разумеется, началась довольно обыкновенная в подобных случаях игра в кошку и мышку.
По стенам висели английские и французские гравюры, взятые из старого дома и изображающие семейные сцены: то старика, уснувшего у камина, и
старушку, читающую Библию, то
мать и кучу детей около стола, то снимки с теньеровских картин, наконец, голову собаки и множество вырезанных из книжек картин с животными, даже несколько картинок мод.
Сначала бабушка писывала к нему часто, присылала счеты: он на письма отвечал коротко, с любовью и лаской к горячо любимой
старушке, долго заменявшей ему
мать, а счеты рвал и бросал под стол.
Добрый купец и
старушка,
мать его, угощали нас как родных, отдали весь дом в распоряжение, потом ни за что не хотели брать денег. «Мы рады добрым людям, — говорили они, — ни за что не возьмем: вы нас обидите».
Женщина эта —
мать мальчишки, игравшего с
старушкой, и семилетней девочки, бывшей с ней же в тюрьме, потому что не с кем было оставить их, — так же, как и другие, смотрела в окно, но не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза, на то, что говорили со двора проходившие арестанты.
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что? Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Беглые замечания, неосторожно сказанные слова стали обращать мое внимание.
Старушка Прово и вся дворня любили без памяти мою
мать, боялись и вовсе не любили моего отца. Домашние сцены, возникавшие иногда между ними, служили часто темой разговоров m-me Прово с Верой Артамоновной, бравших всегда сторону моей
матери.
Дверь тихо отворилась, и взошла
старушка,
мать Вадима; шаги ее были едва слышны, она подошла устало, болезненно к креслам и сказала мне, садясь в них...
Уговоры
матери тоже не производили никакого действия, как наговоры и нашептывания разных
старушек, которых подсылала Анфуса Гавриловна. Был даже выписан из скитов старец Анфим, который отчитывал Серафиму по какой-то старинной книге, но и это не помогло. Болезнь шла своим чередом. Она растолстела, опухла и ходила по дому, как тень. На нее было страшно смотреть, особенно по утрам, когда ломало тяжелое похмелье.
Силы наши восстанавливались очень медленно. Обе
старушки все время ходили за нами, как за малыми детьми, и терпеливо переносили наши капризы. Так только
мать может ходить за больным ребенком. Женщины починили всю нашу одежду и дали новые унты, мужчины починили нарты и выгнули новые лыжи.
Обычные встречи: обоз без конца,
Толпа богомолок
старушек,
Гремящая почта, фигура купца
На груде перин и подушек;
Казенная фура! с десяток подвод:
Навалены ружья и ранцы.
Солдатики! Жидкий, безусый народ,
Должно быть, еще новобранцы;
Сынков провожают отцы-мужики
Да
матери, сестры и жены.
«Уводят, уводят сердечных в полки!» —
Доносятся горькие стоны…
Она отправилась в свою комнату. Но не успела она еще отдохнуть от объяснения с Паншиным и с
матерью, как на нее опять обрушилась гроза, и с такой стороны, откуда она меньше всего ее ожидала. Марфа Тимофеевна вошла к ней в комнату и тотчас захлопнула за собой дверь. Лицо
старушки было бледно, чепец набоку, глаза ее блестели, руки, губы дрожали. Лиза изумилась: она никогда еще не видала своей умной и рассудительной тетки в таком состоянии.
Лиза утешала ее, отирала ее слезы, сама плакала, но осталась непреклонной. С отчаянья Марфа Тимофеевна попыталась пустить в ход угрозу: все сказать
матери… но и это не помогло. Только вследствие усиленных просьб
старушки Лиза согласилась отложить исполнение своего намерения на полгода; зато Марфа Тимофеевна должна была дать ей слово, что сама поможет ей и выхлопочет согласие Марьи Дмитриевны, если через шесть месяцев она не изменит своего решения.
— Как вы думаете, Христофор Федорыч, — сказал он наконец, — ведь у нас теперь, кажется, все в порядке, сад в полном цвету… Не пригласить ли ее сюда на день вместе с ее
матерью и моей
старушкой теткой, а? Вам это будет приятно?
