Неточные совпадения
Что именно находилось в куче, решить было трудно, ибо
пыли на ней было в таком изобилии, что руки всякого касавшегося становились похожими на перчатки; заметнее прочего высовывался оттуда отломленный кусок деревянной лопаты и
старая подошва сапога.
— Вот у вас все так: можно и не мести, и
пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на полу, галоши на постели, сапоги в одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка у кресла сломана, то стекло на картине разбито или диван в пятнах. Чего ни спросишь, — нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто на
старой квартире: беги туда…
Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в
пыли и в прахе
старого дома. Из них Марфенька брала изредка кое-какие книги, без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и книги берегла, если не больше, то наравне с своими цветами и птицами.
Арестанты — бородатые, бритые,
старые, молодые, русские, инородцы, некоторые с бритыми полуголовами, гремя ножными кандалами, наполняли прихожую
пылью, шумом шагов, говором и едким запахом пота. Арестанты, проходя мимо Масловой, все жадно оглядывали ее, и некоторые с измененными похотью лицами подходили к ней и задевали ее.
Такие засохшие люди сохраняются в одном положении десятки лет, как те
старые, гнилые пни, которые держатся одной корой и готовы рассыпаться в
пыль при малейшем прикосновении.
Все эти обломки
старой роскоши были покрыты слоем
пыли, как в лавке
старых вещей.
Плачет и убивается Катерина; а даль вся покрывается
пылью: скачет
старый есаул Горобець на помощь.
Клубок
пыли исчез. Я повернулся к городу. Он лежал в своей лощине, тихий, сонный и… ненавистный. Над ним носилась та же легкая пелена из
пыли, дыма и тумана, местами сверкали клочки заросшего пруда, и
старый инвалид дремал в обычной позе, когда я проходил через заставу. Вдобавок, около пруда, на узкой деревянной кладочке, передо мной вдруг выросла огромная фигура Степана Яковлевича, ставшего уже директором. Он посмотрел на меня с высоты своего роста и сказал сурово...
Лаврецкий обошел все комнаты и, к великому беспокойству
старых, вялых мух с белой
пылью на спине, неподвижно сидевших под притолоками, велел всюду открыть окна: с самой смерти Глафиры Петровны никто не отпирал их.
Большие мельничные колеса, разбуженные шумливыми толчками воды, тоже вздрагивали, как-то нехотя подавались, точно ленясь проснуться, но через несколько секунд уже кружились, брызгая пеной и купаясь в холодных струях. За ними медленно и солидно трогались толстые валы, внутри мельницы начинали грохотать шестерни, шуршали жернова, и белая мучная
пыль тучами поднималась из щелей старого-престарого мельничного здания.
Сначала послышался стук и шум обвалившейся на хорах штукатурки. Что-то завозилось вверху, тряхнуло в воздухе тучею
пыли, и большая серая масса, взмахнув крыльями, поднялась к прорехе в крыше. Часовня на мгновение как будто потемнела. Огромная
старая сова, обеспокоенная нашей возней, вылетела из темного угла, мелькнула, распластавшись на фоне голубого неба в пролете, и шарахнулась вон.
Его лошади как подхватят с возом под гору, а он сразу как взметнется, старенький этакой, вот в таком, как я ноне, в послушничьем колпачке, и лицо какое-то такое жалкое, как у
старой бабы, да весь перепуганный, и слезы текут, и ну виться на сене, словно пескарь на сковороде, да вдруг не разобрал, верно, спросонья, где край, да кувырк с воза под колесо и в пыли-то и пополз… в вожжи ногами замотался…
Старый господин сидел с закрытыми глазами. Лошади немного припустили с горки, тарантас покатился быстрее, и опять за ним увязался клуб белой
пыли, в котором толклись овода, и опять потянулась пустота, томление, зной…
Старый господин вскоре действительно заснул.
Потом неожиданно заболтался сильнее, и с холма меж рядами
старых берез покатился в клубке белой
пыли тарантас с порыжелым кожаным верхом, запряженный тройкой почтовых лошадей.
Вот едет могучий Олег со двора,
С ним Игорь и
старые гости,
И видят — на холме, у брега Днепра,
Лежат благородные кости;
Их моют дожди, засыпает их
пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.
Хотя Прасковья за это время успела заметно
постареть, но, видимо, не забывала своих проказ. Жертвою ее шуток сделался Сергей Мартынович, который почему-то сильно брезговал ее руками; этого было достаточно, для того чтобы Прасковья нежданно проводила у него рукою по лицу сверху вниз. Тогда Сергей Мартынович отплевывался и восклицал: «Тьфу ты мерзость какая! Прасковь! я тебе говорю, ты не смей! А то я тебе, надобно сказать, такую
пыль задам! Ты, надобно сказать, самая паскудная женщина!»
«Атеней» сообщает публике рецепт, по которому составлена статья «Русского вестника»: «Возьми
старого, выдохшегося взгляда на происхождение права поземельной собственности, смешай с двойным количеством школьных ошибок против истории, мелко-намелко истолки и брось эту
пыль в глаза читающему люду, предварив наперед, что всякий, кто назовет ее настоящим именем, — бессмысленный невежда, пустой болтун, враль, лишенный даже энтузиазма (а известно, что в наше время энтузиазм дешевле всего: он отпускается почти задаром, потому что мало требуется)» («Атеней», № 40, стр. 329).
Люди знали, что этакие случаи не часто выпадают, н не теряли времени: у многих ворот стояли столики, на которых лежали иконки, крестики и бумажные сверточки с гнилою древесною
пылью, будто бы от
старого гроба, и тут же лежали стружки от нового.