— Лизочка, мне кажется, тебя
мать зовет, — промолвила
старушка.
Раз после первого спаса шла Аглаида по Мохнатенькой, чтобы набрать травки-каменки для
матери Пульхерии.
Старушка недомогала, а самой силы нет подняться на гору. Идет Аглаида по лесу, собирает траву и тихонько напевает раскольничий стих. У самого святого ключика она чуть не наступила на лежавшего на земле мужика. Она хотела убежать, но потом разглядела, что это инок Кирилл.
— Вот и с
старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил с
матерью. Помнишь? Ежели и помрет
старушка, все же одним грехом у тебя меньше.
Мать — первое дело…
— Ну,
мать, как ты полагаешь своим бабьим умом? — спрашивал Ефим Андреич свою
старушку жену.
Старушка ласкала дитя, ласкала
мать и утешала их, говоря...
Все глаза на этом бале были устремлены на ослепительную красавицу Бахареву; император прошел с нею полонез, наговорил любезностей ее старушке-матери, не умевшей ничего ответить государю от робости, и на другой день прислал молодой красавице великолепный букет в еще более великолепном порт-букете.
Была у нее мать-старушка, аристократка коренная, женщина отличнейшая, несмотря на свой аристократизм.
Мать Екатерины Борисовны,
старушка Марья Михайловна Мертваго, которую и покойный дедушка, как мне сказывали, уважал, имела славу необыкновенно тонкой и умной женщины.
Когда моя
мать уходила в комнату Чичаговой,
старушка Мертваго сажала меня подле себя и разговаривала со мной по целым часам.
Это были:
старушка Мертваго и двое ее сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так же как и мою
мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас генерал Мансуров с женою и двумя дочерьми, генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый день; доктор Авенариус — также: это был давнишний друг нашего дома.
Дорогою
мать очень много говорила с моим отцом о Марье Михайловне Мертваго; хвалила ее и удивлялась, как эта тихая
старушка, никогда не возвышавшая своего голоса, умела внушать всем ее окружающим такое уважение и такое желание исполнять ее волю.
По просухе перебывали у нас в гостях все соседи, большею частью родные нам. Приезжали также и Чичаговы, только без
старушки Мертваго; разумеется,
мать была им очень рада и большую часть времени проводила в откровенных, задушевных разговорах наедине с Катериной Борисовной, даже меня высылала. Я мельком вслушался раза два в ее слова и догадался, что она жаловалась на свое положение, что она была недовольна своей жизнью в Багрове: эта мысль постоянно смущала и огорчала меня.
— Да вы, батюшка, вызовите его к себе, — продолжала
старушка, — и пугните его хорошенько… «Я, мол, тебя в острог посажу за то, что ты
матери не почитаешь!..»
Все они нижайше вам, нашему благодетелю, кланяются и все, благодаря бога, благополучны, только престарелая
мать Палинария неделю тому назад преставилась, так многие
старушки сильно об ней растужились.
Княжна призналась, что она знает одного такого пискаря; что у него старушка-мать, une gentille petite vieille et très proprette [прелестная
старушка и очень благовоспитанная (франц.).] — право! — и пять сестер, которых он единственная опора.
— Удивительно, какая еще грубость нравов! — произнес он, выходя с Калиновичем. — Один бьет старушку-мать, а другому не то больно, что жена убежала, а то, что она перину увезла… И со всем этим надобно как-нибудь ладить.
Семейство их состояло из
матери, пятидесятилетней вдовы, еще свеженькой и веселенькой
старушки, красавицы дочери Авдотьи Васильевны и сына, заики, Петра Васильевича, отставного холостого поручика, весьма серьезного характера.
Мать его теперь у нас; это слабая и больная женщина,
старушка не по летам; она плачет и буквально валяется в ногах, выпрашивая за сына.
Эта
старушка, крестная
мать Юлии Михайловны, упоминала в письме своем, что и граф К. хорошо знает Петра Степановича, чрез Николая Всеволодовича, обласкал его и находит «достойным молодым человеком, несмотря на бывшие заблуждения».
— Мы съездим! — отвечала ей Сусанна и, уйдя от
матери к Егору Егорычу, рассказала ему о желании
старушки.
Приняв последнее обстоятельство во внимание на семейном совещании, происходившем между Егором Егорычем, Сусанной, gnadige Frau и Сверстовым, положено было обмануть старуху: прежде всего доктор объявил ей, что она, — ежели не желает умереть, — никак не может сходить вниз и участвовать в свадебной церемонии, а потом Егор Егорыч ей сказал, что отцы и
матери посаженые и шафера есть, которые действительно и были, но не в том числе, как желала
старушка.
Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза, сама не пожелавшая, как мы знаем, ехать с сестрой к
матери, не выдержала, наконец, и заплакала; но что я говорю: заплакала! — она зарыдала на всю залу, так что две горничные кинулись поддержать ее; заплакала также и Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и, подойдя к барышням, поцеловал руку не у отъезжающей Сусанны, а у Музы; старушка-монахиня неожиданно вдруг отмахнула скрывавшую ее дверь и начала всех благословлять обеими руками, как — видала она — делает это архиерей.
Исполняя обещание, данное Максиму, Серебряный прямо с царского двора отправился к
матери своего названого брата и отдал ей крест Максимов. Малюты не было дома.
Старушка уже знала о смерти сына и приняла Серебряного как родного; но, когда он, окончив свое поручение, простился с нею, она не посмела его удерживать, боясь возвращения мужа, и только проводила до крыльца с благословениями.
Еще до отъезда закройщицы под квартирою моих хозяев поселилась черноглазая молодая дама с девочкой и
матерью, седенькой
старушкой, непрерывно курившей папиросы из янтарного мундштука.
Вскоре после того, как пропала
мать, отец взял в дом ласковую слободскую
старушку Макарьевну, у неё были ловкие и тёплые руки, она певучим голосом рассказывала мальчику славные жуткие сказки и особенно хорошо длинную историю о том, как живёт бог на небесах...
Странно, что, очутившись на улице, я почувствовал себя очень скверно. Впереди меня шел Пепко под ручку с своею дамой и говорил что-то смешное, потому что дама смеялась до слез. Мне почему-то вспомнилась «одна добрая
мать». Бедная
старушка, если бы она знала, по какой опасной дороге шел ее Пепко…
Я рассердился, послал всем мысленно тысячу проклятий, надел шинель и фуражку, захватил в руки чубучок с змеиными головками и повернулся к двери, но досадно же так уйти, не получа никакого объяснения. Я вернулся снова, взял в сторонку
мать моего хозяина, добрейшую
старушку, которая, казалось, очень меня любила, и говорю ей...
Марья Львовна. Вы не хотели сказать — и невольно сказали простую, трезвую правду…
Матерью я должна быть для него… да! Другом! Хорошая вы моя… мне плакать хочется… я уйду! Вон, смотрите, стоит Рюмин. У меня, должно быть, глупое лицо… растерялась
старушка! (Тихо, устало идет в лес.)
— Ахти, батюшки!
Мать ты моя родная! Что ты, касатушка? Христос с тобою! — воскликнула
старушка, суетливо ковыляя к снохе.
—
Мать наша, пречистая пресвятая богородица, спаси и помилуй нас, грешных! — простонала со вздохом
старушка.
Словом,
старушка — хоть сейчас к любому столоначальнику в посаженые
матери.
Одинокая
старушка еще более сиротела, отпуская сына в чужие края; князю тоже было жалко покинуть
мать, и он уговорил ее ехать вместе в Париж.
Кредиторы получили свои деньги, а Яков Львович провел с собою растерявшуюся
старушку через крестившуюся и благословлявшую их толпу народа и увез эту свою
мать в дом свой, где поместил ее с дочерью и внучатами и тем посылал блюда с своей кухни, а самоё нареченную
мать сажал с собою за стол в почетном конце.
Как он это решил, так и сделал, и в нашей местной гимназии и теперь на этот капитал содержатся три ученика, а к самой
старушке Яков Львович пребыл с истинно сыновним почтением до самой ее смерти: он ездил ее поздравлять с праздниками, навещал больную и схоронил ее, как будто она и в самом деле была его родная
мать, а он ее настоящий сын.