В подвале с маленькими окнами, закрытыми снаружи частой проволочной сеткой, под сводчатым потолком стоит облако пара, смешанное с дымом махорки. Сумрачно, стекла окон побиты, замазаны тестом, снаружи обрызганы грязью. В углах, как
старое тряпье, висят клочья паутины, покрытые мучной
пылью, и даже черный квадрат какой-то иконы весь оброс серыми пленками.
— Как не помнить, ваше превосходительство. Это вы правильно: следовало и плетежками за мое зверство. Как раздумаюсь иногда про старое-то, точно вот сон какой вижу: светленько пожили в Загорье тогда. Один Тарас Ермилыч какой
пыли напустили… Ах, что только было, ваше превосходительство! Ни в сказке оказать, ни пером написать…
Дрожит от того хохота
старая мельница, так что из щелей мучная
пыль пылит, в лесу всякая лесная нежить, а в воде водяная — проснулись, забегали, показывается кто тенью из лесу, кто неясною марой на воде; заходил и омут, закурился-задымился белым туманом, и пошли по нем круги.
— Запылился! Что делать?.. Извините;
пыли много, я не виноват;
пыль не сало, потер, так и отстало: а уж чего оттереть нельзя, скверно.
Старого молодым нельзя сделать, — отмечал Иван Кузьмич и засмеялся. — Я очень рад, что вы здоровы; Петр Михайлыч тоже здоров. Очень рад, — продолжал он и потом вдруг отнесся ко мне...
Любовь. Глупости, мама! Какое дело богу, природе, солнцу — до нас? Мы лежим на дороге людей, как обломки какого-то
старого, тяжёлого здания, может быть — тюрьмы… мы валяемся в
пыли разрушения и мешаем людям идти… нас задевают ногами, мы бессмысленно испытываем боль… иногда, запнувшись за нас, кто-нибудь падает, ломая себе кости…
Пыль рассеялась. По-прежнему виден дворец и спокойная фигура
старого Короля. Толпа затихает. Гулянье продолжается. Вместе с тем в воздухе проносятся освежительные струи, как будто жар спал. Плавно и медленно выступает из толпы Дочь Зодчего — высокая красавица в черных тугих шелках. Она останавливается на краю, прямо над скамьей, где сидит убитый тоскою Поэт, — и смотрит на него сверху.
Только
пыль из
старого суконца посыпалась, и крендельки он свои, бедняк, разронял.
Спинных чешуй казалось изобилье
Нескладной кучей раковин морских
Иль
старой черепицей, мхом и
пылью...
— А затем ураган перенесет на такую скалу семена и цветочную
пыль с ближайшего материка или острова и, смотришь, через десяток лет островок покроется зеленью! — добавил
старый штурман. — Однако мне пора дело кончать… Вот в полдень узнаем, сколько течением отнесло нас к осту, — заметил Степан Ильич и, несмотря на свои почтенные годы — он говорил, что ему пятьдесят пять, но, кажется, чуть-чуть убавлял — сбежал с мостика с легкостью молодого мичмана.
Далеко на дороге взвилось большое облако
пыли и окутало серевшие над рожью крыши деревни. Видно было, как на горе вдруг забилась
старая лозина. Ветер рванул, по ржи побежали большие, раскатистые волны. И опять все стихло. Только слышалось мирное чириканье птичек. Вдали протяжно свистнула иволга.
На лестнице у меня воняет жареным гусем, у лакея сонная рожа, в кухне грязь и смрад, а под кроватью и за шкафами
пыль, паутина,
старые сапоги, покрытые зеленой плесенью, и бумаги, от которых пахнет кошкой.
Лакей, узнав его, еще раз ему поклонился. Палтусов попадал в давно знакомый воздух, какого он не находил в новых купеческих палатах. И в передней и в зальце со складным столом и роялью стоял особый воздух, отзывавшийся какими-то травами, одеколоном, немного
пылью и
старой мебелью…
Мебель в зале была некрашеная, срубленная, очевидно, плотником; на стенах висели ружья, ягдташи, нагайки, и вся эта
старая дрянь давно уже заржавела и казалась серой от
пыли.
Обиделась бабка, лаптем
пыль взбила, — натурально,
старому человеку хрена в квас не клади.
Первого числа явился оборвыш и опять заработал полтинник, хотя едва стоял на ногах. С этого раза он стал часто показываться на дворе, и всякий раз для него находили работу: то он снег сгребал в кучи, то прибирал в сарае, то выбивал
пыль из ковров и матрацев. Всякий раз он получал за свои труды копеек 20–40, и раз даже ему были высланы
старые брюки.
— Ну! В столовку куда-нибудь. Никогда не была в ресторанах, не хочу туда. Буржуазный разврат. Да и платье на мне
старое, все
пылью осыпанное, как работала на субботнике.
Кроме
старых фолиантов, книг, большою частию без переплетов, планов и бумаг, покрытых густым слоем
пыли, да двух-трех фамильных портретов, шевелившихся при малейшем стуке дверей, в нем ничего не было.
Дом крепкий, просторный. Прежде всего в нем сам купец с семейством квартировал, а как помер, вдова с отчаянной скуки себе новые хоромы взгромоздила, а
старый дом так и стоял без надобности, паутинкой-пылью замшился, — мышам раздолье.
О. Василий упал в трех верстах от села, посередине широкой и торной дороги. Упал он ничком, костлявым лицом в придорожную серую
пыль, измолотую колесами, истолченную ногами людей и животных. И в своей позе сохранил он стремительность бега; бледные мертвые руки тянулись вперед, нога подвернулась под тело, другая, в
старом стоптанном сапоге с пробитой подошвой, длинная, прямая, жилистая, откинулась назад напряженно и прямо — как будто и мертвый продолжал он бежать.